Выстрелы

Выстрелы

О грустном.

Девяностые для Майка начались в восьмидесятых. Выше на страницы было вылито столько восхищения, что Майк мог представиться существом каким-то идеальным и гениальным, а степень его гениальности — безусловной и свободной от критики в силу отсутствия того, что можно критиковать — «Что ни напишет — все бесподобно».

Критиковать песни Майка, как и вообще любые песни, вряд ли имеет смысл. Есть песни хорошие, есть плохие — и все. Чего тут критиковать-то? Тем более что всегда найдутся слушатели, которые скажут, что вот эта плохая песня — он и есть самая хорошая. А автору критических статей и рецензий (в данном случае — этих строк) остается только уповать на свое, чисто субъективное мнение.

Но мнение тех, кто считает слабую песню сильной, тоже субъективное. Меня же попросили написать все эти строки — значит, те, кто попросили, с моим мнением считаются, а значит, оно субъективно лишь отчасти. То есть существует некая аудитория, для которой мое мнение важно, и она, аудитория, готова его разделить. Ну, или хотя бы прислушаться.

В середине восьмидесятых Майк начал проходить испытание «медными трубами». Он избежал фигуральных огня и воды, и медные трубы свалились на него совершенно неожиданно и в достаточно извращенной форме.

Часто бывает, что на голодранца-попсовика, спевшего удачную песню композитора Матвиенко (справедливости ради стоит заметить, что неудачных песен у композитора Матвиенко нет — он реальный гений поп-музыки), — так вот, на голодранца-попсовика тут же валятся какие-то сумасшедшие деньги, стилисты, водители персонального автомобиля (поскольку голодранец-попсовик, в силу полного своего голодранства, никогда за рулем не сидел — ни своей машины, ни чужой, — потому что такого мудака, как наш виртуальный голодранец-попсовик, ни один вменяемый человек никогда бы на водительское сиденье своей машины не посадил). И начинает попсовик (теперь — голодранец лишь в душе), что называется, «гнуть пальцы». Кичиться свалившимися на него деньгами и вести себя в формате московской светской хроники. То есть имитировать романы с людьми своего пола, фотографироваться в жопу пьяным на ответственных мероприятиях и обнаруживать своих собственных детей, зачатых когда-то на гастролях (которых никогда не было) в разных уездных городах (в которых попсовик никогда не бывал). Так же попсовик начинает покупать одежду и разные там аксессуары по таким ценам, что стоимость пиджаков и туфель лучше считать не в рублях, не в долларах или евро, а в автомобилях «Лада». Типа — часы купил за сорок штук. «Лад». Пересчитывайте сами.

У Майка была совершено другая история. Денег у него как не было, так, в общем, и не появилось. Но зато появилась всероссийская слава и авторитет.

С Майком теперь все советовались, Майк был третейским судьей во множестве споров о музыке, часть населения копировала его вкусы и пристрастия, он заполнял анкеты (типа: Ваш любимый напиток, цвет, звук, пук) — кому-то все это было нужно. Ему присылали из зала записки, и любая чушь, сказанная им, считалась мудростью.

Майк был человеком очень умным и не мог всего этого не видеть. И, как человек не только умный, но и хорошо воспитанный, не мог не удивляться происходящему. А в силу робости, которая никуда не делась, не мог не растеряться.

Что говорить, если даже обожженный, как классный глиняный кувшин, БГ растерялся и говорил, что в конце восьмидесятых, когда «Аквариум» вышел на стадионы, в провинции «…нас встречали с таким странным восторгом, будто мы лично свергли советскую власть».

Майк переживал то же самое. Слушатель (и не только в провинции, но и в столицах) на стадионах, в концертных залах и на квартирниках «хавал» абсолютно все, что выдавал Майк в любом состоянии. Причем если он был сильно пьян, то восторг публики усиливался прямо пропорционально — чем пьянее был артист на сцене, тем милее он был слушателю в зале.

Растеряешься тут. Особенно если любишь выпить.

У меня складывается устойчивое ощущение, что Майк в какой-то момент перестал видеть ту планку качества, которая и сделала его тем, кем он был, — одним из «отцов-основателей» всей русской рок-музыки.

Записанный в студии Тропилло альбом «Белая полоса» — первый диск Майка и «Зоопарка» (то есть именно первый диск, виниловая пластинка, изданная на фирме «Мелодия») — откровенно слаб.

(Здесь — выше и далее — мнение мое, то есть автора, — как и в любой другой книге, отечественной, зарубежной, написанной или еще только планируемой к написанию кем угодно.)

Альбом, как и большинство того, что записал Майк в восьмидесятые, был сделан на студии Андрея Тропилло. Это милейший и умнейший человек. Разве что только слишком уж умный для того, чтобы быть лучшим продюсером современности. Будь он чуть глупее — был бы лучшим. А так — просто хороший.

Мешает ему стать лучшим его собственная философия, следуя которой Тропилло занимается тем ли иным музыкальным проектом. Он никогда и ничего не делает (и не делал) просто так, не осмыслив и не пропустив через главные постулаты своей философской мысли музыку артиста, с которым он будет (или не будет) работать.

Философия Тропилло столь сложна и запутанна, что сформулировать ее положения на человеческом языке сам Тропилло не в силах, с его идеями можно только жить, озвучить их просто нет никакой возможности. В результате никто, кроме, собственно, Андрея, эту философию не понимает и следовать ей не может. Тропилло же видит в самых разных людях — артистах, порой решительно не похожих друг на друга, — что-то из своего мира и работает, случается, с очень неожиданными проектами. Повторюсь: в отличие от большинства продюсеров Тропилло полностью игнорирует коммерческую составляющую и никогда не ориентируется на потенциальную прибыль, он действует исключительно из идейных соображений.

Артист, попав в лапы Тропилло, никогда не может понять, чего именно хочет от него продюсер, а Тропилло, соответственно, не в силах этого объяснить, потому что нет таких слов, которыми можно было бы изложить постулаты философии продюсера (см. выше). Артист вынужден либо развернуться и уйти, либо действовать наобум. При этом Тропилло страшно убедителен, и часто артист начинает слепо выполнять волю продюсера, который, следуя своей сложнейшей внутренней истории, может ставить перед артистом взаимоисключающие задачи.

Майк, несмотря на всю свою робость, к восемьдесят четвертому году двадцатого столетия очень твердо стоял на ногах и, как было уже написано выше, слегка ошалел от бесконечного восхищения публики. Поэтому он просто писал, как писалось, пел, как пелось, и играл, как игралось, — результат работы «Зоопарка» в ту пору был всегда и везде востребован.

То, что получилось на «Белой полосе», — довольно средний ритм-энд-блюз с частыми поворотами в сторону фанка. При этом Майк, в отличие от Мика Джаггера, и не думал, вероятно, о том, что играет фанк. Группа была достаточно крепкой — так, во всяком случае, казалось на концертах, и над аранжировками никто особенно сильно не заморачивался. Впрочем, в русском роке отсутствие аранжировок — едва ли не признак хорошего тона. Единственная группа середины восьмидесятых, которая грамотно и правильно аранжировала свои песни, — это, кажется, «Алиса» — да и все. БГ, как всегда, исключение из правил, он уделял аранжировкам внимание иногда даже большее, чем самой песне, — у него все получалось.

У «Зоопарка» на «Белой полосе» все сыграно, спето и записано влет. Песни же — те, что были написаны специально для альбома (часть номеров восходят даже не к «Сладкой N», а к самим ветхозаветным «Братьям-Сестрам»), — совершенно не похожи своим качеством на то, что Майк писал раньше.

«Белая полоса» была, с одной стороны, прорывом, с другой — провалом. Прорыв — виниловая пластинка, вышедшая в Советском Союзе, вещь, для любого рок-музыканта сама по себе исключительная. «Белая полоса» даже попала в какие-то самодельные, ничего под собой не имеющие и ничего не значащие хит-парады. В отличие от западных, составляемых на статистике продаж записей конкретной песни или конкретного альбома, то есть на основе самого объективного критерия популярности пластинки, советские хит-парады составлялись, основываясь только на мнении ведущего музыкальной колонки конкретной газеты. При этом пластинка была достаточно популярной — по двум причинам. Первая — Майк был любимцем всех, кто вообще слушал рок-музыку, а их в ту пору было достаточно много. Хотя бы потому, что отечественная рок-музыка была вещью совершенно новой, полузапретной и поэтому особенно притягательной. Вторая же причина, куда более простая и прозаичная, — других рок-пластинок просто не было. Да и групп-то концертирующих в те годы ездило по стране с десяток. Тогда достаточно было написать в афише «рок-группа», или «Ленинградский рок-клуб представляет» — и аудитория была обеспечена.

Впрочем, Майк был, как уже говорилось, не абы кто — он был настоящим, реальным артистом, он был отцом-основателем, это было ясно уже в восьмидесятые, и поэтому «Белая полоса» — еще большая его неудача.

Выпусти ее любой другой артист — никакого ажиотажа не было бы. Единственная по-настоящему хитовая песня, которую раскрутила группа «Секрет», — «Буги-вуги каждый день» и та — калька с Марка Болана. Отличная свежая песня «Сидя на Белой полосе» — это тот Майк, которого все привыкли видеть и слышать, тот Майк, который заслуживал и заслуживает только превосходных эпитетов. «Прощай, Детка», «Страх в твоих глазах» — песни уже звучавшие на «Сладкой N» и исполненные Майком куда лучше там, с недостроенной гитарой и юношеским надрывом. И все. На «Белой полосе» Майк расслабился настолько, что опустился до уровня социальной сатиры — вещи, которая в России может убить любого, даже самого выдающегося артиста. Хуже песни, чем «Гопники», Майк не писал ни до, ни после «Белой полосы». Что сподвигло его на создание этого посредственного фельетона, неизвестно никому. Может быть, это безответственность. Или уверенность в том, что все, что пишется на бумаге, может быть спето, и получится неплохо. «Гопники» получились ужасно. Майк всегда иронизировал над пафосом «поучающих» групп Ленрокклуба, а сам вдруг взял и сделал то же самое. Занудное, аляповатое и беспомощное нравоучение с нелепыми рифмами, скудной музыкой — песня, за которую неловко и автору, и слушателю. Тем не менее песня была очень востребована на концертах. Но и другие, настоящие песни Майка были востребованы не меньше, а поработав довольно долгое время в отечественных СМИ, я могу ответственно сказать, что качество песни, фильма или книги и рейтинг, которые они дают, вообще никак между собой не связаны.

Если с «Гопниками» все, в общем, понятно — просто слабость автора, его лень, которую Майк, кстати говоря, декларировал («Лень — замечательная вещь, благодаря ей я не сделал массы очень плохих поступков»), потеря творческого самоконтроля, то «Отель под названием „брак"» — вообще непонятное произведение. Настолько же непонятное, насколько невнятное. Я никогда не разбираю песни сточки зрения «музыка-текст» — песня это не текст, положенный на музыку, это единство слова и музыкальной фразы. В «Отеле» же просто нет ни внятных фраз, ни ясной темы. Песня банальна до одури — банальна именно в своей сути, в пресловутом «мессед-же» — а она именно с «месседжем», это не «А-воп-бап-а-лула», это «послание», попытка донести авторскую мысль. Но в такой форме мысль на публику лучше не выдавать. Банально, скучно и мелка. Особенно для такого автора, как Майк.

«Песня простого человека» — в одну кучу с «Гопниками». То же самое, только вид сбоку.

«Вперед, Боддисатва» — рок-н-ролл, который лень писать в тот момент, когда лень думать. По сути дела это такая же чушь — не с точки зрения текста, а с точки зрения песни вообще — как и «Ром и Пепси-Кола», вышедшая на пластинке «Музыка для фильма». Эту ахинею мог исполнять только Майк — песни, подобные «Рому», проходили только под его обаянием. Я слышал много версий «Рома» и «Боддисатвы» у других исполнителей — это было просто ничтожно и стыдно. Песни эти никакие, лучше бы их не было вовсе. Балласт, порожняк. Обидно. Майк не такой. Он мог — и тогда, в восемьдесят четвертом, и позже — писать на несколько порядков сильнее.

Пошла волна, стали открываться двери. Уже можно было играть рок-музыку публично — чем дальше, тем больше. Музыканты стали получать за игру деньги, не боясь сесть за это в тюрьму (как группа «Воскресение» несколькими годами раньше).

В личной жизни у Майка было множество проблем, касаться которых я не хочу. Достаточно сказать, что его брак трещал уже по всем швам. Майк переживал — несмотря на свою песню про этот самый «брак» — переживал очень сильно и пил все больше.

При этом он все сильнее хотел сделать свою группу лучшей, по-настоящему «западной», такой, чтобы зал валился с ног при одном только выходе бэнда на сцену. Живи он в Англии, ему бы это удалось. В России его глэмовые штучки не прокатили. Он привлек двух хороших певиц на бэк-вокал и взял старого друга, довольно двусмысленного во всех смыслах музыканта Александра Донских-Фон-Романова, на мужской бэк-вокал и клавиши.

На сцене эта команда выглядела полной чушью, но в студии ее силами были записаны одни из самых пронзительных песен Майка — «Мария» и «Иллюзии». Мороз по коже. Это песни из тех, что никогда не состарятся. Это продолжение того Майка, который написал «Сладкую N» и «Пригородный блюз». Можно было ожидать продолжения, второго, качественно другого витка, появления настоящей супергруппы. Но — на альбоме «Иллюзии», за исключением двух шедевров, сплошная чушь. «Салоны» — полная бессмыслица (опять-таки, не текст, а сама песня в целом), перетащенная на русский с роллингстоунзовского «Милый Доктор»…

Майк был известен по всей России, но до самого конца у него были серьезные проблемы с деньгами. Выражаясь яснее, денег у него не водилось в принципе. Того, что он получал с концертов, хватало на еду, небольшое количество «фирменных» пластинок (Майк был меломаном, но коллекцию дисков имел более чем скромную) и алкоголь — больше Майк, кажется, ничего и не покупал. Гитара досталась по случаю, одежда у него всегда была, что называется, абы какая, он привык жить в бедности. В последние годы он очень радовался тому, что одно из издательств подрядило его делать переводы американской научной фантастики. Это был хоть какой-то более или менее постоянный доход.

Он дольше всех сидел в своей сторожке — для БГ и Цоя работа сторожами и кочегарами была явлением временным, вынужденным, и поэтому мне дико смешно и вместе с тем печально, когда я слышу рассуждения о музее Цоя в «Камчатке» — котельной, в которой Цой несколько месяцев кидал в топку уголь.

Менее адекватного места для музея первейшего музыкального модника России и придумать нельзя. Цой бы ужаснулся, если бы ему при жизни кто-то сказал, что музей его памяти будет находиться в грязной, закрытой котельной. Это было вовсе не то место, в котором он стремился остаться — и он свалил оттуда при первой же возможности.

Майк почти всю свою сознательную жизнь рок-звезды просидел в сторожке на набережной Невки, почти напротив «Авроры».

Однажды, уже в конце восьмидесятых, он вместе с женой Наташей и сыном Женькой пришел ко мне в гости с кучей бутылок и радостно заявил, что он больше не сторож. Это было в те времена, когда никто из тех, с кем он начинал, уже не работал ни сторожем, ни дворником, ни кочегаром.

Группу «Зоопарк» взял под крыло «Театр под открытым небом» — прокатная контора, конкурирующая с Ленкон-цертом. В трудовой книжке Майка появилась запись «музыкант». Он этим очень гордился — что выглядело очень странно: Майк в принципе жил вразрез с окружающей действительностью, а тут вдруг обрадовался записи в трудовой книжке.

Брак Майка развалился — жена Наташа уехала в Москву, как говорят, к другому, забрала с собой сына, и Майк остался в своей коммуналке совершенно один.

Ему становилось все хуже и хуже. Это было видно и по его лицу, по тому, как оно опухало, как сам он толстел и седел — в какие-то полтора года он внешне накинул лет двадцать… Единственным другом, который остался рядом, был Валера Кирилов, барабанщик «Зоопарка», — человек сложный, но друг. Валера возил Майка к своим родственникам в Прибалтику, Майк неделями жил у него на Суворовском — но веселее и легче не становился. Напротив, мрачнел и продолжал пить. Стихи его стали хаотичны, алкоголь делал свое дело. Но — он не спился, не потерял рассудок, не опустился. Его смерть была несчастным случаем. Валера, Шура Храбунов, Илья Куликов, Майк и целая гвардия приглашенных музыкантов, которые являлись по первому зову, только намекни, — Майк был и оставался до конца всеми любимым, уважаемым, милейшим и чудеснейшим для друзей человеком — записали «Выстрелы», которые вошли в альбом «Музыка для фильма».

«Каждый день — это меткий выстрел». Один из таких дней и убил величайшего рок-музыканта России. Майк просто шел по коридору, потерял сознание и ударился головой об пол. Банальная и нелепая смерть. Совсем не героическая. Он никогда не был героем. Он совершенно не вписался в новую жизнь. Он никогда не был за границей. Он не познакомился со своими любимыми музыкантами. Но когда я однажды в Нью-Йорке, сидя у кого-то в гостях, сыграл и спел «Пригородный блюз», незнакомая девушка с американского Эм-ти-ви, не поняв ни единого слова, слыша песню в первый раз, встрепенулась, начала расспрашивать — чья это песня и где взять альбомы, и нельзя ли этого парня, который написал «Пригородный блюз», привезти к ним в студию… Она, ничего не зная о том, кто такой был Майк, что он написал, услышала песню и сразу поняла, что это — настоящее. Что это — песня. А человек, который написал хотя бы одну стоящую песню, — уже велик.

У Майка таких песен много.

Майк — это и есть рок-н-ролл.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.