Глава 8 Божественная литургия

Глава 8

Божественная литургия

Молиться можешь ты свободно,

Но так, чтоб слышал Бог один...

Несколько депутатов, голосованием перетянувших чашу весов в пользу Б. Ельцина при избрании его Председателем Верховного Совета РСФСР, несомненно, могли стать личными врагами Собчака. «Патрон» после этого неделю не мог унять эмоциональный всплеск от их, как он выразился, «неразборчивости». Не берусь судить, была ли это свойственная Собчаку, прямо-таки какая-то бабья ревность к чужому успеху или уже устоявшееся и пока еще не скрываемое презрительное отношение к самому Ельцину, но из колеи выбит был он надолго. Видимо, ему пришлось заниматься фундаментальной перестройкой собственного поведения в сторону необходимого теперь угодничества. При этом пытаясь притупить видимую грань перехода от равнодушного пренебрежения к безысходному, а потому болезненному, холуяжному заискиванию.

О внезапном приезде Ельцина в наш город, да еще на богослужение, я узнал, когда мы с Собчаком проезжали по улице Желябова, только что отобедав на «шведском» столе в гостинице «Ленинград». «Патрон» находился в благодушном состоянии, но все равно сообщил об этом сквозь зубы и с каким-то отрицательным энтузиазмом, поручив мне организовать, как он сказал, «все необходимое» для встречи. Я хотел было уточнить, что следует понимать под «всем необходимым», но внимание Собчака привлекли крупные фотографии обнаженных барышень, развешенные на стене около входа в городской шахматный клуб. Судя по разнообразию позировавших, Собчак высказал смелое предположение об использовании какой-нибудь бандой сутенеров помещений клуба не только для шахматных нужд. Припарковавшись, мне пришлось пойти уточнять. К разочарованию «патрона», это оказалась обыкновенная для Запада и, возможно, популярная в средней Африке, но первая в нашем городе выставка эротического фото на отечественном материале. «Патрон» тут же выразил желание лицезреть этот вернисаж.

Мы с полчаса болтались по залу, уставленному стендами и фильмоскопами. Тут же, как нам сообщили организаторы, поддежуривали авторы этих фото, предлагавшие посетителям за небольшую входную плату оценить прелести, вероятно, всех своих приятельниц. Собчак, склонив по-эстетски голову набок, внимательно рассматривал рекламируемые фотомодели. Потом подолгу припадал к окулярам фильмоскопов, шевеля при этом губами, будто пытался среди голых найти своих знакомых. Люди таращились на него.

Исаакиевский собор, как и Александрийская колонна, обессмертившие имя обрусевшего француза А. Монферрана, заплатившего за творение рук своих всей без остатка жизнью зодчего, давно утвердились на визитных карточках нашего города. Собор, названный так в честь какого-то византийского монаха, канонизирование которого, вероятно, совпало с днем рождения Петра Великого, заслонил своим купольно-колоннадным великолепием Мариинский дворец, отражаясь на лаковых полах старинных паркетов помещений, выходящих окнами на площадь.

В моей памяти с юных лет он запечатлен грандиозным снаружи и гулко пустынным изнутри. При резких оттепелях зимой громадный собор всего за несколько часов становился совсем седым, покрываясь толстенным слоем инея, дивно искрящимся в лучах солнца. Заходя внутрь, все дети часами завороженно ждали очередного падения спичечного коробка, сбиваемого длинной иглой маятника Фуко, подвешенного к самому куполу на 120-метровом тросике, который в этом Божьем храме должен был, по мнению атеистов, наглядно демонстрировать незыблемость теории Джордано Бруно и других еретиков, спаленных на кострах инквизиции.

Директор этого собора Георгий Петрович Бутиков, ведя бесконечные наружные и внутренние ремонты, заботился также о том, чтобы под собственным исполинским весом здание не ушло в болотистую почву «Северной Венеции». Подобные опасения имели достаточно веские основания. На протяжении многих лет выдвигались дерзновенные планы по спасению собора, конкурировавшие разве что с борьбой за сохранение известной башни в Пизе. Не знаю, как обстояло дело с проседанием в действительности, но постоянная возня интеллектуалов вокруг этого вопроса все время привлекала к Исаакию внимание не только исключительной красотой его уникальных конструкций, но и возможностью быть свидетелями редчайшей катастрофы.

Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II решил провести божественную литургию именно в этом храме, остывшем от дыхания паствы за много лет демонстрации там маятника Фуко. Планируемому событию предшествовали довольно основательные, как и все, что делала церковь, приготовления.

Богослужение было объявлено на завтра в первой половине дня, и у меня, после посещения Собчаком выставки эротического фото, оставались считанные часы. Не получив никаких конкретных указаний от «патрона», я быстро набросал план мероприятий, который он сразу одобрил, даже не взглянув. Затем позвонил директору гостиницы «Ленинград» Г. Тимощенко. Забронировал, не указывая фамилию, «люкс», сказав, что скоро заеду с уточнениями. После чего связался в Москве с Л. Сухановым ( помощником Ельцина и выяснил все необходимые детали встречи. Еще нужно было заказать машины в аэропорт, завтрак с цветами в номер и провести массу чисто аппаратных операций, в том числе договориться с «патроном» о времени и месте вступления его самого в сценарий посещения Б.Ельциным нашего города.

Утро выдалось солнечным, ветреным и прохладным. Я поеживался, стоя у входа в гостиницу «Ленинград». Машины в рассчитанное время подошли к очищенной от посторонних площадке. Ельцин первым резво вышел из автомобиля и, поздоровавшись, легко взбежал по ступенькам ко входу. За ним, тяжело ступая, с хмурым лицом, едва кивнув, проследовал Собчак. Таким расстроенным я его еще не видел. Мне показалось, что за время, прошедшее с поездки в Приозерск, Ельцин как-то постройнел, что ли. В дверях к нему кинулись Маша и Карина ( обе пантерной красоты, с огромными букетами разноцветных роз. Ельцин, от неожиданности отпрянув, опешил, а затем разулыбался. «Патрон» помрачнел еще больше. Вместе с Ельциным были два охранника и помощник. Все направились к ожидавшему их лифту. Но стоило зайти в него Ельцину с Собчаком, как лифт, к ужасу директора гостиницы, тут же отключился. «Патрон» уставился на директора, всем своим видом тут же требуя объяснений по части неполадок, а Ельцин, махнув рукой, спросил меня на каком этаже номер и, не раздумывая, быстрым шагом высокорослого человека стал подыматься пешком по боковой лестнице. За ним вприпрыжку еле поспевала свита. Встречные с удивлением жались к стенам.

В номере ожидал завтрак и возможность Собчаку с Ельциным неторопливо побеседовать перед богослужением. Это была их первая встреча в Ленинграде — двух в прошлом равных членов Союзного парламента, а ныне Председателя республиканского Верховного Совета и главы городских депутатов одного из 72-х областных центров РСФСР. Правда, Ленинград тогда еще шел отдельной строкой в народно-хозяйственном плане СССР, и Собчак повсюду подчеркивал благоволение Горбачева, а так же ни в чем не отказывавшего Рыжкова, сломленного нападками «патрона» с трибуны Союзного парламента. В то время Собчак не сомневался в полной декоративности российского руководства, поэтому своего презрительного отношения к республиканской системе управления даже не скрывал. Нелишне отметить: перерожденные, как и вновь созданные структуры республиканской исполнительной власти, в ту пору демонстрировали потрясающие усилия только при выяснении у аналогичных союзных структур ответа на традиционный вопрос: «А ты кто такой?» Все же остальные поставленные перед ними народно-хозяйственные задачи они воспринимали за личную обиду и происки конкурентов из Центра.

Собчак вместо беседы стал сосредоточенно завтракать, похоже, выбрав для этого не самый подходящий случай, а Ельцин сверху поглядывал в широкое окно на крейсер «Аврору», красавицу Неву, на великолепие набережных построек под загустевшим с утра над крышами серым навесом городских дымов, пронизываемых лучами уже высокого солнца, в которых искрился Летний сад. Непринужденный разговор не клеился. «Патрон» никак не мог перебороть себя и взять верный тон, с наивным упорством обиженного ребенка не желая признавать нынешнее иерархическое превосходство своего недавнего коллеги из Межрегиональной парламентской группы. Ельцин же, вероятно, чувствуя терзания завистливой души, всем своим видом давал понять, что он в Ленинграде просто гость, а не хозяин.

Времени до начала божественной литургии оставалось еще достаточно. «Патрон» в набросанный мною планчик по общегородским проблемам даже не взглянул. Плотно позавтракал и в свойственной ему назидательной манере попытался причастить высокого собеседника к истине, заговорив о неизбежности майских расцветов и безусловных победах «демократических преобразований» в развивающихся странах или о чем-то еще в этом роде. При этом Ельцин, явно щадя самолюбие «патрона», не перебивая улыбался, кивал, вероятно, давая Собчаку время и шанс перестроиться самому, тем самым избежать возможного унижения в дальнейшем.

Я, приученный смотреть и запоминать, молча провел рядом целый день, пытаясь составить собственное представление о Ельцине, но так и не сумел. Хотя, судя по репликам, поведению, манере держаться, разговору и прочему, от него прямо-таки разило остропахнущей психологией сильной команды. Он был явно не одинок, в отличие от Собчака. Думаю, это объяснялось прежде всего нежеланием и неспособностью «патрона» отстаивать чьи-либо интересы, кроме своих собственных. Ельцин же, как я понял, был в этом смысле тогда еще полной ему противоположностью, о чем можно судить даже по небольшому эпизоду, рассказанному его охраной.

Моя неплохая память на лица подсказала, что сопровождавших Ельцина двух охранников, фамилия одного из которых была А.Коржаков, я видел рядом с ним еще в бытность его кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС. Действительно, я не ошибся. Эти ребята когда-то были офицерами девятого управления КГБ СССР. И после известного пленума ЦК КПСС, превратившего Ельцина из главы Московской городской партийной организации в руководителя Госстроя без портфеля, как-то приехали поздравить свой бывший «объект охраны» с днем рождения. После этого тут же сами остались без работы и наганов и чем только не перебивались по разным кооперативам, пока Ельцин, став Председателем Верховного Совета республики, не взял их вновь работать к себе. Это говорило о многом. Ведь тот, кто умеет ценить верность, без преданных не останется, чего в течение всей жизни никак не мог взять в толк Собчак. Людям с сильным характером лидера требуется вера, все остальные обходятся доверчивостью. Теперь же в историческом зеркале предстояло единение этих двух, совершенно разных людей: один ( непредсказуемый и, с учетом возможной борьбы внутри его команды, крайне противоречивый, но для своих пока еще верный и надежный. Другой же, как показало дальнейшее, был начисто лишен любой добродетели и имел только одну, причем не до конца просчитанную, программу своего личного обогащения, чтобы хоть после пятидесяти лет его жизнь стала безбедной, широкой и сытой, полной радости путешествий по всем континентам, насыщенной знакомствами со всемирно известными людьми и не ограниченной бытовыми условностями, партией, религией либо другими декларируемыми им принципами. Поэтому развал всех государственных устоев Собчака не огорчал, а наоборот, вселял надежду в достижение своекорыстных целей. Однако чувство неудовлетворенности «патрона» все равно не покидало. Ведь прошла почти вся жизнь, пока он наконец не проник на должность с правом пользоваться закрытым буфетом и безнаказанно хапать все, что подвернется под руку. Мог ли он когда-нибудь предполагать о наступлении такого золотого времени? Мог ли он мечтать наконец выбраться из глубоко им презираемой русской реальности с песнями о «тополином пухе»? Из этой, как любил говаривать «патрон» даже по телевидению, «страны дураков», в гремящую счастливым безумием западной музыки Европу или Америку? К сожалению, возможности и желания, как правило, не сочетаются с возрастом. До пятидесяти лет у Собчака было полно желаний, но не было достаточных возможностей. Теперь же ничего не подозревающие избиратели предоставили ему неограниченные возможности. И тут он сам с ужасом обнаружил: его желания стали притупляться, а посему нужно было спешить. Правда, некоторое время он был сильно увлечен пришедшей к нему славой. Однако тяга пожить сладкой жизнью крупного собственника обострялась с каждым днем. И хотя о наступлении страшного времени тогда еще никто не помышлял, Собчак уже интуитивно ощущал в низах общества, которое его избрало своим лидером, содрогание зверя и предполагал: внутри России почва в любой момент могла ускользнуть из-под ног с ужасающей скоростью, поэтому надобно не медля всех призывать и агитировать за скорый раздел государственной, читай народной, собственности. Она должна достаться тем, кто ее будет делить, считая справедливым только поделенное в свою пользу. Правда, впоследствии у него высветится другой план, чтобы не было страшно на случай, если вдруг неблагодарное стадо решится на бунт. Вот тогда личный счет в любом городском банке на берегу известного озера в Швейцарии будет намного надежнее, чем награбленная недвижимость в России.

Несмотря на ученую степень, Собчак имел довольно смутное представление о Западе вообще и об их «демократии» в частности. Постоянно скандаля и злобясь на депутатов, разъездившихся по заграницам за казенный счет, он сам еще не успел рассмотреть Запад даже из окон отелей. Хотя уже питал кое-какие международные иллюзии, походя уверяя всех в существовании ласковых и добрых стран, которые только и ждут того момента, когда Собчак, приехав к ним, расскажет об отощавшей лахудре-дворняге ( нашей державе (слово, всегда произносимое им с презрительным смешком), и те, дружно всплакнув, кинутся нас заваливать всяческими деликатесами. Нам же останется лишь правильно распределять их на радость потребителей и кушать с учетом указанной калорийности. При этом «патрон», похоже, искренне не понимал, что любая ослабевшая страна для сильной и богатой партнером быть в принципе не может, автоматически становясь просто очередной жертвой окончательного разграбления. Поэтому Собчак первое время очень удивлялся, постоянно спрашивая меня, почему бесконечные переговоры с роящимися вокруг него иностранцами никакой реальной помощи городу не приносят. По мере же продвижения к вершине Олимпа, постепенно к нему приходило осмысление, и его глаза становились пустыми, отчужденно-холодными и бесстрастными. Он ударился в бесконечные зарубежные вояжи, занимаясь там только своими делами и камуфлируя это довольно прозрачной вуалью заботы о городе, владельцем которого стал. Все остальное, что не способствовало реализации личных целей, его вообще перестало интересовать, поэтому оказываясь дома в перерывах своих зарубежных гастролей, «патрон», дабы избежать критики, стал, убивая время, заниматься лишь имитацией бурной деятельности, вызывая своей визуальной потливостью приступы умиления у тех, кто ему еще верил. Сам же Собчак со временем перестал скрывать свою враждебность и отвращение к нашей стране, ее традициям и народу, все более расширяя круг слушателей своих откровений. В нем постепенно заговорило похабное удовольствие от разрушения нашего общего дома и желание, обескровив город, связать всю дальнейшую нашу жизнь с Западом. Собчак в итоге перестал быть мне соотечественником. Поэтому любой его помощник сам становился соучастником его преступлений против нашего народа. Но сознание этого, как и окончательный вывод, созрело лишь через девять месяцев нашей совместной работы. Таким образом получилось, что свою оценку Собчака я выносил, как некоторые суеверные вынашивают ребенка, до самого последнего дня сомневаясь, не ошиблись ли. Нет! Не ошибся! Но тому доказательства — в следующих главах.

На момент же встречи Собчака с Ельциным в уютном «люксе» гостиницы «Ленинград» последним еще только начинала овладевать опасная отчужденность трона. Впереди было много дел, а деятелей мало, и времени России судьбой отпущено в обрез. Правительство и парламент еще не рассорились окончательно, и все знали, что нужен лидер, у которого кроме сочетания ума, воли и выдержки должно быть исключительное дарование собирать, а не растрачивать силу русскую. Двуглавый орел еще не распластал крылья над разрушенной страной. Поэтому многим очень понравилась брошенная Ельциным мимоходом фраза: «Научиться у заграницы нужно, но верховодить им у нас не сметь!», что вызвало у «патрона» тогда еще непонятную мне беспричинную подавленность.

Следующим за описываемым временем будет 1991 год ( опять симметрия двух девяток, уже однажды оставившая в памяти народной (1919 год) тотальное разрушение старого и начало строительства нового. Что же нас ждет теперь? Возможно, 1991 от 1919 будет отличаться только размерами национально-государственной катастрофы.

Подошло время ехать в собор. На этот раз лифт работал. По дороге помощник протянул мне командировочное удостоверение Ельцина, чтобы его отметить. Не мудрствуя, я поставил у портье штамп гостиницы «Ленинград».

Исаакий внутри, как и площадь перед ним, был запружен народом. Старая, отработанная десятилетиями система «Все не для всех» была уже разрушена «демократами», а новая еще не создана, поэтому ограждения смели, и пришлось пробиваться в собор буквально через частокол восторженных, тянущихся к Ельцину рук. «Патрона» же в первый раз за все время его взлета просто не замечали. Он посерел окончательно. И было от чего. Хотя возвысившись Собчак презирал людей все больше и больше, но к такой внезапной репетиции роли человека, уже пережившего свою славу, он был явно не готов.

Несмотря ни на что, в собор мы попали до начала божественной литургии и заняли у алтаря достойное, определенное церковным старостой место.

Ельцин сразу посерьезнел и, перестав улыбаться, приготовился к реанимации светлой идеи православия в храме, переставшем быть музеем. «Патрон», сложа перед собой руки ладошками внутрь, озирался вокруг, пытаясь неведомо чего рассмотреть, пока ему не стал что-то нашептывать Игорь Выщепан, внешне похожий на главного героя детского спектакля «Кот в сапогах». Он был в ту пору уполномоченным Совета по делам религий при СМ СССР. Этот Совет потом благополучно почил в бозе, а бывший его уполномоченный переквалифицировался в трудящегося вице-президента компании под названием «Невская перспектива», созданной Георгием Хижой для материального обеспечения собственного тыла.

Я искоса наблюдал за Собчаком, утолявшим свой теологический голод при помощи Выщепана. Уверен: «патрон» был в такой же мере религиозен, как и предан идеалам КПСС. Надо думать, он всегда оставался самим собой, не изменяя себе ни в чем, давая дуть ветерку модных перемен в свои паруса только на сквознячках, видимых окружающим.

Не имея на сей счет никаких указаний, я все же пытался не оставлять одну в толпе жену «патрона». Ее первое время он как-то на людях демонстративно не хотел замечать, чем удивлял меня, но вовсе не обескураживал саму супругу. Я не пытался выяснять причину столь пренебрежительного отношения, даже несмотря на возникновение некоторых трудностей. Ведь, когда того требовал протокол, никто не знал, понравится «патрону» или нет, если жена окажется рядом с ним, что без нашей с Павловым помощи ей не всегда самой удавалось. Вот и в Исаакии Собчак сторонился супруги довольно заметно. Это ее чуточку раздражало. Правда, она была еще не та, впоследствии всемирно известная дама в «тюрбане», «изысканный вкус» которой сделался мишенью для насмешек не только в нашем городе. Слава о ней еще не летела впереди мужа, а разносторонняя «образованность» пока не наносила Собчаку ощутимого вреда. Она в ту пору еще не гастролировала по Америке с коммерческими лекциями по истории и культуре России, а также с собственными вариантами и способами «улучшения» нашей жизни. Сама «лекторша» еще не увлекалась безумно строительством и приобретением загородных особняков. Еще не выносила с редкой откровенностью на всеобщее обозрение всякие драгоценности потому, что их попросту не было. Она была еще пугливой, скорой на слезу обыкновенной неленинградкой рядом с Собчаком, около него и вокруг него. Однако, видно, всю жизнь глубоко скрываемые семена собственной «необыкновенности» впервые и сразу дали дружные всходы. Уже на третий день после избрания Собчака главой Ленсовета она категорически отказалась занять очередь в перенасыщенном хвосте толкующих, воркующих и волнующихся бедолаг, стремящихся попасть в универсам «Суздальский», что рядом с ее домом. Снизойдя до их полной одурелости, Нарусова громко всем объявила, что является женой самого Собчака и по этой причине очень торопится, после чего даже вслух удивилась, почему народ не пал ниц и не расступился. Выглядело все это дико еще и потому, что «патрон», принародно будучи ярым сторонником мужского шовинизма и презирая эмансипацию, дома имел честь быть под ее каблуком. Может, за это и платил жене невниманием на людях.

На этот раз в собор она прибыла в зеленом платье и блекло-розовом газовом шарфике на шее. Видимо, подобное сочетание цветов показалось ей наиболее эффектным и привлекательным.

Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II начал богослужение, отражающееся своим великолепием в малахитовой отделке колонн. Паства застыла. Надо отдать должное Святейшему, он, невзирая на свой возраст, скованный тяжелым одеянием, несколько часов кряду священнодействовал без устали. Литургия благочинно тянулась, а неверующие явно томились.

После нескольких часов стояния Собчак дал мне понять, что гостю нужно передохнуть. Я протиснулся за кулисы в поисках церковного старосты. Через некоторое время с трудом вывели из окружения за алтарь Ельцина с Собчаком. За ними потянулся Бог весь откуда взявшийся хвост теле-, радио-, фото— и просто журналистов. Туда же направилась в очередной раз не замеченная «патроном» его жена. Однако путь ей без объяснений преградил церковный служащий. Она ему принялась что-то резко выговаривать.

Ельцин с Собчаком устроились в кабинете директора музея, находящемся как раз за алтарем, и стали поджидать заканчивающего богослужение Патриарха. Вокруг лежали рясы уже начавших переодевание монахов.

По окончании богослужения намечалась трапеза в большом ресторанном зале гостиницы «Прибалтийская». Поэтому, почувствовав неладное, я отправился вновь под своды разыскивать жену «патрона». Она стояла с красными пятнами на лице, притулясь к неубранным строительным лесам в дальнем углу собора. Завидев меня, тут же громко поведала, что собой представляет каждый из нас в отдельности и скопом, а также само богослужение в целом. Я, не перебивая, дал ей выговориться, а затем спокойно объяснил, что, согласно правилам и церковному этикету, женщинам за алтарем находиться нельзя, а потому обижаться не следует. Исключений, насколько мне известно, не делается, ибо со своим уставом в чужой монастырь не ходят. Убедившись, что это не чьи-то козни, она стала понемногу успокаиваться. Оставлять ее опять одну в таком состоянии было бы неправильно, пришлось рассказать ей еще несколько баек на теологические темы. В частности, походя разукрасить причину запрета нахождения в церкви женщин с непокрытой головой, пояснив, что распущенные волосы могут случайно вспыхнуть от открытого огня множества свечей, после чего храм, где произошло это возгорание, согласно церковным канонам, должен быть закрыт навсегда.

— Поэтому, — закончил я, — чем рисковать храмом, лучше прикрыть волосы платком.

Спустя время она эту байку в непринужденно-блистательной светской беседе, войдя в ученый раж дипломированного историка, пересказала за обедом британскому послу в СССР, «безбожнику» Родерику Брейтвейну, который, неплохо говоря по-русски, восхитился ее всесторонней образованностью и попросил свою помощницу все записать на память.

В кабинете директора музея Ельцин, приняв приглашение участвовать в трапезе, беседовал с Патриархом о церковных и мирских делах, а Собчак давал интервью. Когда все вновь вышли под своды храма, жена встретила «патрона» уже улыбаясь, с обвязанной газовым шарфиком головой.

Прием в гостинице «Прибалтийская» прошел довольно быстро. Приглашенных было очень много.

Обед в ресторане «Петровский» гостиницы «Ленинград» (зал для посетителей).

Слева направо: жена Собчака, посол Англии в СССР Р.Брейтвейн, А.Собчак, жена посла, помощник В.Павлов. Жена Собчака рассказывает послу о правилах, которых должны придерживаться женщины при посещении православных церквей (посол и его жена свободно говорят по-русски).

За центральным столом-президиумом восседал Святейший Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II, по правую руку от которого было место для Ельцина, а по левую ( Гидаспова, последнего первого секретаря Ленинградского обкома КПСС. Что и говорить, сочетание, которое больше уже не суждено увидеть. Возможно, именно этим данный прием может вписаться в скрижали Истории.

Провожая Ельцина, Собчак впервые за день улыбнулся и «честно» ему признался, что попал под его обаяние. Можно было с облегчением вздохнуть: перелицовка и на этот раз прошла, как говорят в армии, без замечаний.

После этого самого первого знакомства с православным обрядом Собчак уже старался не пропускать крупных духовных праздников, особенно с участием Патриарха. Правда, не вникая, как обычно, в суть и оставаясь человеком глубоко неверующим, «патрон» мог отважно и без разбору принародно облобызать разом предложенные символы разных религий, как и любую другую подвернувшуюся церковную утварь. Позже, вовсе не желая сознательно рушить сложившееся равновесие международных религиозных отношений, а просто не понимая, о чем идет речь, Собчак много сил отдал становлению в Ленинграде Русской Зарубежной Церкви и американской религиозной секты «Свидетели Иеговы», которая считает Православную Церковь сатанинской, а наших священников слугами дьявола. Я убежден: не было у него тогда никакого злого умысла, направленного на духовное разложение городской паствы и создание противоборствующих религиозных очагов, как, надо полагать, мог заподозрить Святейший Синод. На самом же деле это явилось еще одним доказательством его полной безграмотности и своекорыстности. Ведь не понимая глубинных причин невозможно предугадать внешние и дальнейшие последствия.

Из свежих примеров обыкновенного шалопайства можно привести незначительный факт приглашения посетить наш город Великому князю В. К. Романову, в письме к которому в Париж Собчак назвал его Императорским Величеством. Достаточно стереть архивную пыль с любого толкового словаря, чтобы выяснить: так обращаются только к коронованным, царствующим особам. Конечно, можно было отнестись к эпистолярной придворной этике, как и к самому Великому Князю, по-балаганному, но ведь этого не знал старик Романов, который подобную бездумную ошибку мог принять за предложение Собчака занять Российский престол, т.е. за коронацию без его согласия. Монархическим волнением могли сильно укоротить жизнь деда. В общем, очередной конфуз. Это, как и многое другое, лишний раз убеждает, что не меняются со временем к лучшему давно созревшие.

Кстати, Ельцин в аналогичном послании титул парижского наследника Российского престола не попутал.

На празднование юбилейной даты канонизированного князя А. Невского, прах которого покоится в лавре, Собчак попал почти случайно, буквально свернув от спланированного им заранее маршрута, поэтому у Свято-Троицкого собора Александро-Невской лавры нас никто не встретил. Поплутав среди растянутых для ограждения веревок, я нашел одного из церковных организаторов, в миру Ивана Судесу, который провел «патрона» на площадь перед лаврой, где на специально подготовленном большом помосте уже священнодействовал Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II со своей свитой.

Внезапно заморосил дождь, и резко похолодало, но Собчак, с лиловым носом и в белом пиджаке с алым значком союзного депутата на груди, отстоял по левую руку от Святейшего Патриарха все положенное время. Затем богослужение было продолжено в соборе, а согревание в трапезной палате храма, где после каждого тоста под мощное пение монахов «Долгие лета...» «патрон» перезнакомился почти со всей братией, среди которой был даже священник Русской Православной Церкви из Иерусалима. Ни Патриарх, ни Собчак практически ничего не пили, но компания за столами, несмотря на высокий ранг, была доброжелательной и шумной, что, как я заметил, очень импонировало «патрону». Святейший Патриарх, не снимая величественного головного убора, царственно провел весь вечер, наблюдая окрест своими умными, покалывающими при встрече глазами. Провожая, он подарил Собчаку свой большой фотопортрет с дарственной надписью, а «патрон» ответным жестом вдруг преподнес для церковных нужд чужой дом, расположенный почти на территории Лавры и принадлежавший в ту пору Главленавтотрансу.

Выходя из трапезной палаты в подвальный коридор, Собчак столкнулся с одним из руководителей плановой комиссии городского Исполкома В. Радченко и очень тому удивился.

Валерия Радченко я знал много лет. Он неглуп, неутомим, хитер, необидчив и изворотлив, с хорошей общечеловеческой контактной базой. Имея довольно солидный возраст, смахивал на молодого, крепкого, игривого кабанчика, вовсе не похожего на богомольца, хотя и был почему-то знаком со многими служителями церкви.

Собчак в своей приемной, буквально впервые увидав Радченко, сразу в глаза с безжалостным сарказмом обозвал его жуликом, однако тот, вместо растерянности, улыбнулся плутоватой улыбкой сообщника и вежливо пояснил «патрону», что, мол, такие тоже нужны, ибо без воров ему в будущем не обойтись. Надо заметить, что со временем, по мере поступления к «патрону» доказательств его внезапного озарения, взгляд Собчака при встречах с Радченко становился все теплее.

Думаю, Радченко также одним из первых в Собчаке не ошибся.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.