«Мы тоже дети страшных лет России…»
«Мы тоже дети страшных лет России…»
И обязательные жертвоприношенья,
Отцами нашими воспетые не раз,
Печать поставили на наше поколенье,
Лишили разума, и памяти, и глаз.
«Мешала бюрократия — эта влажная ватная стена…» (Марина Влади). В борьбе с этой «ватной стеной», конечно, союзниками были всемирная известность Марины Влади и всероссийская слава Владимира Высоцкого. Но проблемы были — их просто не могло не быть.
«Мы с Володей спорили — сколько продержится эта поганая система?.. Я говорю:
— Спорим на ящик коньяка — обязательно рухнет!
А Володя:
— Вадим, я бы тебе целую машину привез — только система устоит».
Этот спор выиграл Вадим Иванович Туманов, которого через несколько лет после смерти В.В. эта система пыталась раздавить. Туманов выстоял — рухнула система…
Вспомним известное высказывание (позиция!) В.В.: «Я не диссидент, я — поэт». Но рядом надо поставить не менее известное Хименоса: «Дайте поэту линованный лист бумаги — он будет писать поперек». Андрей Битов сказал: «Высоцкий один поднял глыбу молчания — и уже этим, разумеется, бросил вызов системе». Но социализм в его советской форме и творчество В.В. — это тема отдельного разговора. Наша задача — раскрыть тему «Высоцкий и система» или «Высоцкий и "ватная стена"» на биографическом материале…
Очень точно поняла отношение В.В. к этой самой системе гражданка США Барбара Немчик. Она описывает сцену в аэропорту Шереметьево:
«…Володя поставил машину у входа — там можно стоять десять минут. Подъехал милиционер и в свой мегафон кричит:
— Здесь нельзя ставить машину. Уберите!
Толпа людей, много иностранцев. Володя вышел, а милиционер продолжает кричать:
— Уберите машину!
Володя — такой маленький человек — громко говорит:
— Твою мать! Здесь написано, что я имею право стоять десять минут. И ровно десять минут я буду стоять здесь!
Это была потрясающая сцена. На него все так смотрели! Особенно советские. Все как будто остолбенели. И тогда я поняла, что Володя за каждого из них это сказал… Каждый хотел бы крикнуть милиционеру:
— Твою мать! Я имею право это сделать. И я это сделаю!»
Но это уже 1980 год — к этому времени у В.В. совершенно другой, достаточно высокий общественный статус. И, разумеется, чувство собственного достоинства, которое он умел и смел отстаивать.
Прием на роскошной даче одного замминистра. На фамильярное: «Ну-ка, Володя, спой нам…» — Высоцкий реагирует резко.
Рассказывает Валерий Янклович: «У Володи каменеет лицо, и он говорит:
— Мне немедленно нужно домой!
— Володя, да ты что…
— Я же сказал, мне немедленно надо домой.
Мы сразу уехали».
Вадим Иванович Туманов вспоминает еще один достаточно красноречивый случай: «Телефонный звонок… Володя показывает мне — возьми другую трубку… Женский голос:
— Вы не могли бы дать свой сольный концерт для секретарей ЦК?
— Нет, я не располагаю временем.
Женщина чуть не поперхнулась…
— А если вам позвонит один из секретарей?
— Я же сказал: у меня нет времени…»
Но это уже, повторим, последние годы жизни. А были у Высоцкого и попытки получить официальное признание и как-то внедриться в систему.
Марина Влади: «…Твоя всенародная популярность, как бы она ни была велика, не компенсирует в твоих глазах отсутствие официального признания. Я часто удивляюсь, почему это тебя беспокоит, но ты с горечью отвечаешь:
— Они делают все, чтобы я не существовал как личность. Просто нет такого — и все».
Евгений Канчуков: «….Он был человеком, который совершенно определенно хотел превратить. ту песенную славу, которую имел, во вполне гласное общественное признание. Вдвойне ему необходимо было это сделать, едва только он встал рядом с Мариной Влади; подобное желание вызвано естественной мужской реакцией на неравенство, в том числе и материальное, которое было между ними. И обида-то брала особенно оттого, что вожделенное признание почти уже далось ему. Ведь после «Вертикали» вышли его первые пластинки, появились первые публикации песен, пошли, наконец, достойные роли в кино, а главное-то, в 1968 году из Театра на Таганке ушел Н. губен-ко, и все его роли попали к Высоцкому, превратив его в премьера театра».
Летом 1973 года В.В. пишет письмо Демичеву П.Н., кандидату в члены Политбюро, секретарю ЦК КПСС. Это письмо было ответом на публикацию в газете «Советская культура» статьи М. Шлиффера «Частным порядком» и соответствующих комментариев.
«…Мне претит роль «мученика», эдакого «гонимого поэта», которую мне навязывают. Я отдаю себе отчет, что мое творчество достаточно непривычно, но так же трезво понимаю, что могу быть полезным инструментом в пропаганде идей не только приемлемых, но и жизненно необходимых нашему обществу».
Позитивных последствий это письмо не имело — у В.В. до конца жизни так и не было ни одного афишного концерта в Москве, — но и газетная кампания прекратилась.
Запреты были разными — и в прямой форме «не пущать», и в знакомых выражениях: «есть мнение», «наверху считают»…
Из интервью с Эльвирой Александровной Бенкендорф — первым режиссером знаменитых «Голубых огоньков»:
— Делали мы с Нестеровой «Огонек», в котором ведущими хотели пригласить Владимира Высоцкого и Марину Влади — от жены Коли Гринько я узнала, что она должна приехать. Пошли мы к нашему начальству, главный наш начальник — Лапин — спросил только: «Вы думаете, это будет кому-то интересно?» «Да, — говорим, — думаем». — «Делайте!» Мы договорились с Высоцким — он должен был писать половину сценария. Подобрали приблизительный репертуар. Буквально за месяц приходим на окончательное утверждение плана, вдруг Лапин говорит: «А кто ведущий? Марина Влади и Высоцкий?! Какой дурак вам это разрешил?» Мне так хотелось ответить: «Этим дураком были вы». Лапин на самом деле был умный человек, но очень уж законопослушный. Он мог прийти на общее собрание, где мы что-то решили, и сказать: «Я сегодня завтракал с Леонидом Ильичем, и он мне сказал, что лучше будет, если сделать так-то и так-то». И все переворачивал с ног на голову.
А за Высоцкого и Марину Влади мне стало очень обидно и не захотелось работать».
Галина Альферавичуте, старший гример Театра на Таганке: «Мое глубокое убеждение, что над ним издевались. Когда была картина «Бегство мистера Мак-Кинли», он написал девять баллад, а потом мне рассказывал: «Ты знаешь, я написал девять баллад, семь у меня срезали, оставили только две».
А когда делали «Кинопанораму»… Помню, были «Десять дней…», Володя меня спрашивает: «В чем мне лучше выступать? Может, в водолазке?». Уж он так готовился! Все. Отсняли. И Лапин (в то время председатель Госкомитета по телевидению и радиовещанию. — В.П.) сказал: «Так много Высоцкого?! На полтора часа? Не пойдет!»
Вадим Туманов: «Однажды приходит Володя и говорит:
— Зимянин сказал, чтобы про Трифонова и Высоцкого он вообще больше не слышал…»
Кроме того, система — это еще и незримая давящая атмосфера, которую В.В. называл «влажной ватной стеной».
Марина Влади: «Ты всегда говоришь, что на Западе люди ослеплены историями, которые публикуют газеты, то есть делами Сахарова, отказников, известных диссидентов. Но никто не знает о ежедневном изматывающем давлении на людей. Ты называешь это «борьбой против ватной стены». И самое страшное здесь — это невозможность увидеть чиновника, от которого часто зависят карьера, личная жизнь, свобода».
Мой черный человек в костюме сером!..
Он был министром, домуправом, офицером,
Как злобный клоун, он менял личины
И бил под дых, внезапно, без причины.
И, улыбаясь, мне ломали крылья,
Мой хрип порой похожим был на вой,
И я немел от боли и бессилья
И лишь шептал: «Спасибо, что живой».
<1979 или 1980>
Одесский писатель А.Львов, давно живущий в США, вспоминает о встрече с В.В. после концерта в Нью-Йорке: «…Я дал ему книжку своих рассказов «Большое солнце Одессы» и спросил, как написать: Одесса — Москва — Нью-Йорк? Он сказал: «Нью-Йорк». И добавил: «У меня два дома — в Москве и в Париже. Книга будет у Марины». Я невольно оглянулся. Он поморщился: «Плевать мне на них (сексотов. — А.Л.)». По словам Марины, принцип поведения В.В. за границей состоял в следующем: если ничего нельзя, то все можно».
Но было и внутреннее ощущение несвободы: «Однажды вечером в Париже мы возвращаемся после репетиции «Гамлета», которого ты должен играть через несколько дней в Шайо, и попадаем в огромную пробку. Час пик в самом разгаре. Мы застряли и уже минут двадцать стоим возле Безонского моста. Вдруг какой-то парень, явно не в себе, цепляет мотоциклиста, стаскивает его на асфальт и, словно в приступе безумия, ожесточенно набрасывается на мотоцикл. У него окровавлены руки. Он бросается на машины, бьется головой в стекла. В ярости он открывает дверцу соседней машины, вытаскивает оттуда пассажирку и начинает ее душить. Мужчины бросаются к нему, перепрыгивая через капоты, — машины стоят впритык. Ты порываешься выскочить, я повисаю на тебе и кричу:
— Не надо, ты — советский, ты не можешь быть замешан в драке!
Ты пытаешься вырваться, но уже приехала полиция, сумасшедшего связывают, и в несколько секунд все кончено.
Ты с горечью смотришь на меня:
— Даже здесь я не имею права вести себя как свободный человек!..»
С другой стороны, В.В. прекрасно понимал, «в какой стране нам повезло родиться», очень хорошо знал правила игры, которые предлагала система. В этой стране многое решалось на уровне грузчиков, носильщиков, кассиров и секретарей больших начальников, которые знали и любили Высоцкого. А в последнее время у него были хорошие связи на очень высоком уровне. Один замминистра подписывал документы на беспошлинный ввоз из-за границы автомобилей. Другой помогал в строительстве дачи. Один из руководителей московского ОВИРа способствовал быстрому оформлению выездных документов…
Каким образом В.В. выходил на этих людей? Чаще всего они сами находили его: знакомство с легендарным Высоцким было престижным и в этих кругах. Кроме того, нескольким близким людям В.В. сказал одну фразу: «Меня любят все дети». Он имел в виду детей партийной верхушки. Высоцкий был знаком с Галиной Брежневой, но никогда к ней не обращался. По свидетельству Янкловича, «он оставлял эту возможность на крайний случай».
Еще одно обстоятельство: В.В. блестяще использовал слабости жесткой, негибкой системы. Ситуация, которую описывает Янклович, пожалуй, наиболее показательна: «В.В. имел право оформлять документы на выезд сразу на год — и в течение этого года он мог получать визу несколько раз… Но в ОВИРе сменилось начальство, и Высоцкому говорят:
— У нас новый начальник, и он такие вещи не разрешает.
— Тогда дайте мне телефон вашего начальника.
— Нет, я не имею права давать телефон генерала.
— Ну тогда я узнаю по своим каналам.
Приезжает домой, я прихожу из театра. Володя
рассказывает мне все это…
— Валера, у меня не хватит сил снова оформлять все документы. Ну-ка набери мне ОВИР.
Я набираю номер. Володя говорит:
— Я был у генерала, он сказал, чтобы вы к нему зашли.
Я удивился:
— Володя, ты блефуешь!
— Ничего, они тоже блефуют.
И вот 21 — го или 22-го ему позвонили из ОВИРа.
— Владимир Семенович, зайдите за паспортом…
То есть он все рассчитал очень точно».
В последние годы, пожалуй, не было случая, чтобы система ставила В.В. в зависимое или униженное положение. Вот только болезнь, зависимость от людей, которые доставали наркотики. Туманов предупреждал: «Они же тебя купят таким!»
Правда, некоторые удары по самолюбию были. Сборный домик (дачу) по звонку отдали какому-то генералу. В.В. отказался принять начальник следственного отдела МВД Союза (которого ввели в заблуждение).
Реакция В.В. на внешнюю политику СССР долгое время не отличалась от реакции большинства советских граждан:
И я не отличался от невежд,
А если отличался — очень мало:
Занозы не оставил Будапешт,
А Прага сердце мне не разорвала.
<1979 или 1980>
Марина Влади: «Из-за твоего несгибаемого патриотизма все, что хоть сколько-нибудь могло задеть образ России, причиняло тебе боль. Что касается событий в Польше, как раньше в Венгрии и Чехословакии, то здесь были и споры, и горькая критика, и осуждение. Но вот события в Афганистане вызвали в тебе отвращение. И такую боль, словно ты осознал наконец предел переносимого ужаса. Надо сказать, что документальные кадры, которые ты видел за границей по телевизору, действительно были ужасны: афганская девочка, сожженная напалмом, как маленькая вьетнамка, и лица солдат… На этот раз это были не те смущенные и растерянные лица танкистов, оккупировавших Будапешт или Прагу. Мы узнали потом, что в Афганистане экипажи танков сменялись каждые двадцать четыре часа — столько было случаев депрессии и помешательства.
…Это будет твоей последней горестью».
28 декабря 1979 года — официальное сообщение о вводе советских войск в Афганистан, «по просьбе законного афганского правительства». Но В.В. уже знал — он только что вернулся из Парижа, — как ведется эта, тогда еще «необъявленная» война.
Вадим Туманов: «Володя буквально ворвался ко мне. Я его никогда таким разъяренным не видел!
Он даже не поздоровался — начал с мата… В Париже он видел, как показывали по телевидению ка-кую-то свадьбу в Афганистане… А буквально через несколько дней — эту невесту, обожженную напалмом… Никогда не видел его таким возмущенным:
— Совсем, суки, обнаглели!»
Через несколько дней А.Д.Сахарова высылают в Горький. В.В. снова едет к Туманову: среди всех друзей в Союзе Вадим Иванович наиболее последовательный, прошедший сталинский ГУЛАГ противник системы…
«Через несколько дней после высылки Сахарова в Горький Володя приехал ко мне и уговаривал поехать к Андрею Дмитриевичу… Говорил, что надо выступить в западной прессе…
— Надо показать всем им!
Нервы у него были на пределе. Хотя он, конечно, понимал, что все равно ничего не изменится…»
В последний год жизни на вопрос: «Володя, зачем ты смотришь эту ерунду (передачи по телевидению. —В.П.)?» — В.В. ответил: «Пропитываюсь ненавистью!»
Валерий Янклович: «Да Володя и не мог выжить в этой стране. Он не мог не начать колоться… Об этом когда-нибудь скажут психологи и социологи…»
Вадим Туманов: «Ты думаешь, эти следствия мешали ему жить? Ему портили кровь постоянно! Ему все в этой стране мешало жить».
(В 1979–1980 годах велись уголовные дела, разумеется, необоснованные, о незаконных гонорарах и об автомобильной аварии).
Марина Влади: «У Володи все-таки были проблемы с юстицией: в последний год на него было заведено три дела! Мы эти темы не очень обсуждали, тогда у нас были другие сложности… Но ведь об этом никто не говорит, как будто все было нормально!»
Евгений Канчуков: «1970-е годы — тяжелое, драматическое время в истории нашей страны. Это время последнего, окончательного распада, абсолютной «безнадеги», как говорили тогда. У интеллигенции уже не осталось сил для сопротивления, не осталось надежд. Практически все, кто еще держался, были высланы в принудительном порядке; оставшиеся либо сдались, либо сошли с ума, либо угодили за решетку, в высылку, либо закрылись от внешнего мира в самих себе. Ум, вера, надежда — все эти опоры уже не работали, и оставалась только последняя черта, не позволявшая еще прогибаться, лукавить, терпеть все то, чего терпеть без подлости не можно. Это уже была черта инстинктивных реакций на происходившее вокруг, черта того, что впоследствии было названо коротко и емко: «нутро».
Этим временем и был призван Высоцкий. Не случайно ведь именно 1970-е годы становятся периодом его творческого подъема и небывалой популярности. Он тащил целый народ через «не могу», через «все потеряно», через «бессмысленно» и прочие вполне разумные обоснования сдачи, отречения от собственного «я», удерживая не одну душу на пороге небытия».
Грязью чавкая жирной да ржавою,
Вязнут лошади по стремена,
Но влекут меня сонной державою,
Что раскисла, опухла от сна.
<1975>
Наталья Анатольевна Крымова поняла суть враждебного отношения к Высоцкому со стороны властей: «Высоцкий был непредсказуем и неуправляем — он был опасен».
Из ответов Марины Влади на пресс-конференции в марте 1988 года:
«Да, его не сажали в тюрьму или в психиатрическую больницу, его не били… Но его «тюкали» по-другому… Не давали работать, не печатали, в самый последний момент снимали песни из фильмов… Его ломали, как кусок хлеба, пока он и сам вправду не сломался…»
И нас хотя расстрелы не косили,
Но жили мы, поднять не смея глаз, —
Мы тоже дети страшных лет России,
Безвременье вливало водку в нас.
<1979 или 1980>
Данный текст является ознакомительным фрагментом.