Глава XXV

Глава XXV

После всех этих тревожных дней и работы, требовавшей от моего отца напряжения всех сил, был ему необходим, хоть кратковременный, но абсолютный отдых.

Государь об этом сам подумал и предложил пап? совершить прогулку по Финляндским шхерам на яхте «Нева». Лучшего отдыха придумать было невозможно — нигде, как на море, мой отец не мог бы быть настолько изолированным от всех деловых разговоров, решений, обсуждений, докладов и бумаг — от всего огромного аппарата, приводящего в движение жизнь Российской Империи.

Было решено, что едем с пап? и мы все, но так как яхта была очень не велика и нам должно было быть предоставлено всего пять кают, то было решено, что, кроме семьи, поедут только няня моего брата, девушка моей матери и Казимир.

Легко себе представить, как прельщала нас эта перспектива: никогда не виденное, кроме, как с берега, море: жизнь на корабле в непосредственной близости к таинственным существам, называемым «моряками» — всё это манило чем-то фантастическим, напоминающим романы Жюль Верна. А кроме этого, еще полная свобода: восемь дней без учительниц, без гувернанток!

И вот, в назначенный день, 14-го июня, с радостным чувством, предвкушая всё это новое, невиданное, едем мы по направлению стоянки яхты. Впереди на автомобиле мои родители с тремя младшими, за ними в одной коляске Наташа и я, а за нами, тоже в коляске Елена с провожающей нас м-ль Сандо.

Исчез из глаз утопающий в зелени Елагин дворец, проехали Каменноостровский проспект с его новыми нарядными домами и длинный Троицкий мост, и мы мчимся по Набережной — пустынной в это время года. Только и слышны в такт выбиваемые по торцам мягкие, тупые удары подков рысаков. Стоит чудный день (было около шести часов вечера). Вот уже виднеется «Нева», на которой нам предстоит провести восемь дней — кругом стоит тишина, столь характерная для этой части Английской набережной.

В тот момент, когда мы останавливаемся, воздух неожиданно прорезывает свист унтер-офицерской дудки и двое матросов-фалрепных, быстро и бесшумно пробежав по сходням с яхты на пристань, застывают по ее сторонам. Встреченные командиром и вахтенным начальником, мы в торжественной тишине входим на яхту и, пройдя по палубе мимо стоящих во фронт офицеров, входим в рубку. В это время раздается громкое «Здравия желаем Ваше Высокопревосходительство» — это матросы яхты отвечают на приветствие пап?.

Да, действительно всё так необычайно кругом меня, как я и ожидала. Наташу внесший ее на руках Казимир посадил на катающееся кресло, и я стою рядом с ней, немало растерянная новизной картины.

Очнулась я от пронзительного свиста дудок и такого топота, что мне почудилось, будто все матросы яхты внезапно стали бегать, прокричав что-то, взад и вперед по яхте. Ничего не понимая, испуганно глядим мы с Наташей друг на друга и замечаем, что нос яхты отходит сначала медленно, затем всё быстрее и быстрее от пристани, и весь корабль, разворачиваясь, приближается к середине Невы, по которой быстро, идя по течению, устремляется к морю.

Первый раз я на море и невольно шевелится тревога, как перенесу я его? Так много страшного пришлось и читать и слыхать о качке и морской болезни.

Но ласково и приветливо встречает нас море; я смотрю на него, не двигаясь, не спуская с него глаз и с наслаждением отдаваясь убаюкивающей, тихой и мерной качке, ласкающему ветерку, всей шири и свободе этой необъятной дали. Легкие наполняются ни с чем несравнимым по чистоте воздухом. Боже, как хорошо, как спокойно на душе, как близко к Богу! Ничего не хочется, ничего не надо, далеки мирские заботы, печали и тревоги, а в голове одна мысль: как хорошо это для пап? и как он отдохнет. Всегда бы так смотреть в даль и отдаваться всем существом своим ритму корабля, разрезающего волны…

А маленькие сестры в это время носились по всей яхте, всюду совались, всё хотели знать, всех расспрашивали — и к вечеру уже успели выучить несколько морских терминов, которыми щеголяли перед пап?, мам? и мною, страшно радуясь, когда мы их не понимали и переспрашивали, что они там говорят.

Не успели мы разместиться по отведенным нам уютным, чистым, особой корабельной чистотой, каютам, как нас позвали обедать.

Аппетит на море большой, мы себя ждать не заставили, и большая, светлого полированного дерева, с мягкими синими кожаными креслами, столовая, мигом наполнилась нашей семьей и офицерами яхты. За длинным овальным красиво сервированном столом, с сидящим во главе командиром, сразу завязалась веселая беседа и к концу обеда мы так хорошо успели все познакомиться друг с другом, будто век плавали вместе.

Всё было удивительно, всё иначе, чем на суше, но удивительнее всего были пап? и мам?. Я смотрела на них и не узнавала: они оба помолодели, повеселели, ожили так, что совсем, совсем изменились. Улыбающиеся, спокойные, они не расставались друг с другом и, как сами говорили, переживали второй медовый месяц. О нас, детях, будто и позабыли, — несколько взглядов, вопросов в сторону маленьких, а потом снова разговоры и прогулки по палубе вдвоем, будто не могли они насладиться возможностью свободно разговаривать, свободно двигаться, жить «своею» жизнью…

Всё путешествие, или скорее прогулка, прошло интересно и весело. На яхте играли в корабельные игры, разговаривали, читали. Когда шли близко от берега, любовались прелестными видами Финляндских шхер, а когда съезжали на берег, делали всей компанией большие прогулки. Такие остановки были сделаны в Гельсингфорсе, где мы осматривали город, очень интересовавший моего отца. Странно было так близко от Петербурга гулять по городу совершенно иностранного типа, являющемуся всё же столицей страны, входящей в состав Российской Империи.

Второй нашей остановкой был Ганге, прелестный курорт, подходя к которому я с удивлением увидала огромное количество каких-то странных лодочек, управляемых гребцом, работающим одним веслом на обе стороны. Мне объяснили, что это «байдарки», служащие одним из любимых видов спорта в этих местах.

В Ганге произошел случай, вызвавший наш быстрый уход оттуда. Во время стоянки нашей яхты у стенки пытался пробраться на яхту какой-то штатский.

Схваченный охраной, сопровождавшей моего отца, он оказался революционером.

Из этого видно, как хорошо была поставлена у террористов слежка за пап?, который вышел из Петербурга в плавание на яхте в строжайшем инкогнито. Самой красивой нашей стоянкой было трехдневное пребывание на Гангутском рейде. Офицеры нам рассказывали, что на этом рейде было в 1714 году знаменитое морское сражение, где наш флот под личным командованием Петра Великого разбил шведский флот. Когда я слушала эти рассказы, передо мной одна за другой вставали картины героического прошлого, но скоро их вытеснила прекрасная действительность. Солнце грело так нежно, море так ласково, точно играя, окатывало волнами прибрежные скалы, что и мрачные скалы эти и темный хвойный лес, казалось, улыбались и радовались летнему дню, как и мы все.

За дни нашей стоянки мы совершили целый ряд прогулок и пикников. Все мы полюбили этот рейд и с грустью через три дня снимались с якоря.

Из Гангута мы пошли открытым морем, мимо Гогланда в Бьёрке. Как красив этот таинственного вида остров со спускающимися в море скалами, сплошь покрытыми густыми лесами.

Гогланд скрылся. Белую северную ночь осветила луна. Вода переливалась самыми удивительными серебристыми цветами. Все наши уже ушли спать, но я, выйдя посмотреть на море перед сном, стояла очарованная его красотами и не могла оторваться. Как откровение, открылось мне всё величие моря, я поняла его «изнутри», я не то что полюбила, но вдруг ощутила его.

Неожиданно меня озарила мысль, как молитва, осветившая мою душу: Господи, ведь море это единственное, что осталось нетронутым, таким, каким оно вышло из рук Творца. Оно девственно-чисто, на нем лежит печать Божьего слова, оно таково, каким было в момент, когда над бездной раздались Божьи слова: «Да отделятся воды от суши».

Всю землю Бог создал и богатой и прекрасной, но человек своим упорным, кропотливым, своим таким, часто ненужным, бессмысленным трудом — испортил Божье Творение, снизив до своего уровня несчастную обагренную кровью землю. И море видало много грехов людских — волны его бороздили пираты, слышало оно канонады современных боев. Много жизней погребло оно в лоне своем. Это конечно так — но осталось оно при этом тем, чем было — гордо равнодушным к людским достиженьям и преступленьям, живущим своей жизнью, не хранящим на челе своем ничего напоминающего о людской мелочности, позорящего его вечную красоту.

Вот почему, глядя на море я, чувствовала, как я возвышаюсь душой и приближаюсь к Богу: так же, как, созерцая творения гения, человек способен подняться до пониманья его.