СОЛИМАН II РОКСОЛАНА /1532-1557/

СОЛИМАН II

РОКСОЛАНА

/1532-1557/

Слава и гордость Турции, гроза и ужас южной и юго-восточной Европы, Солиман II /правильнее V принадлежит к числу тех властителей исполинов, явление которых на земле можно уподобить явлению кометы или страшного метеора на небе. Эта личность умещает в себе самые противоречивые качества и пороки, соединяя обширный образованный ум с пылкими, необузданными, животными страстями; великодушие с бесчеловечием; непреклонную волю с ребяческой уступчивостью; подозрительность с доверчивостью; коварство с прямизной. Некоторыми чертами характера, особенно же казнью сына, Солиман напоминает нашего великого Петра, и для Турции он был действительно тем же, чем Петр для России, с той, однако же, существенной разницей, что в жестокосердии далеко оставляет за собой нашего преобразователя. Петр — альфа русской славы; Солиман — омега славы турецкой: при нем луна оттоманская светила в полном блеске и затем стала клониться к ущербу, в недальнем будущем угрожающему ей окончательным затмением.

Солиман царствовал с 10 сентября 1520 года по 23 августа 1566 сода. Мы озаглавили наш рассказ годами владычества Роксоланы, биография которой составляет только эпизод из жизни страшного завоевателя.

Австрия, Венгрия, славянские земли, Молдавия, Валахия, Польша, Венецианская республика, Архипелаг, Родос, Южная Италия, Алжир, Египет, Персия, Грузия трепетали перед Солиманом; сотни городов и крепостей были обращены им в пепел и развалины; сотни тысяч людей были принесены в жертву его ярости или непомерному честолюбию. И этот самый исполин, герой-чудовище был игрушкой женщины, в течение двадцати пяти лет делавшей из Солимана все, что ей было угодно.

Бусбек, австрийский посланник при Высокой Порте, первый в своих записках ознакомил Европу с личностью султанши Роксоланы, из простой рабыни достигшей звания законной супруги Солимана, благодаря своей красоте, уму и лукавству. Следующий наш рассказ о жизни этой замечательной женщины мы основываем на самых достоверных данных, так как многие сказания о ней частью несправедливы, частью же и вымышлены. Обманываясь созвучием имен — собственного и нарицательного — некоторые историки видят в Роксолане русскую, так как роксоланами называли в западной Европе славян, живших по прибрежьям Дона; другие, преимущественно французы, основываясь на комедии Фавара «Три султанши», утверждают, что Роксолана была француженка. То и другое совершенно несправедливо: Роксолана — природная турчанка — была куплена для гарема еще девочкой на невольничьем базаре, для прислуги одалыкам, при которых и занимала должность простой рабыни. При воцарении Солимана, султаншей валиде была грузинка Босфорона, родившая ему наследника Мустафу; за Босфороной любимицей султана была Зулема, которую он и променял на Роксолану, очаровавшую его молодостью, красотой и пламенными ласками. В первые пять лет своего сожительства с Роксоланой Солиман имел от нее сыновей Магомета, Баязета, Селима и Джехангира и дочь Хамерие.

Семейство еще более привязало султана к любимице, и тогда-то Роксолана приступила к осуществлению хитрого замысла посадить на престол оттоманский, помимо Мустафы, сына своего Баязета, обожаемого ею до безумия, особенно после смерти старшего его брата, скончавшегося в юных летах. Интригу свою Роксолана вела с тем умом и тактом, которые могут быть свойственны женщине, твердо уверенной в своем всемогуществе над мужчиной. Выдав четырнадцатилетнюю дочь свою Хамерие за великого визиря Рустам-пашу, Роксолана без труда привлекла его на свою сторону и приобрела в нем самого верного клеврета и сподвижника. Осенью 1542 года, в отсутствие Солимана, бывшего в походе в Венгрии, Роксолана, призвав к себе муфтия, стала совещаться с ним о своем намерении построить великолепную мечеть с богадельней /имаретом/, ради спасения души своей и в угоду Аллаху. Муфтий, одобряя благое намерение, заметил любимице султана, что постройка мечети не может послужить ей во спасение души, так как по закону всякое доброе деяние рабыни вменяется в заслугу ее повелителю, и что только свободная женщина властна в своих поступках. Роксолана очень хорошо знала о существовании этого закона; тем не менее она выказала глубокое огорчение и в течение нескольких дней была грустна и задумчива. Солиман, по возвращении своем в Константинополь, не узнал в Роксолане прежней веселой, страстной красавицы. Равнодушный к недавнему зрелищу проливаемой крови, глухой к мольбам матерей и жен и воплям истязаемых младенцев, Солиман был тронут слезами и воздыханиями своей Роксоланы и не хуже нежного юноши стал приступать к ней с расспросами о причине ее грусти.

— Причина моей тоски, — отвечала фаворитка, — сознание рабства и лишение прав человеческих!

Солиман, за улыбку Роксоланы способный поработить целое царство, или, наоборот, освободить из-под своего ига тысячи невольников, объявил ей тотчас же, что слагает с нее позорное звание рабыни и дарует ей желанную свободу. Прежняя улыбка явилась на лице Роксоланы и, с небывалой нежностью осыпав поцелуями руку повелителя, она быстро удалилась в свои покои. Настала ночь. Евнух, присланный к Роксолане с приглашением в опочивальню повелителя правоверных, принес ему решительный отказ. Разгневанный Солиман вытребовал однако же ослушницу на свою половину и спросил, что значит это неповиновение.

— Оно означает мою покорность велениям Аллаха! — отвечала Роксолана. — Раба исполняет приказание господина, но женщина свободная грешит, разделяя ложе не с законным мужем. Ты ли, высокий образец для всех правоверных, нарушишь заповедь пророка?

Солиман призадумался: послал за муфтием, и тот вполне одобрил действия Роксоланы, подтвердил, что они согласны с законом Магомета.

Через два дня Роксолана была объявлена законной супругой своего государя, с предоставлением ей всех прав и преимуществ султанши валиде. Так достигла Роксолана той высоты, с которой ей легче прежнего было властвовать над Оттоманской империей в лице султана. Суеверы всех стран говорят о возможности будто бы приколдовывать к себе человека приворотными зельями да корешками. Читая о Роксолане, можно не шутя подумать, что она «обнесла» чем-нибудь Солимана, такими несокрушимыми цепями приковав к себе его сердце. Ему в то время было за шестьдесят лет; Роксолане под сорок: как бы ни были кипучи его страсти, они во всяком случае не могли равняться со страстями юноши, который, слушаясь их голоса, всегда глух к возражениям рассудка, иногда и совести; как бы ни была хороша собой Роксолана, но едва ли в сорок лет, она, южанка, могла сохранить себя от влияния беспощадного времени. Что же могло привязывать к ней Солимана? Перебирая все возможные узы, останавливаемся на могущественнейших, сплетаемых привычкой, так справедливо называемой второй натурой; привычкой, сменяющей в старческом сердце любовь, как плод на дереве сменяет цветок. И кто из нас в своей жизни не испытывал или не испытывает на себе самом силы привычки; да и что наконец вся жизнь человека, если не привычка души к ее хрупкой оболочке?

Семейство Солимана при его законном сочетании супружеством с Роксоланой состояло из сына Босфороны Мустафы, наследника престола; трех сыновей Роксоланы и ее дочери, жены великого визиря. Мустафа, занимавший должность правителя Сирии, жил в Диарбекире, обожаемый народом и войсками, неизменно покорный воле своего родителя и государя. Солиман любил его, всегда отдавая должную справедливость его высоким душевным качествам. Погубить Мустафу во мнении отца было делом почти невозможным… только не для Роксоланы.

Отправив сына своего Джехангира в Диарбекир, где он сошелся и подружился с Мустафой, Роксолана принялась восторженно восхвалять своему супругу добродетели его наследника, именно тем вкрадчивым голосом и в таких выражениях, которые даже в отцовском сердце возбуждают зависть и ревнивые опасения. Она говорила, например, что народ ждет не дождется дня, когда обожаемый им Мустафа взойдет на отцовский престол, что войска готовы пролить за него последнюю каплю крови; что даже соседи управляемой им области — персияне — не нахвалятся им и способны отстаивать его, в случае надобности, как родного государя. После всех этих прелюдий, Роксолана вспоминала, как горько было султану Баязету II, когда против него взбунтовался Селим, отец Солимана, но что кроткий и благородный Мустафа, конечно, на это не способен…

Разжигая этими речами в сердце отца ненависть и подозрительность к сыну, Роксолана приказала зятю своему уведомить пашей, подвластных Мустафе, чтобы они сколь возможно чаще извещали Солимана о его добрых делах и заботах о народе. Правители малоазиатских областей, повинуясь великому визирю, осыпали Диван посланиями, переполненными похвалами наследнику Солимана. Эти послания Роксолана показывала султану в те минуты, когда в нем особенно проявлялись опасения, чтобы сын не вздумал поднять знамени мятежа. «Как его единодушно все любят! — говорила при этом Роксолана. — Его, право, можно назвать не наместником, но государем; паши повинуются ему, как велениям самого султана. Хорошо, что он не употребляет во зло своего влияния, но если бы на его месте был человек лукавый, честолюбивый, тот мог бы…»

И тут эта коварная женщина следила за действием яда своих речей на Солимана и видела, что каждое слово жгучей каплей впивалось в его сердце. С другой стороны, Баязет и Селим, принятые отцом ко двору, выказывали ему самую детскую покорность, осыпая его нежнейшими ласками… Эти маневры, свойственные и европейским мачехам для отторжения пасынков от отцовского сердца, увенчались, наконец, полным успехом.

Волнения, возникавшие в Персии, заставили Солимана послать в соседние ей области обсервационный корпус под начальством Рустама-паши и с тайным приказанием последнему умертвить Мустафу в предупреждение его соучастия в мятеже. Зять Роксоланы, по прибытии на место, отписал султану, что в Сирии настроение умов самое враждебное, что не только все паши, народ и войска намерены провозгласить Мустафу султаном турецким, но даже в полках, подначальных ему, Рустаму, заметно опасное волнение. Усмирить грозящее восстание, по мнению доносчика, мог только сам Солиман. Прибыв немедленно в Алеппо с войсками и расположась с ними в лагере, султан потребовал мнимого мятежника к себе в шатер, к ответу. Мустафа знал о происках Роксоланы, но, твердо уверенный в своей невинности, с надеждой на отцовскую любовь, отправился к Солиману без всякой свиты и спокойно вошел в его пышный шатер, состоявший из двух отделений, разгороженных коврами. В передней части шатра, вместо отца, Мустафа нашел немых чаушей с шелковыми петлями в руках, приблизившихся к нему с несомненным намерением накинуть ему аркан на шею. Выхватив ятаган, Мустафа, со всем отчаянием самосохранения, несколько времени отмахивался от палачей и принудил их отступить, но в эту самую минуту ковер, отделявший приемную от опочивальни султана, быстро отдернулся, и в полутени показалась грозная фигура отца Мустафы. Не говоря ни слова, Солиман только взглянул на оробевших чаушей, а с них медленно перенес свой взгляд на сына, покорно опустившего ятаган и склонившего голову… Пользуясь этим, чауши смело накинулись на него; один из метко брошенных арканов сжал горло несчастного Мустафы; его лицо побагровело, дыханье пресеклось — и через две-три минуты все было кончено! Детоубийца Солиман перед отъездом в Алеппо получил от муфтия фетау /разрешение/ умертвить мятежника без страха ответить за то на страшном судилище. Участи Мустафы подвергся в Бруссе и малолетний сын его; путь Баязету к престолу был очищен. Одновременно с убиением наследника Солимана умер и друг Мустафы, Джехангир, сын Роксоланы: от горя — говорят романисты, от яда — гласит история. Кровавые эти события совершились летом 1553 года. Труп Мустафы был выставлен у палатки Солимана для прощания с ним войск. Безмолвное уныние воцарилось в лагере; солдаты добровольно наложили на себя двухдневный пост и, благословляя память невинно-убиенного, не осмеливались проклинать убийцу. Опасаясь бури, предвещаемой этим затишьем, Солиман уволил Рустам-пашу от должности великого визиря и, назначив на его место любимого войсками Ахмет-пашу, возвратился в Константинополь. Эта мера не только не отклонила бунта, но еще способствовала ему, хотя войска и не принимали в нем никакого участия. Та же любовь к убитому Мустафе послужила Роксолане и Баязету орудием к мятежу, имевшему целью свержение Солимана с престола. Эта адская махинация заслуживает подробного исследования.

По наущению матери, Баязет, вскоре по убиении Мустафы, приискал человека одних с ним лет и разительно на него похожего. Золотом и клятвенными уверениями в совершенной его безопасности Баязет убедил двойника Мустафы выдать себя за убиенного, спасшегося будто бы от смерти. Весной 1554 года Никополис, прибрежья Дуная, Валахия и Молдавия были взволнованы вестью, что Мустафа жив, являлся многим, призывал их к восстанию и к свержению Солимана. Видевшие и слышавшие самозванца, обманутые сходством, передавали жителям городов и деревень, будто Мустафа, в прошлом году приглашенный отцом в Алеппо, не сам явился к нему, но вместо себя послал раба, как две капли воды на него похожего; сам же бежал из азиатской Турции в европейскую. Образовались шайки, вскоре слившиеся в целую армию. Самозванец, как говорила молва, намеревался идти прямо на Константинополь, захватить Солимана и истребить с ним Роксолану и все ее семейство. Ахмет-паша со своими войсками двинулся навстречу ополчению лже-Мустафы, рассеял его, самозванца же захватил в плен — чего никак не ожидали ни Баязет, ни Роксолана. Они рассчитывали на одно из двух: или самозванцу удастся овладеть Солиманом, и тогда, по убиении того и другого, Баязет займет место отца; или двойник Мустафы, убитый в сражении, унесет тайну заговора в могилу, а Солиман окончательно убедится в виновности сына, убитого по подозрению. Плен самозванца разрушил все эти планы. Преданный истязаниям, самозванец чистосердечно сознался в обмане и указал на Баязета, как на главного виновника восстания. Лже-Мустафу по повелению Солимана утопили, а Баязет был позван к ответу. Ахмет-паша, ненавидевший его и Роксолану, уличал изменника; чауши ждали знака султана, чтобы накинуть на Баязета позорную петлю… но Солиман медлил, смягчаемый мольбами и слезами Роксоланы. Баязет был помилован, и Роксолана не утратила в глазах своего супруга обаятельной своей прелести!.. Головой поплатился за свое усердие Ахмет-паша, удавленный через год по повелению Солимана за тайные сношения будто бы с рыцарями Иоанна Иерусалимского о сдаче им Родоса; на самом же деле оклеветанный Ахмет-паша был жертвой, принесенной султаном своей супруге.

С этой минуты Роксолана, не боясь ни врагов, ни соперников, смотрела на своего Баязета, как на государя, может быть, в недалеком будущем, но не так думал второй ее сын Селим, завидовавший брату и изыскивавший все способы к его пагубе. Этого соперничества, погубившего Баязета, может быть и не подозревала на все предусмотрительная и дальновидная Роксолана. Она умерла в 1557 году, оплаканная неутешным Солиманом, и была погребена с подобающими почестями. Счастливее Генриха VIII и Христиерна II, в своей слепой привязанности к женщине недостойной, Солиман не разочаровался в ней ни при ее жизни, ни после ее смерти. Да и кто осмелился бы запятнать память Роксоланы в глазах ее супруга?

Вражда Селима с Баязетом разрешилась кровавой усобицей 30 мая 1559 года. Сорок тысяч человек легло с обеих сторон при этом поединке двух братьев-честолюбцев. Баязет со всем своим семейством бежал в Персию, где его, по повелению Солимана, удавили или отравили ядом, и, таким образом, вместо Баязета Селим сделался наследником престола, на который он и взошел после смерти отца, 23 августа 1566 года.

Не хотим утомлять внимания читателя рассказами о тех зверствах, которыми позорили себя и Солимана его войска в странах завоеванных:[17] ни возраст, ни пол не защищали жертв от насилия и мучительной смерти. Доныне в славянских землях существует множество преданий о кровопролитии и истязаниях, которым Солиман безжалостно подвергал сопротивлявшихся ему неприятелей, пленников и даже мирных горожан и поселян, уступавших ему без боя. Повторим то, что мы сказали во вступлении к нашему труду: в шестнадцатом веке в Европе был потоп, кровью человеческой заливший все царства — от устьев Тахо до устьев Печоры; от Финмаркена до Кандии; от северо-западной Шотландии до берегов Каспийского моря. Войны внешние и междоусобные, религиозные распри и ко всему этому частые моровые поветрия — такова была обстановка гражданского быта всех европейских государств, в конец не опустошенных однако же смертью потому, что ей противодействовала любовь — грубая, чувственная, чисто животная, доходившая до распутства, любовь, свирепствовавшая в виде нравственной эпидемии, повсеместно. Но эта нравственная эпидемия реагировала против эпидемий физических и против смертности, которая в виде войн, междоусобий или государей-тиранов тогда так часто постигала человечество. Одно зло было противоядием другому, и упадок нравственности в Европе шестнадцатого столетия был, если можно так выразиться, едва ли не необходимостью, сохранявшей равновесие в цифре размножения рода человеческого.