Глава 8 «Жизель»

Глава 8

«Жизель»

Сбалетом «Жизель» в моей жизни связано несколько ярких эпизодов – и плохих, и хороших. Но прежде хотелось бы рассказать о своем отношении к нему. Самое главное, мне кажется, состоит в том, что этот балет помимо хореографического совершенства содержит в себе удивительную глубину и драматизм. Я бы назвала «Жизель» изысканным психологическим шедевром, в котором балерина, исполняющая заглавную партию, может показать всю гамму полутонов классического танца и в то же время – выразить актерской игрой весь диапазон женственности и душевных переживаний. Поэтому здесь, кроме отточенной техники, требуется еще и очень тонкая, проникновенная актерская игра. Партия Жизели является проверкой зрелости таланта и мастерства исполнительницы. Станцевать «Жизель» – мечта любой классической балерины.

В партии Жизели блистала Галина Сергеевна Уланова, а ведь немногие знают, что она в свое время отложила эту роль на двенадцать лет (это можно назвать настоящим подвигом, ведь для каждой балерины такая роль – как бриллиант), не чувствуя себя к ней готовой. Я думаю, что готовность к «Жизели» заключается не только в техническом мастерстве, но и в накопленном эмоциональном опыте. Проще говоря, в своей личной жизни балерина уже должна столкнуться с предательством, пережить его и простить. Впрочем, жизнь артиста изобилует такими моментами, и мы с самой юности учимся их избегать.

Я думаю, что по эмоциональному воздействию на зрителя «Жизель» – один из самых сильных, самых мощных балетов. В нем заложена идея двойного очищения – через раскаяние Альберта и прощение Жизели. Напомню читателям чудесный сюжет этого балета.

В основе либретто лежит трогательная история любви простой крестьянской девушки Жизели, поверившей в искренность ухаживаний знатного дворянина, графа Альберта. Узнав об обмане любимого, Жизель сходит с ума и, умерев, попадает в мир виллис – девушек, умерших от несчастной любви, которые ночью подкарауливают припозднившихся мужчин и затанцовывают их до смерти. Та же участь постигла бы и Альберта, пришедшего в раскаянии на могилу к обманутой им девушке, если бы восставшая из могилы Жизель не защитила его от коварных виллис силой своей искренней любви. Жизель отличалась от виллис тем, что у нее сохранилась Душа. Вот такая, казалось бы, простая история с потрясающей по своей законченности и красоте хореографией.

Мне, например, очень нравится, как перекликаются два момента спектакля. Один из них – сцена, в которой Жизель гадает на ромашке, любит или не любит ее Альберт, и цветок говорит ей правду, а Альберт отрывает «лишний» лепесток и убеждает Жизель, что она случайно ошиблась в счете. И другой – сцена сумасшествия, когда Батильда, невеста Альберта, узнает его в простой крестьянской одежде, а Жизель, понимая, что ее обманули, вспоминает о том гадании на ромашке. В этой совершенной искренности и беззащитности Жизели мне видится огромный по силе и красоте замысел. Что, в общем-то, неудивительно, поскольку балет является детищем двух влюбленных в одну женщину мужчин.

История сотворения «Жизели» не менее романтична, чем сам сюжет спектакля. Сценарий был написан французским поэтом и романистом Теофилем Готье по старинной славянской легенде, воспроизведенной Генрихом Гейне в его книге «О Германии». Теофиль Готье успел влюбиться в двадцатилетнюю балерину Карлотту Гризи и писал либретто «душой влюбленного поэта», а знаменитый хореограф Жюль Перро, поставивший балет, тоже был влюблен в Карлотту и создавал ее как балерину, делал все, чтобы превратить в звезду мировой величины.

Премьера двухактного балета «Жизель» состоялась двадцать восьмого июня 1841 года в Королевской академии музыки в Париже. Партию графа Альберта исполнял Люсьен Петипа – младший брат Мариуса Петипа – отца классического русского балета. И балет, и Карлотта Гризи имели грандиозный успех. Не зря Серж Лифарь в свое время назвал «Жизель» «апофеозом романтического балета».

* * *

Сконкурсом Сержа Лифаря и «Жизелью» связан один из эпизодов моей жизни, который закончился знакомством с Юрием Николаевичем Григоровичем и победой на конкурсе. Золотую медаль я получила из рук самого Юрия Николаевича, который был председателем жюри. Я уже рассказывала об этом конкурсе, остается добавить маленький штрих, может быть, не очень важный, но вполне характеризующий балетные нравы. «Благодаря» Махару Вазиеву, который в то время был директором балетной группы в Мариинском театре, мне пришлось танцевать партию «Жизели» и в день отъезда на конкурс, и в день возвращения с него. Конечно, это было тяжело и физически, и психологически. Однако в Петербург я вернулась хоть и очень уставшая, но счастливая. И, воодушевленная победой, я танцевала «Жизель» с особым вдохновением и наслаждением. Горячий прием, который устроила мне публика, я восприняла тогда как поздравление с победой на конкурсе. Можно сказать, что я сияла и лучилась радостью и, честно говоря, даже ждала пусть незначительных, но все же поздравлений от коллег. Но в театральном мире это, как оказалось, не принято. Меня в основном окружали если не кислые, то в лучшем случае равнодушные выражения знакомых лиц.

А на следующий день после спектакля в театре вывесили отвратительную статью (какая оперативность!) о том, что Волочкова танцевала с накрашенными губами, блестящим маникюром и кольцами на пальцах.

Уважаемые мои читатели, если вдруг вы прочитаете что-то подобное о любой балерине, не верьте! Ни один педагог не разрешит выйти на сцену «в кольцах», особенно в спектакле, уж никак не допускающем подобных украшений. Та же история – с макияжем и ногтями.

Особенно досталось моим ногтям, которые из-за волнения на конкурсе были обломаны и обгрызены. Но автору статьи они показались слишком блестящими и слишком длинными. В той же статье мне был дан совет повесить мою золотую медаль на грудь Жизели. Вот такое поздравление я получила через театральную прессу.

Я рада была хотя бы тому, что в этой злобной статье ее автор – Татьяна Кузнецова, которая сегодня пишет в «Коммерсанте», не могла сказать ни одного дурного слова о моем исполнении партии Жизели.

Для меня тогда упоминание о маникюре показалось особенно обидным, поскольку от конкурсной нервотрепки я буквально сгрызла свои ногти чуть не до мяса. Представьте себе, и у примы-балерины Волочковой случаются настолько волнительные моменты в жизни, когда она делает несвойственные ей вещи, граничащие с дурными привычками. Все мы, прежде всего, люди. И горечь от несправедливых обвинений вместо ожидаемой радости от поздравлений стала в тот момент для меня некой отправной точкой для изменения жизненной позиции. Я решила для себя, что больше никогда не буду искать поддержки и одобрения окружающих, что силы и страсть для дальнейшей работы надо искать только внутри себя. Ну и, конечно, рассчитывать следует только на самых близких и преданных людей и, конечно же, на себя.

Но если отставить негативные воспоминания, то балет «Жизель» для меня, прежде всего, связан с работой, которой руководила прекрасный педагог, мой первый любимый учитель Наталья Михайловна Дудинская. Она обучала меня в Вагановской Академии, и впоследствии мне выпала честь работать с ней в Японии, когда Наталья Михайловна переносила постановку балета «Жизель» на сцену Национального театра в Токио.

Заглавную партию мы танцевали с Андреем Уваровым. Честно говоря, я тогда испытала некий, как принято говорить, культурный шок, поскольку мы с Андреем были единственными русскими танцовщиками в постановке и выглядели, в общем, как пришельцы с другой планеты, особенно на фоне невысокого роста виллис с раскосыми глазами. Ощущения запредельные! К тому же русская школа и манера исполнения отличаются от японской. Просто небо и земля. Впрочем, здесь даже трудно говорить о некоем различии школ. На мой взгляд, вопрос стоит иначе: драматизм и его отсутствие. Мне кажется, японские балерины и танцовщики несколько напоминают на сцене роботов. Они удивительно техничны и все время репетиций тратят на оттачивание движений. В их исполнении не может быть двух вариантов. Это впечатляет, но не трогает. Когда я смотрела на их выхолощенную графику движений, меня не отпускало ощущение какой-то безжизненности. Впрочем, я вообще не представляю, как они могут так одинаково танцевать из спектакля в спектакль.

Для меня сцена – это живая танцевальная стихия. Всегда бывают какие-то нюансы: особенности покрытия пола, исполнения музыки (когда оркестр сыграл чуть медленней или чуть быстрей привычного ритма), возможные ошибки балерины или партнера… Из таких ситуаций нужно уметь выходить, нужно быть готовым к форс-мажору, ведь его невозможно предусмотреть – слишком много составляющих, от которых зависит успех постановки. А если в танцовщика в буквальном смысле закладывается одна-единственная программа действий, то в нестандартной ситуации он тут же теряется, механизм ломается, и рушится вся цепочка.

В общем, я – за русский балет и русскую школу! За его душу, его проницательность, трогательность, за искусство, которое передается от души к душе, от сердца к сердцу. А путем механической работы такого «высокого полета» достичь невозможно. Кстати, именно это очень хорошо понимали Агриппина Ваганова и ее самая благодарная ученица Наталия Дудинская.

* * *

Наконец, пришло время рассказать о Наталии Михайловне Дудинской подробнее. Каким она была человеком? Строгим, самолюбивым, даже властным и одновременно очень добрым и остроумным.

Я уже рассказывала о том звездном моменте моей жизни, когда получила предложение танцевать в Мариинском театре еще во время учебы в Вагановском училище. Со своей радостью я сразу побежала к Наталии Михайловне. Ведь именно она привила мне это «неудобное» качество для артиста: я всегда настолько влюблялась в своих педагогов, что относилась к ним почти как к родителям и впоследствии очень переживала, когда уходила от одного к другому. Хотя, конечно, это естественный процесс роста, и я осознавала, что иначе и быть не может, но у меня всегда оставалось мучительное чувство вины. Мне казалось, что я бросаю и чуть ли не предаю своего родного человека.

С Наталией Михайловной я тоже пережила подобный момент. Когда сообщила ей о сделанном мне предложении, она вдруг категорически запретила мне соглашаться, сказала, что я должна выпуститься из Вагановского училища как все, в обычном порядке. И, в общем, это можно понять, ведь, приняв предложение, я фактически лишала ее возможности с блеском выпустить меня как свою ученицу. Здесь также надо понимать, что Наталия Михайловна была единственным педагогом Вагановского училища, выбиравшим себе учениц. Но упустить такой шанс! Шанс попасть в труппу Мариинского театра и с первого дня занять в ней столь высокую позицию – упустить его навсегда! Я решила все-таки принять предложение дирекции Мариинского театра, вопреки пожеланию моего педагога. И Наталия Михайловна очень обиделась. Да еще и злые языки постарались усугубить ситуацию.

Позже мы, к счастью, помирились, я сумела как-то донести до нее, что в таком неординарном предложении, в первую очередь, была ее заслуга. Эта «мировая» была предельно важна для меня. Я бы потом всю жизнь мучилась от сознания, что мой первый, любимый педагог держит на меня обиду, испытывала бы всем знакомое разрушительное чувство, когда «душа не на месте».

К тому же мы ведь очень близко дружили, Наталия Михайловна часто приглашала меня в гости, приходила на мои концерты и спектакли.

Наталия Михайловна приветствовала создание мною моей сольной концертной программы. Она и сама была реформатором. Наталия Михайловна хранила классические традиции, но ей не чужд был и дух современности. Из моего репертуара она больше всего любила неклассический, шуточный номер. Он так и назывался – «Шутка». Я его танцевала под легкую эстрадную мелодию в забавном расклешенном золотистом комбинезончике и в таком же золотистом паричке. Наталия Михайловна умела и любила радоваться, но никогда не позволяла себе расслабляться во время работы и на уроке.

И уже позже я осознала, насколько гениальным педагогом была Наталия Михайловна. Она правильно понимала и преподавала методику Агриппины Вагановой, когда главное – не научить «как», а помочь выбрать свой путь для достижения нужного результата, исходя из личных особенностей и возможностей. Наталия Михайловна всегда говорила: «Девочки, я не понимаю, почему вы не вертитесь? Вставайте и вертитесь. И все…» Сначала я думала: «Ну как это? Надо ведь научить, рассказать, показать, как вообще вертеться». И только потом я поняла: Наталия Михайловна заставила каждого ученика найти свой прием, раскрывала в нас то, что уже заложено природой. В каждом – свое. К тому же она меняла само отношение к работе над пластикой. Говорила нам, что танец – это больше, чем работа, – это любовь. И если любишь, то работаешь с утра до ночи. И еще, добавляла она, танец – это способность передавать эмоцию, рожденную музыкой.

Мне очень крупно повезло, что именно Наталия Михайловна первой показала мне сцену Мариинского театра. Она научила меня смело, с размахом жить на сцене и никогда не бояться зрителя. Рисковать и еще раз рисковать. Во всем!

Я преклоняюсь перед Наталией Михайловной за отношение к ее педагогу Агриппине Яковлевне Вагановой. Случилось так, что в Мариинском театре против Вагановой ученицы организовали почти заговор, Наталья Михайловна была единственной из них, которая не только не пошла против, но и встала на защиту любимого учителя. А вот что сама Агриппина Яковлевна писала о своей ученице: «Дудинская достигла тех высот, в которых превосходит большинство балерин. Заражающая всех энергия, подъем в работе Тали Дудинской незабываемы и на сегодняшний день. Ее появление в классе совершенствования артистов вдохновляет, и больше всех – меня. При замечаниях-поправках нет такого штриха в ее исполнении, который она пропустила бы мимо ушей. Это артистка, обожающая свое искусство и относящаяся к нему с глубоким уважением, – вот в чем секрет ее огромных достижений в танцах. Она горит, когда творит на сцене».

Больше всего от своих педагогов Наталии Михайловны Дудинской и Инны Борисовны Зубковской я перенимала так называемые «уроки жизни». Балету может научить любой хороший профессионал, а вот бороться в жизни с собой и своими недостатками – только очень сильный, талантливый и неординарный человек. Например, показать и передать механизм реакции на неожиданные и негативные события. Ведь если что-то происходит не так, как хочется, не надо воспринимать ситуацию негативно. Не нужно от нее бежать и прятаться, наоборот, лучше остановиться, преодолеть свой страх, принять бой, осознать, что, может, ты что-то делаешь неправильно, и такая ситуация – всего лишь возможность измениться.

Мне, например, свойственно не по одному разу пересматривать свои поступки, снова и снова анализировать произошедшие события, пытаться найти логическую связь между разными ситуациями. Каждый раз, когда происходит что-то негативное, я начинаю вспоминать, за какие свои действия могла получить такое возмездие. Мой духовный отец Борис называет это мое свойство самоедством. И я, действительно, стараюсь обрести в жизни спокойствие и равновесие, потому что невозможно все время бросаться из крайности в крайность: то пилить себя бесконечно, то неожиданно уверовать в собственную непогрешимость. Последнее, правда, случается очень редко. И я понимаю, что впадать в крайности вообще характерно для русского человека, поэтому меня в последнее время так притягивает восточная философия. Она, как мне кажется, учит находить некую точку равновесия и дает умение погружаться в себя, властвовать над своими эмоциями и поступками.

* * *

Кспектаклю «Жизель» имеет отношение еще одна история, которая стала апогеем моих злоключений после ухода из Большого театра, но сегодня вспоминается чуть ли не как смешной эпизод. Моим первым благотворительным концертом после увольнения как раз стал спектакль «Жизель». Я отлично помню, что он состоялся двадцать девятого сентября на сцене Большого драматического театра в Петербурге. А накануне спектакля мне позвонила главный редактор журнала «Vogue» и предложила фотосъемку, причем разрекламировала само действо как нечто совершенно исключительное: мол, мои фото будут и на обложке, и на одном развороте с Джонни Деппом. Я просила ее провести съемку как можно раньше, потому что мне тяжело будет танцевать, если я прилечу в Петербург в день спектакля. Но она строго сказала, что время изменить нельзя, поскольку специально из Лондона приезжает фотограф буквально на несколько часов. Надо сказать, она была очень убедительна, и я наивно ей поверила.

И вот меня подвесили над сценой на пятиметровой высоте в брезентовых зашнурованных шортах, привязанных к канату, в невообразимом наряде с шляпкой, да еще и петлей на шее, поскольку по сценарию я изображала девушку, погибшую от несчастной любви к пирату (то есть к Джонни Деппу). Я только и думала о том, как бы побыстрее закончилась эта съемка. Между тем «модный фотограф из Лондона» вдруг неожиданно удалился из зала со словами: «Подождите пять минут, пожалуйста…» И эти пять минут превратились в десять, пятнадцать, двадцать… А потом ушли все. Совсем все. А я осталась висеть на той самой пятиметровой высоте в гордом одиночестве. В завершение всего на галерке упал софит, и в зале начался небольшой пожар.

Что я пережила в тот момент, страшно представить! Судебный процесс с Иксановым уже был в самом разгаре, меня чуть не каждый день донимали звонками с угрозами. В общем, я решила, что таким оригинальным способом меня просто хотят убить, инсценировать если не повешение, то просто гибель при пожаре. А потом объявят о несчастном трагическом случае, произошедшем во время фотосъемки. И я так живо все это себе представила, что уже действительно приготовилась отдать богу душу и начала читать последнюю свою молитву. Правда, веревку с шеи я все-таки скинула, чтобы хоть этим нарушить план злопыхателей, затеявших эту инсценировку!

И в эту минуту на канате спускается девушка-циркачка и говорит мне: «Анастасия, это программа „Розыгрыш“». А я в то время жила в такой паранойе, что даже не могла помыслить ни о каком розыгрыше, да к тому же телевизор я вообще редко смотрю, а тогда тем более не смотрела и не знала, что вообще есть такая программа. Единственное, что я смогла пролепетать: «Как отсюда можно поскорее выбраться?» И уже потом только меня опустили на сцену, прибежали люди с цветами, извинениями и поздравлениями. И после такого стресса на следующий день я танцевала «Жизель». С другой стороны, уже гораздо позже, когда я посмотрела сюжет программы «Розыгрыш» с моим участием на экране, то смеялась над своей реакцией, поведением и беззащитностью как никогда в жизни.

* * *

Сбалетом «Жизель» также совершенно случайно оказалась связана одна из самых необычных встреч в моей жизни. Знакомство и короткий роман с Джимом Керри окончательно убедили меня в том, что публичные люди бывают весьма далеки от своих экранных образов, а иногда даже совершенно противоположны им. Как-то раз мой приятель, голливудский продюсер Боб ван Ронкель, не сказав мне ни слова, пригласил Джима в Большой театр на «Жизель» с моим участием. Уж не знаю, что такого знал или слышал обо мне уже тогда знаменитый комик, только он прыгнул в свой самолет и примчался в Москву прямо из Лос-Анджелеса.

После спектакля Джим прошел за кулисы, мы познакомились, и он попросил меня показать ему Москву. Мы поехали в одно из моих самых любимых мест, на Воробьевы горы. За нами неотступно следовала милицейская машина сопровождения, это настораживало и удивляло голливудскую звезду, не привыкшую к такой опеке правоохранительных органов.

С первых минут знакомства Джим не переставал удивлять меня. Вечно кривляющийся на экране человек-маска вдруг оказался очень серьезной, глубокой, погруженной в себя личностью. Джиму очень понравилась Москва, и, как выяснилось позже, не только Москва, но и его спутница по прогулкам…

Отношения между артистами редко бывают продолжительными. Постоянные разъезды, жизнь между аэропортами и гостиницами, бесконечные интервью и встречи с «нужными» людьми – все это мало способствует возникновению глубоких чувств между мужчиной и женщиной. Мы встречались урывками, в разных европейских столицах, когда наши маршруты совпадали. Если я оказывалась в США, Джим специально прилетал в те города, где находилась наша труппа.

Я не уставала поражаться, как далек Джим Керри от своих киношных героев. Молчаливый, задумчивый, склонный к долгим погружениям в себя, каждый день уделяющий несколько часов для медитаций. Лично я обожаю людей, любящих от души пошутить и посмеяться, но с Джимом, как ни странно, мы в основном говорили на серьезные темы. Едва приоткрыв свой внутренний мир для меня, этот человек очень быстро стал мне близок.

Когда Джим снова оказался в Москве, я повела его, конечно же, на Воробьевы горы, ставшие уже «нашим» местом. Вокруг нас тут же образовался круг поклонников и зевак, плотное кольцо охраны. И вдруг Джим, явно устав от избытка внимания, попросил охрану оставить нас одних и предложил мне спуститься вниз. Мы оказались совсем одни, и вдруг, совершенно неожиданно для меня, он сделал мне предложение. Мы долго проговорили, я была тронута его искренностью и серьезностью. Я убедила Джима, что нам не нужно связывать себя какими-то формальными обязательствами. Наш образ жизни не позволил бы нам полностью посвятить себя друг другу, а без этого не стоило принимать такое важное для нас обоих решение.

Сегодня, когда я вспоминаю тот миг, я спрашиваю себя, а правильно ли мы поступили тогда. Все-таки думаю, что да, – вряд ли эти отношения продлились бы долго, а так в моей памяти остались только добрые и прекрасные воспоминания об одном из самых загадочных людей нашего времени.

* * *

Напоследок – о «Жизели» в Краснодаре.

Этот балет Григорович поставил в своем театре в октябре 2007 года. Я танцевала премьеру. Перед самым спектаклем несколько репетиций со мной провела Наталия Игоревна Бессмертнова. Ее Жизель на сцене Большого театра осталась одной из лучших в памяти зрителей. Она вызывала неизменное восхищение одухотворенностью и изысканной техникой.

Советы Наталии Игоревны на наших репетициях были очень созвучны моему пониманию этого образа. Она говорила, что Жизель в первом акте должна быть жизнерадостной и естественной, и я старалась не подчеркивать изначальную обреченность своей героини. Моя Жизель умирает не от болезни сердца, а от предательства любимого.

Бессмертнова присутствовала на премьере. А через несколько месяцев мы танцевали этот спектакль уже в память о ней. Тяжело поверить, что Натальи Игоревны больше нет. Невозможно осознать, что она больше не войдет в гримерку, не скажет нужные слова, не сделает предупредительных замечаний и не позвонит после спектакля.

Уход Наталии Игоревны Бессмертновой – не только личная потеря для Юрия Николаевича Григоровича, но и для всех, кто так или иначе был близок к ней. Я причисляю себя к этим людям. Она отдала мне часть своей души, своего умения. И это останется со мной навсегда.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.