Глава сорок пятая Сердитое интервью

Глава сорок пятая

Сердитое интервью

В середине марта Филатов отправился с сольными гастролями в Надым. В ту пору для актера это стало одним из немногих способов зарабатывания денег, поскольку все остальные способы случались редко: книги издавались нерегулярно, а в кино он сам отказывался сниматься, поскольку роли ему предлагались из разряда «ни в какие ворота» – то какого-нибудь циничного мафиози, то опустившегося интеллигента и т. д.

Пока Филатов был в отъезде, в столичной газете «Вечерний клуб» появилось большое интервью с ним, которое он дал журналистке Елене Слободчиковой буквально накануне отъезда. Поскольку это интервью можно назвать программным, приведу из него некоторые отрывки. Вот как, к примеру, Филатов описал свои впечатления от ситуации в культурной жизни страны:

«Что касается оценки происходящего, то я не думаю, что скажу что-нибудь не банальное. Во всем, что происходит сегодня с культурой, меня более всего удивляет позиция российского правительства. Опять звучит знакомый большевистский тезис: сначала надо накормить народ, нужно действовать поэтапно… а потом… Не будет потом, потому что ментальность сопротивляется: другая психология, другая земля, другая природа, которая, как известно, тоже формирует ментальность нации. Никогда, как справедливо заметил Никита Михалков, мы не будем похожи на Голландию. Получается нечто третье… и в это нечто третье надо закладывать отечественную культуру, вместе с колбасой сберегать духовные ценности. А к культуре относятся по-хабальски: она растоптана, унижена, не имеет ни копейки.

В России обещают сократить треть театров. Что уж они все такие плохие? Но других там нет и, стало быть, не появятся. И кто сказал, что театры будут существовать без поддержки государства? А кино? Если и снимается какое-то кино, то оно делается дилетантами, а если и возникают прекрасные картины, то они заматываются прокатом, кто их видит?

Экраны заполнены американскими фильмами. Конечно, есть прекрасное американское кино, которое могло бы стать ориентиром, показателем вкуса. И вообще американское кино могло бы стать мостом между нашим и европейским кино, но этот хороший кинематограф мы благополучно миновали и крутим, крутим дешевую пошлятину…»

Здесь позволю себе внести собственный комментарий, уже из наших дней. Почему в годы ельцинского дикого капитализма на наши экраны хлынула дешевая американская кинохалтура, которая была рассчитана на отсталые, колониальные страны? Да именно потому, что серьезное западное кино из разряда прогрессивного российским правителям было невыгодно. И не в силу его дороговизны, а по идеологическим соображениям: стояла задача оглупить и опустить народ до полускотского состояния. А если бы он лицезрел на своих «видаках» серьезное кино Сиднея Поллака, Стэнли Крамера или Роберта Олтмена, то, глядишь, и охмурить его было бы гораздо труднее.

Например, если бы на российские экраны пришли американские антивоенные фильмы типа «Доктор Стрейнджлав, или Как я научился не волноваться и полюбил атомную бомбу» Стэнли Кубрика, «M.A.S.H» Роберта Олтмена или «Уловка-22» Майка Николса с их резким неприятием войны и показом ее губительности и абсурдности, то, глядишь, и войны в Чечне могло бы не быть. А если бы у нас запустили такие фильмы, как «Вся президентская рать» Алана Пакулы или «Кандидат» Майкла Ритчи, где показана изнанка большой политики, глядишь, и Бориса Ельцина не избрали бы на второй срок. А ведь в американском кино есть еще прогрессивные фильмы о борьбе рабочего класса за свои права, о сопротивлении маленького человека росту преступности, о продажности средств массовой информации и т. д. и т. п. Но российский кинопрокат начала 90-х намеренно отказался от показа подобного рода картин (судя по всему, не без подсказки своих западных партнеров), заполнив рынок фильмами из разряда «с одной извилиной», где все и всех крушили Жан-Клод Ван-Дамм, Дольф Лундгрен, Марк Дакаскос и другие «киноотморозки».

Но вернемся к интервью Леонида Филатова.

«То же самое происходит с телевидением: какие-то хит-парады, рокеры, брокеры, конкурсы красоты. Как это ни странно, но вместе с цензурой времен застоя исчезла и вкусовая цензура. Вдруг вынырнула и хлынула на экран армия пошляков, и у них аудитория, она ширится. А ведь это наши дети. А тут еще все запуганы рынком, приватизацией…

Рынок? Хорошо, все за! Но каким он должен быть в стране, где во время войны старушки подавали пленным немцам кусок хлеба? Эта жалость к арестантику, жалость к ближнему в ментальности народа, ее надо брать в расчет (кстати, как и нашу лень, нашу расхлябанность), а не убивать на корню. Кто сказал, что рынок отрицает мораль? Кто сказал, что рынок – это молоток в рукаве, которым можно огреть зазевавшегося? И это вместо того, чтобы сбиться в кучку, выжить, уцелеть, помочь ближнему и душу собственную спасти в конце концов. И уже какие-то люди, чаще всего хапуги, норовящие что-то урвать для себя, торопятся директивно обозначить – это рынок! Воруешь, так воруй и не называй это рынком. Нет сочувствия, оно убивается, вытравливается. Правда, какие-то люди трепыхаются, на что-то жертвуют – и спасибо им, – но это их личные взаимоотношения с Господом, но государство-то никак не поддерживает эти усилия.

Рассчитывать на предпринимателей? Уповать на сегодняшних Мамонтовых, Третьяковых? Ну нет их, нет! А уж с нашей системой обработки мозгов и не скоро вырастут. Вот и создается ситуация, когда одни уезжают (а уж скольких выгнали сами!), а другие работают в расчете на… туда, туда… в Европу, на Запад. Понять их можно, но это не способ выживания отечественной культуры. И если кто-то думает, что это временный, переходный период, а потом… Нет! Это начало оккупации длительной, если не навсегда. Участие западного капитала может быть в чем угодно, но только не в культуре. Мы все равно никогда не породнимся: мы другие. Возьмите то же американское кино: язык птичий, слов минимум. Смотришь и думаешь: на каком языке говорит Америка? Ведь есть же у них Марк Твен, Скотт Фицджеральд. И понимаешь, что нам показывают кино, рассчитанное на обывателя, адаптированное кино. А Россия так не может. Россия – страна болтающая, задыхающаяся от слов, распаляющая их. Возьмите любую русскую каноническую пьесу – действия минимум и бесконечный поток слов. Везде все поменялось, а в России нет. Россия такая, и не надо ее приспосабливать к Западу…»

Последнее высказывание слышать удивительно, поскольку все годы перестройки Филатов поддерживал западников, которые именно тем и занимались, что вдалбливали в сознание советских людей тезис о преимуществах западного образа жизни над советским. Все эти сентенции западников о «рабской парадигме русской нации» для того и озвучивались, чтобы заставить советского человека проклясть свое прошлое и с вожделением смотреть на «цивилизованного и свободного западного человека», который придет и даст ему все: начиная от демократии и заканчивая 140 сортами колбасы. И когда Горбачев с потрохами сдавал Западу некогда великую страну, у Филатова ни разу не шевельнулась в голове мысль, что творится форменное преступление. И он продолжал поддерживать генсека и славить его на всех углах. Чего же теперь стенать о том, что Россию не надо приспосабливать к Западу?

Коснулся в своем интервью Филатов и ситуации вокруг «Таганки». А сказал он следующее: «Истоки разрушения в общем-то ясны. Театр существовал на сопротивлении, контекст времени изменился, нужна новая идея, на судьбе театра не могло не сказаться долгое отсутствие Любимова, его нынешние отъезды, приезды… Но… как бы ни был наш театр политизирован, он был замешан, создан и всегда существовал на любви. А сейчас любовь внутри кончилась – в этом все дело. И зритель почувствовал и оттолкнулся от нашего театра. На „Таганку“ уже можно купить билет, а в „Современник“, например, нет. Потому что там не только замечательные артисты и своя школа, но потому, что там любовь! (И почти не было политики, которая, как известно, дело грязное и может так заляпать репутацию любого, что не отмоешься. – Ф.Р.) Никакие финансовые вливания никакой театр не спасут – только любовь и идея. А тут еще это ускорение смерти и желание доказать (я имею в виду историю с приватизацией этого дома), что сие есть, наоборот, его реанимация. И слова звучат высокие – в защиту учителя, в защиту искусства…

Что изменится от того, что будет введена контрактная система и часть людей уйдет на улицу? Появятся шедевры? Лучше будут играть артисты? Чаще в театре станет бывать Любимов? И что мешает сегодня создавать шедевры? Или с притоком долларов театр обретет нечто… Неправда, не сработает. Сработает где угодно: на биржах, предприятиях, в фермерстве, но не в искусстве и тем более в театре. Это же русский театр. Только любовь и идея…

Я, конечно, понимаю, что происходящее – это расплата за то, что мы дольше времени поддерживали несколько полинявшую легенду и ощеривались на любого, кто пытался что-то сказать о «Таганке». Надо, надо было вовремя понять, что мы уже не такие, что полиняли шерстки, что трачены молью, а мы все выгибали грудки и кричали: «Нет, мы такие, мы такие!!!» – и продолжали обманывать друг друга.

А вот у прессы есть желание (есть! есть!) поглумиться над вчерашними кумирами, особенно у молодых. И это так по-нашему, так по-большевистски. Они с удовольствием наблюдают, как эти старики рассыпаются, как они ссорятся и нападают друг на друга. (А кто воспитал этих молодых нигилистов? Вряд ли это сделал Малый театр или Вахтанговский. А вот «Таганка» к этому делу руку определенно приложила. – Ф.Р.) И вот уже в прессе рождается собственная версия и проводится параллель с театром Мейерхольда. Ну не тянет вся эта история к Мейерхольду. Не тянет. И Юрий Петрович живет благополучно в благополучной стране, и никто его не травит. Более того! Кто же мешал нынешним защитникам Любимова подать голос за него, когда он в том действительно нуждался? Но тогда было опасно, а сегодня нет. Сегодня можно поругать и представителя поверженной власти. Стало даже чем-то вроде хорошего тона лягнуть Губенко. Читаешь иную статью и думаешь: ребята, вы хоть и дети своего времени, но ведь в любой стране существует некий пиетет перед человеком, за которым не только ощутимый вклад в искусство, но и признание людей уважаемых: художников, режиссеров, артистов. А за вами-то что? Какое-то отсутствие медленной отваги додумать любую мысль до конца, просчитать ее в шести вариантах… И в журналистику, и в искусство пришли суетные люди. Вчерашние анонимы имеют колоссальные паблисити, они торопятся и очень хотят в завтрашний день. Грустно все это!..

Для меня счастливое время затерялось где-то между 75—80-ми годами. Это была золотая пора «Таганки». Мне нравился Любимов, мне нравились мои товарищи, мне нравилось все: способ жизни, образ жизни, наши споры, ночные бдения. Я уезжал на съемку и возвращался домой. И дом этот я обожал. Так продолжалось до смерти Володи Высоцкого, которая каким-то мистическим образом изменила все: не стало Любимова, мы ушли в эмиграцию, потом вернулись, и вот сегодняшний разлад, когда на многих своих товарищей я не могу смотреть как на людей, которым доверяю. Такая вот разруха в душе…»

Однако закончил свои интервью Филатов на мажорной ноте: «Но, знаете, я верю, что когда-нибудь ту кладовку, в которой наш кинематограф, наша литература, наше искусство, разроют. И окажется, что здесь на сопротивлении в стране, о которой было сказано, что „Так жить нельзя“, создавались прекрасные, обжигающие, удивительные вещи. И это будет замечательная кладовка для Европы».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.