Глава 3 Новые люди

Глава 3

Новые люди

Я слышу, меня обвиняют, что я подрываю основы,

На самом же деле не против основ я и не за основы

(Что общего в самом деле с ними есть у меня? или что с разрушением их?),

Я хочу лишь одно учредить в Маннагатте и в городе каждом Соединенных Штатов,

Внутри страны и на море,

На полях и в лесах, и над каждым килем большим или малым, бороздящим воду,

Без учреждений и правил, ругательств или доказательств,

Основу нежной любви товарищей.

Почти в тот же день, когда Алан поделился с Ньюманом своим открытием, другой ученый закончил свою работу о доказательстве неразрешимости Entscheidungs-problem Гильберта. Им оказался выдающийся американский логик и профессор математики Принстонского университета Алонзо Чёрч, 15 апреля 1936 года завершивший свою работу по разработке теории лямбда-исчислений. Несмотря на то что основная идея работы Чёрча, доказывающая существование «неразрешимых проблем», была опубликована годом ранее, именно в тот момент ему удалось облечь свою мысль в форму ответа на вопрос Гильберта.

Таким образом, новая идея одновременно посетила два человеческих разума. Поначалу в Кембридже не было известно об этом исследовании, о чем можно судить из письма Алана матери от 4 мая:

Я встретил мистера Ньюмана спустя четыре дня после нашей последней встречи. Сейчас он занят своими исследованиями в других областях и поэтому не сможет уделить должного внимания моей теории на этой неделе. Тем не менее он изучил мои заметки относительно C.R. и после некоторых изменений все-таки одобрил. Позже один французский специалист проверил работу и выслал на публикацию. Однако, я так и не получил подтверждение, и нахожу этот факт весьма досадным. Не думаю, что полный текст работы будет готов за две недели или около того. Скорее всего, ее объем будет превышать пятьдесят страниц. Довольно трудно решить, какие тезисы лучше изложить в статье сейчас, а какие — оставить до следующего удобного случая.

Когда Ньюман все же прочитал статью Тьюрига где-то в середине мая, едва он мог поверить, что столь простая и ясная идея «машины Тьюринга» сможет решить проблему Гильберта, над которой многие ученые трудились в течение пяти лет с того момента, как Гёделю удалось решить некоторые вопросы Гильберта. Тогда он допустил мысль об ошибочности теории машин Тьюринга, поскольку более сложная машина могла бы решить «неразрешимую задачу». Но в конце концов он убедился, что ни одна машина с конечным набором действий не может выполнить больше операций, чем предложенное Тьюрингом устройство.

Спустя некоторое время статья Чёрча все же достигла берегов Европы. Его работа ставила под сомнение возможность публикации статьи Алана, поскольку научные журналы не позволяли печатать одинаковые исследования. Но теория Чёрча отличалась от работы Алана и в некотором смысле была слабее. Он разработал теорию «лямбда-исчислений» и вместе с логиком Стивеном Клини обнаружил, что такая формальную систему можно использовать для перевода всех арифметических формул в единую стандартную форму. Таким образом, доказательство теорем будут представляться в виде преобразований одной строчки символов лямбда-исчисления в другую, при этом согласуясь с определенным набором довольно простых правил. Затем Чёрч представил доказательство, что проблема возможности преобразования одной строки в другую нерешаема в том смысле, что ни одна формула лямбда-исчислений не могла решить подобный вопрос. Обнаружив пример неразрешимой проблемы, Чёрч смог доказать, что изложенный Гильбертом вопрос, стало быть, также неразрешим. Однако далеко не очевидно было то, что «формула лямбда-исчислений» соответствовала понятию «определенного метода». В то время как Чёрч мог предоставить только словесное подтверждение тому, что любой «эффективный» метод вычисления мог быть представлен в виде формулы лямбда-исчисления, устройство Тьюринга казалось понятным и давало ответ на вопросы, оставленные без внимания в теории Чёрча.

Так или иначе, Алану удалось представить свою работу для публикации Лондонскому математическому сообществу лишь 28 мая 1936 года, в связи с чем Ньюман написал письмо Чёрчу:

31 мая 1936 года

Уважаемый Профессор Чёрч,

Тот отдельный оттиск вашей статьи, что вы любезно прислали мне на днях, в которой вы исследуете предмет «вычислимых чисел» (calculable numbers) и тем самым доказываете неразрешимость проблемы Entscheidungs Гильберта, представляет весьма мучительный интерес для одного молодого человека, А. М. Тьюринга, который как раз собирался представить для публикации свою работу, с той же целью использующую подобное определение «вычислимых чисел» (computable numbers). Суть его метода состоит в описании устройства, способного произвести вычисление любой вычислимой последовательности, и потому его объяснение качественно отличается от представленного вами, что не умаляет его заслуги. В связи с этим мне кажется важным, чтобы он приехал для совместной работы с вами в следующем году, если существует такая возможность. Вместе с письмом по воле автора высылаю машинописный текст его статьи для ваших замечаний.

В случае если результаты представленной работы окажутся достоверными и заслуживающими похвалы, я был бы вам признателен, если бы вы смогли помочь Тьюрингу попасть в Принстон в следующем году, написав сопроводительное письмо проректору Клэр-Колледжа Кембриджского университета к заявлению на звание стипендиата фонда Проктера. Полагаю, даже при неудачном исходе дела он мог бы приехать к вам, как член совета Кингз-Колледжа, но в таком случае могут возникнуть некоторые сложности. Есть ли возможность получить в Принстоне дополнительный грант?… Мне стоит также отметить, что Тьюринг выполнил свою работу полностью самостоятельно: он проводил исследование без чьей-либо помощи или критики. Поэтому очень важно, чтобы он как можно скорее установил контакт с ведущими специалистами этой области исследований, поскольку я считаю, что он не должен продолжать работать в одиночестве, иначе он станет еще одним закоренелым затворником.

В Англии не нашлось ни одного человека, который смог бы отрецензировать работу Тьюринга для публикации в журнале Лондонского математического общества, и фактически Чёрч был единственным человеком, способным помочь юному исследователю. Ньюман также решил отправить письмо секретарю Лондонского математического общества, Ф. П. Уайту, чтобы прояснить сложившуюся ситуацию:

31 мая 1936 года

Дорогой Уайт,

Полагаю, вы уже слышали об истории, связанной с работой Тьюринга «О вычислимых числах». Когда статья была уже готова к публикации, появился первый оттиск работы Алонзо Чёрча из Принстона, которому было бы в высшей степени интересно познакомиться с результатами Тьюринга.

Я надеюсь, что несмотря на все обстоятельства работа будет опубликована. Методы в рассматриваемых работах разительно отличаются друг от друга, а результаты исследований настолько важны, что представляют интерес для обеих сторон. Основным результатом работ Тьюринга и Чёрча явилось доказательство, что проблема Entscheidungs, над которой последователи Гильберта трудились многие годы, т. е. проблема нахождения механистического метода решить, является ли указанная строка символов изложением теоремы, доказуемой в рамках аксиоматической системы Гильберта, в общей форме нерешаема.

Тем временем 29 мая Алан отправил очередное письмо матери:

Я только что получил свою готовую и отправленную на публикацию основную статью. Предполагаю, что она появится в октябрьском или ноябрьском выпуске журнала. Относительно Comptes Rendus возникла сложная ситуация. Как оказалось, тот человек, которому я написал с просьбой передать работу, уехал в Китай. Более того, то письмо затерялось где-то на почте, поскольку второе письмо его дочь все же получила.

Тем временем в Америке появилась статья Алонзо Чёрча, в которой он решил ту же задачу, но другим путем. Тем не менее мы с мистером Ньюманом решили, что предложенный мною метод совершенно не похож на его решение, и это обстоятельство может гарантировать публикацию моей работы. Алонзо Чёрч живет и работает в Принстоне, так что я с уверенностью могу сказать, что отправлюсь туда при первой возможности.

Алан подал зявку на получение стипендии фонда Проктера. Принстон предлагал три возможности: от Кембриджского университета, от Оксфордского университета и от Коллеж де Франс. На стипендию от Кембриджского университета он рассчитывать не мог, поскольку в том году ее уже получил математик и астроном Р. А. Литтлтон. Однако он счел, что средств из стипендии Кингз-Колледжа ему будет достаточно.

Между тем, для публикации работы требовалось предоставить доказательство, что его определение «вычислимого» (computable) числа, т. е. того, что может быть вычислено одной из машин Тьюринга, было тождественно тому, что Чёрч назвал «практически вычислимым», имея в виду возможность описать его формулой лямбда-исчисления. Поэтому он внимательно изучил статью Чёрча, а также его исследования, которые он провел в совместной работе со Стивеном Клини в период с 1933 по 1935 год, и схематически изобразил требуемое доказательство в приложениях к своей работе, которая была готова 28 августа. Аналогичность идей была достаточно очевидна, поскольку Чёрч использовал определение (формулы «нормального вида»), которое соотносилось с определением «удовлетворительных» машин в теории Тьюринга, а затем применил диагональный метод Кантора, чтобы создать неразрешимую проблему.

Если бы он работал более последовательно, он бы не приступил к решению проблемы Гильберта, не изучив перед этим всю доступную научную литературу по этому вопросу, включая и саму работу Чёрча. В таком случае, возможно, он бы не попал в такую неловкую ситуацию, но вместе с тем, возможно, он бы не пришел к совершенно новой идее создания логической машины, которая не только решила одну из проблем Гильберта, но и поставила перед наукой ряд новых вопросов. В его “полностью самостоятельном” исследовании были свои недостатки и преимущества. И в случае с центральной предельной теоремы, и в его работе с Entscheidungs problem, в математике он повторял судьбу Роберта Скотта, приходя к результату только вторым. И хотя он не был одним из тех, кто рассматривает математику или науку как соревновательную игру, безусловно он испытал горькое разочарование. Такое положение означало месяцы и месяцы отложенной работы, а также затмевало оригинальность его собственного подхода к решению задачи. Но самое главное, он снова остался в тени своих коллег.

Что касается центральной предельной теоремы, тем летом его диссертация для программы предоставления стипендии была подана на конкурс математических работ Кембриджского университета, который носил название Премия Смита. Все это вызвало необычайный ажиотаж в Гилфорде, где миссис Тьюринг вместе с Джоном провели безумные полчаса на коленях, в спешке упаковывая посылку с работой, над которой Алан продолжал работать до последнего момента. К тому времени Джон уже женился в августе 1934 года, и Алан теперь стал дядей. Но ни его брат, ни его родители не имели и малейшего представления о том, какие важные философские проблемы легли в основу его работы и всей его жизни. Миссис Тьюринг с присущим ей интересом к духовному миру, возможно, лучше всех остальных понимала волновавший Алана вопрос свободной воли, но даже она была не в силах увидеть эту связь. Алан никогда не распространялся о своих внутренних терзаниях, и лишь иногда окружавшие его люди могли заметить некоторые неявные намеки.

В Кембриджском университете, как и в Кингз-Колледже, с благосклонностью отнеслись к повторному открытию Аланом теоремы, и он получил вознаграждение в размере тридцати одного фунта. В последнее время он стал увлекаться парусными судами, проводя все выходные на воде, и теперь подумывал потратить свой выигрыш на покупку лодки. Но позже он все-таки передумал, решив, что эти деньги ему пригодятся во время учебы в Америке.

В начале лета Виктор Беутелл приехал в Кембридж в гости к Алану. Это был не просто ответ на оказанное когда-то Беутеллами гостеприимство, другая причина приезда Виктора состояла в том, что он наконец стал работать в семейном бизнесе и приступил к свой работе по разработке систем K-лучей. Во многом ему помогло обсуждение с Аланом геометрии системы, когда они были еще школьниками, но теперь он нуждался в совете друга относительно новой задачи, которая заключалась в том, чтобы создать такую двустороннюю систему освещения, чтобы иллюстрация равномерно подсвечивалась одним источником света. Такое требование было выдвинуто компанией пивоваренных заводов. Тем не менее, Алан ответил, что он слишком занят своим собственным исследованием, и вместо этого они отправились смотреть майские лодочные гонки.

Однажды, их беседа об искусстве и скульптуре привела к тому, что Алан внезапно удивил Виктора своим замечанием, что мужские формы ему кажутся более привлекательными чем женские. Виктор взял на себя роль крестоносца и попытался убедить Алана в том, что Иисус указал верный путь в случае с Марией Магдалиной. На это замечание у Алана не нашлось ответа. Он лишь мог постараться выразить свое ощущение нахождения в мире Зазеркалья, в котором перед его взором все общепринятые идеи принимали искаженный вид. Возможно, в том разговоре он впервые коснулся темы своей сексуальности за пределами своего круга знакомых в Кембриджском университете.

Виктору, которому на тот момент еще не исполнилось двадцати одного года, было сложно решить, как реагировать на это. Теперь его пребывание у Алана носило доверительный характер, хотя во всех ситуациях Алан оставался «настоящим джентльменом». Но Виктор не отверг дружбу, вместо этого они продолжили рассматривать тему со всех возможных сторон, как когда-то обсуждали религиозные вопросы. Они рассуждали о том, какие наследственные факторы или факторы среды могли оказать влияние на формирование таких взглядов. Но несмотря на все их попытки понять природу сексуальной ориентации, ясным оставалось лишь одно — часть Алана действительно была иной, и часть его действительности представала под иным углом зрения. Для него, потерявшего веру в Бога, ничто не казалось столь привлекательным как внутренняя последовательность, связность явлений. Как и в области математики эта последовательность не могла быть доказана какими-то указанными правилами, не существовало еще deus ex machina, который бы мог решить, что правильно, а что нет. К тому моменту аксиомы его жизни выстраивались, обретая более четкую форму, хотя до сих пор оставалось неясным, каким образом их можно воплотить в жизни. Как и раньше, его привлекали самые простые вещи, какие только можно встретить в природе. И в то же время сам он был вполне себе обычным английским математиком с атеистическими взглядами и гомосексуальной ориентацией. В таком положении жизнь не казалась простой.

Перед своей поездкой Алан также навестил «Клок Хаус», впервые за три года. К тому времени здоровье миссис Морком ухудшилось, и она пребывала в состоянии почти инвалида. Но несмотря на все невзгоды ей удалось сохранить прежнюю живость ума. Во время его пребывания миссис Морком оставила некоторые записи:

9 сентября (Среда) …Алан Тьюринг почтил нас своим визитом (…) Он приехал к нам попрощаться перед своей поездкой в Америку на девять месяцев (Принстон), чтобы провести там исследовательскую работу под руководством двух знаменитых ученых, изучающих предмет его исследований: Гёдель (Варшава), Алонзо Чёрч и Клини. У нас состоялась беседа до ужина и после него, чтобы ввести нас в курс всех последних событий. (…) Вместе с Эдвином он играл в бильярд.

10 сентября: …В компании Вероники Алан отправился на фермы и в Дингсайд. (…) В и Алан пили со мною чай. С Аланом у нас состоялся долгий разговор о его работе и о том, может ли его тема исследований (какая-то трудная для понимания область логики) зайти в «тупик» и т. д.

11 сентября: Алан отправился один в церковь, чтобы посмотреть на витраж Кристофера и маленький сад, который он еще не видел, поскольку работа над садом завершилась только за день до его приезда… Алан научил меня играть в го, игра чем-то напоминает пеггити.

12 сентября: …Руперт и Алан пили чай у меня в комнате, а позже я удивила всех тем, что спустилась на ужин. Сегодня нас собралось десять человек — замечательная компания. Слушали концерты на грампластинках… Мужчины отправились играть в бильярд.

13 сентября: …Алан решал с Р(еджинальдом) некоторые проблемы. (…) Алан и Р(уперт) вместе с двумя девочками отправились купаться на пруд Кэдбери (…) Руп(ерт) и Алан пили у меня чай (…) Алан попытался объяснить мне, над чем он сейчас работает (…) они уехали, чтобы успеть на станцию к отправлению поезда в 7:45.

Руперт перестал понимать Алана, как только он дошел до определения удовлетворительных и неудовлетворительных чисел. Миссис Морком было сложно понять, какое отношение эта «трудная для понимания область логики» имела к ее сыну, каким образом Алану удалось сделать то, что ее сын не успел при жизни.

Миссис Тьюринг отправилась в Саутгемптон вместе с Аланом проводить его в путь, и 23 сентября он взошел на борт трансатлантического лайнера «Беренгария» компании «Кунард Лайн». Перед отплытием на рынке на Фаррингтонроуд Алан приобрел сектант, чтобы не скучать во время путешествия. Он также прихватил с собой все присущие представителю английского выше-среднего класса предубеждения относительно Америки и ее граждан, и пять дней, проведенных на борту корабля, не смогли изменить его взгляды. Где-то на координатах 41°20?N, 62°W, он принялся жаловаться:

Меня порой поражает, как американцы могут быть самыми невыносимыми и равнодушными созданиями, каких только можно встретить. Один из них только что говорил со мной, с явной гордостью рассказывая о всех худших сторонах жизни в Америке. Впрочем, возможно, они не все такие.

Высотные здания Манхеттена стали различимы на горизонте на следующее утро 29 сентября, и Алан прибыл в Новый Свет:

Фактически мы прибыли в Нью-Йорк еще в 11 часов утра во вторник, но пока мы проходили через все инстанции иммиграционных служб, уже наступило 5:30 вечера, и только тогда мы сошли с корабля. Прохождение иммиграционных служб включало в себя двухчасовое ожидание в очереди с орущими детьми. После этого, когда я успешно прошел все службы, мне предстояло пройти обряд инициации Соединенных Штатов, который заключался в том, чтобы тебя надул водитель такси. Озвученная им плата показалась мне до нелепости высокой, и только вспомнив, что заплатил за отправку багажа за сумму, превышающую раза в два расценки в Англии, решил наконец согласиться.

Алан унаследовал от своего отца убеждение, что поездки в такси — верх расточительства. Но Америка с ее бесконечным разнообразием не во всем была такой, как представлял ее Алан, и Принстон, куда он прибыл поздно вечером на поезде, не имел почти ничего общего с «кучей сброда», путешествующего самым дешевым классом. Если Кембридж воплощал в себе шик научного общества, то Принстон скорее говорил о его материальном состоянии. Пожалуй из всех элитных американских университетов Принстонский меньше всего пострадал от последствий экономической депрессии. Его жители могли даже и не подозревать, что Америка претерпевает не лучшие времена. На самом деле он даже не казался американским городом. Своей архитектурой, выполненной в Колледжиальном готическом стиле, ограничением на обучение только лиц мужского пола, а также проводимыми занятиями по гребле на озере Карнеги Принстонский университет, казалось, хотел превзойти своей отрешенностью от всего остального мира, а заодно Кембриджский и Оксфордский университеты. Это был Изумрудный Город страны Оз. И словно изолированности от привычной Америки было недостаточно, Колледж Градуейт, недосягаемый для обычных студентов, возвышался над остальными зданиями университета с живописным видом на раскинувшиеся внизу леса и поля. Башня Колледжа Градуейт в точности повторяла архитектуру Модлин-Колледжа Оксфордского университета, и вскоре стала известна, как «башня из слоновой кости» в честь Проктора, известнейшего благодетеля Принстонского университета, который производил мыло «Айвори».

Математический факультет Принстонского университета получил щедрое пожертвование в размере пяти миллионов долларов в фонд Института перспективных исследований в 1932 году. Вплоть до 1940 года Институт не имел своего собственного здания, и почти все специалисты в области математики и физики обитали в Файн-Холле, где располагался математический факультет. И хотя теоретически между ними существовали технические различия, на деле никто не знал и не заботился о том, кто из Принстонского университета, а кто — из Института перспективных исследований. Объединенный факультет в свою очередь привлек одних из величайших исследователей в области математики, в особенности тех, кто бежал из Германии. Щедро проспонсированные программы на получение стипендии также привлекли одних из лучших выпускников университетов мирового уровня, хотя в большей мере — из английских. Как оказалось, на факультете не было никого из Кингз-Колледжа, не считая друга Алана, Мориса Прайса, из Тринити-Колледжа, который остался в Принстоне на второй год. Здесь, среди лучших представителей бежавшей из Европы интеллигенции, находилась возможность для Алана Тьюринга завершить работу над своим основным результатом. Его письмо от 6 октября, отправленное родным, источало лишь уверенность в себе:

Математический факультет полностью отвечает всем возможным ожиданиям. Здесь можно встретить многих знаменитых математиков. Дж. ф. Нейман, Вейль, Курант, Эйнштейн, Лефшец, а также многие другие, менее значимые. К сожалению, в этом году здесь не так много специалистов в области логики по сравнению с предыдущим годом. Разумеется, Чёрч остался, но вот Гёдель, Клини, Россер и Бернайс, которые были здесь в прошлом году, уехали из Принстона. Не думаю, что отсутствие кого-то из них расстраивает меня в той же мере, как отсутствие Гёделя. Клини и Россер, насколько я знаю, являются лишь последователями Чёрча и не могут мне предложить мне нечто большее, чем сам Чёрч. В своих работах Бернайс показался мне, что называется, vieux jeu, но возможно, если бы у меня появилась возможность лично с ним познакомиться, мое мнение могло бы измениться.

Харди прибыл из Кембриджского университета только на один учебный семестр.

Поначалу он мне показался весьма неприветливым и даже робким. Я столкнулся с ним в комнате Мориса Прайса в день своего прибытия, и он не проронил ни слова. Постепенно его отношение ко мне становится более дружелюбным.

Сам Харди в свое время занимал место Алана Тьюринга, поскольку являлся еще одним английским атеистом с гомосексуальной ориентацией, который оказался одним из величайших умов в области математики своего времени. Впрочем, ему повезло больше чем Алану в том отношении, что его основной научный интерес, теория чисел, лежал в пределах классической системы чистой математики. Перед ним не стояла задача создать свою собственную тему исследования. К тому же в работе он был более последователен и профессионален, чем Алан когда-либо. Однако их объединяло желание бежать от системы, и оба ученых видели единственное возможное для них пристанище только в кейнсианском Кембридже, хотя ни один из них так и не смог вписаться в его высшее общество. Оба предпочитали сопротивляться системе пассивным путем, хотя Харди в этом отношении проявлял большую активность и даже занимал президентский пост в Ассоциации научных работников, руководствуясь своими принципами. Более того, в его комнате можно было заметить висящий на стене портрет Ленина. С возрастом его взгляды только укоренились. Бертран Рассел однажды остроумно провел различие между католическими и протестантскими скептиками согласной той религии, которую они отрицали, и по этой схеме Алан на этом этапе своей жизни был скорее атеистом Англиканской церкви.

Алан посещал его продвинутый курс лекций и семинары в Кембридже, и поэтому испытал немалое разочарование, когда Харди не обратил на него никакого внимания. Несмотря на все «дружелюбие», эти отношения не могли преодолеть разницу поколений и множество слоев истинно английской скрытности и сдержанности. И если такая ситуация возникала в его отношениях с Харди, который во многом походил на него, то в отношении других коллег старшего возраста дела обстояли и того хуже. И хотя он постепенно представал перед научным миром как серьезный специалист, ему все еще не до конца удалось избавиться от поведения и взглядов ничем не примечательного студента.

Сам по себе список перечисленных Аланом имен в письме мало что значило, за исключением того обстоятельства, что теперь у него появилась возможность посещать их лекции и семинары. Порой с Эйнштейном можно было столкнуться в коридорах здания, но он оставался весьма необщительным и словно отрешенным от мира сего. Соломон Лефшец был одним из первопроходцев в области топологии, одной из самых приоритетных для математического факультета Принстонского университета, а также одной из отправных точек для всей современной математики, но личное отношение к нему Алана можно было бы описать лишь одним случаем. Когда Лефшец усомнился, сможет ли тот понять курс лекций Л. П. Эйзенхарта по теме «Риманова геометрия», этот вопрос Алан принял как личное оскорбление. Курант, Вейль и фон Нейман занимались почти всеми основными темами в области чистой и прикладной математики, в чем-то возрождая геттингенскую традицию Гёделя на западном побережье. Но из всех них лишь фон Нейман смог установить контакт с Аланом через их общий интерес к теории групп.

Что касается специалистов в области логики, Гёдель вернулся в Чехословакию, а Клини и Россер, которые несомненно внесли более существенный вклад в область логики, чем предполагалось в письме Алана, заняли должности в других местах, так что у Алана не было возможности встретиться ни с одним из них. Пауль Бернайс, швейцарский специалист в области логики и близкий коллега Гильберта, также в свое время бежавший из Геттингена, вернулся в Цюрих. Таким образом, мнение, которое могло сложиться у миссис Морком исходя из письма, было ошибочным. Положение дел позволяло Алану работать только с Чёрчем, разве что не считая других выпускников, изучающих логику на более низком уровне. Сам Чёрч был уже в почтенном возрасте и не любил предаваться долгим рассуждениям. Одним словом, Принстон не смог избавить Алана от позиции «полностью самостоятельного» исследователя. Алан отметил в письме:

Я встречал Чёрча два или три раза и могу сказать, что мы с ним довольно хорошо поладили. Кажется, он очень доволен моей статьей и полагает, что она поможет ему осуществить задуманную программу работ. Я пока не знаю, что от меня потребуется в рамках этой его программы, поскольку я сейчас разрабатываю (sic) некоторое устройство, относящееся к несколько другой области, по всей вероятности, через месяц или два я начну писать статью на эту тему. После этого я смогу написать целую книгу.

Но какими бы волнующими эти планы ни казались, ни один из них не был воплощен; ни одна статья или книга не подходили под изложенное им описание.

Алан добросовестно посещал все лекции Чёрча, каждый раз подходя к изучению вопросов с особой основательностью и усердием. В частности, он сделал замечания по теории типов Чёрча, что свидетельствовало о его продолжительном интересе к этой области математической логики. Занятия посещали порядка десяти других студентов, среди них самым юным был один американец, Венейбл Мартин, и Алан вскоре с ним подружился и помог ему разобраться с основными понятиями курса. Позже Алан отметил:

Среди аспирантов здесь много тех, кто работает в области математики, и все они никогда не прочь поболтать. В этом отношении здесь все по-другому.

В Кембриджском университете разговоры по теме своей специальности за профессорским столом или где-то еще считались попросту проявлением дурного тона. Но эту особенность Принстонский не перенял у английских университетов вместе с их архитектурой. И английские студенты не мало удивлялись, когда при знакомстве американец приветствовал их фразой: «Привет, рад познакомиться, какие курсы ты посещаешь?» Англичане никогда не хвалились результатами своих работ, предпочитая больше показывать свое дилетантство по разным вопросам. Подобная притворная небрежность изумляла самых ярых приверженцев трудовой этики. Но Алану, который был ранее исключен из высших кругов Кембриджского университета за отсутствие у него некоторой изысканности в таких вопросах, такой более прямой и обстоятельный подход к делу казался более привлекательным. В этом отношении Америка подходила ему, но не в остальных ее аспектах. В письме своей матери от 14 октября он писал:

Однажды вечером Чёрч пригласил меня на званый ужин. Но несмотря на то, что все присутствующие на нем имели какое-то отношение к науке, содержание беседы показалось мне довольно удручающим. Насколько я помню, казалось, что все они обсуждали лишь, кто откуда приехал. Подобные описания поездок и мест наводят на меня тоску.

Он находил особое удовольствие, играясь идеями, и в том же письме он оставил небольшой намек на некоторые свои идеи, которые могли бы лечь в основу пьесы Бернарда Шоу:

Вы часто спрашивали меня о том, какие возможные применения могут быть найдены для исследований в различных областях математики. Недавно я обнаружил одно из возможных применений той вещи, над которой я в данным момент работаю. Это устройство сможет ответить на вопрос «Что из себя представляет наиболее общий вид кода или шифра из всех возможных?», и в то же время (естественным образом) позволяет мне создать множество специфических и интересных шифров. Один из них совершенно невозможно взломать без ключа и так же легко позволяет закодировать сообщение. Полагаю, я мог бы продать их правительству Его Величества за довольно внушительную сумму, но я сомневаюсь относительно нравственности такого дела. Что вы об этом думаете?

Шифрование могло бы стать одним из прекрасных примеров воплощения применимого к символам «определенного метода», действия, которое могло бы выполняться одной из машин Тьюринга. В самом понимании шифрования лежала необходимость, чтобы кодирующее устройство работало как машина в согласии с любым правилом, заранее установленным с получателем сообщения.

Что касается «наиболее общего вида кода или шифра из всех возможных», если подумать, любая машина Тьюринга включала в себя процесс кодирования информации, указанной на рабочей ленте, в записанную на ней информацию по завершении выполнения операций. Тем не менее, для практического использования появлялась необходимость в машине обратного действия, которая смогла бы восстановить изначальные данные на ленте. Что бы ни представлял из себя результат работы, она должна была основываться именно на этих принципах. Но относительно «специфических и интересных шифров» он не смог развить свои идеи.

Также он больше не касался обозначенного в письме спорного вопроса о «нравственности»: что ему было делать в этой ситуации? Миссис Тьюринг, разумеется, как и все из рода Стоуни, придерживалась мнения, что наука существовала ради цели ее практических применений, и она не была одной из тех, кто может усомниться в моральном авторитете правительства Его Величества. Но интеллектуальная традиция, к которой относил себя Алан, существенно отличалась от взглядов его матери. Дело было не только в отчужденности Кембриджского университета от остального мира, но в большей мере в существенном срезе взглядов современной математики, который имел в виду Г. Х. Харди, когда писал следующее:

«Настоящая» математика «настоящих» математиков, математика Ферма, Эйлера, Гаусса, Абеля и Римана, почти полностью «бесполезна» (это верно как в отношении «прикладной», так и в отношении «чистой» математики). Жизнь любого настоящего профессионального математика невозможно оправдать на основании одной лишь «полезности» его трудов. (…) Великие современные достижения в области прикладной математики были и в теории относительности, и в квантовой механике, и эти разделы науки, по крайней мере сейчас, почти столь же «бесполезны», как и теория чисел. На добро или на зло работают скучные элементарные разделы прикладной математики, равно как и скучные элементарные разделы чистой математики.

Чтобы разъяснить свою реакцию на растущий разрыв между математикой и прикладными науками, Харди раскритиковал поверхностность представителя левого крыла Ланселота Хогбена в его интерпретации математики с точки зрения социальной и экономической полезности, которая основывалась на «скучных и элементарных» сторонах вопросах. Однако Харди в большей степени имел в виду себя, когда утверждал, что «полезная» математика в любом случае больше работала во зло, поскольку в большинстве случаев находила свое применение в военном деле. Он заявлял, что полная бесполезность его собственной работы в области теории чисел на самом деле является его добродетелью, а не поводом для извинений:

Никому ещё не удалось обнаружить ни одну военную, или имеющую отношение к войне, задачу, которой служила бы теория чисел или теория относительности, и маловероятно, что кому-нибудь удастся обнаружить нечто подобное, на сколько бы лет мы ни заглядывали в будущее.

Его собственные почти пацифистские убеждения укрепились еще до того, как разразилась Первая мировая война, и все остальные, кого позже взволновали антивоенные движения 1930-х годов, хорошо понимали необходимость избегать применения науки в военном деле. И если Алан действительно смог обнаружить нечто, что могло бы иметь отношение к войне, в своих рассуждениях о символах, перед ним вставала, пускай еще только в своей перспективе, математическая дилемма. Таким образом, в его пренебрежительном замечании на самом деле скрывался серьезный вопрос.

Тем временем английские студенты пытались скрасить свое пребывание в Колледже Градуейт развлечениями на свой вкус:

Один из стипендиатов Британского содружества наций, Фрэнсис Прайс (не путать с Морисом Прайсом…) недавно устроил хоккейный матч между командами Колледжа Градуейт и Вассара, женского колледжа (амер.) / университета (англ.), расположенного в ста тридцати милях отсюда. Из всей собранной им команды половина игроков никогда раньше и не держали в руках клюшку. После пары тренировочных матчей мы отправились в воскресенье на машинах в Вассар. Когда мы туда прибыли, шел небольшой дождь, и к нашему ужасу, нам сообщили, что на поле играть невозможно при таких погодных условиях. И все же нам удалось их убедить провести некоторое подобие хоккейного матча в спортивном зале, где мы одержали над ними победу со счетом 11:3. Теперь Фрэнсис пытается организовать ответный матч, который на этот раз точно пройдет на спортивном поле.

Вопреки словам Алана команда не состояла сплошь из любителей, поскольку Шон Уайли, изучавший в Принстонском университете топологию, и Фрэнсис Прайс, изучавший физику, оба — выпускники Нью-Колледжа Оксфордского университета — были игроками национального уровня. И хотя Алан и рядом с ними не стоял по уровню своей игры (заметим, теперь он оставался в стороне, «наблюдая за ростом маргариток»), ему нравилось принимать участие в играх. Вскоре они стали проводить матчи между собой три раза в неделю и иногда выступали против команд местных женских колледжей.

Одна только картина того, как высокомерные и изнеженные англичане играют в чисто женскую игру, вызывала удивление на лицах американских студентов Принстонского университета, но вместе с тем во влиятельных кругах университета царила неловкая атмосфера англофилии, поскольку особенный наиболее ханжеские и вычурные стороны английской системы вызывали неподдельный восторг и восхищение. Так, летом 1936 года часовня Принстонского университета была переполнена во время поминальной службы по почившему Георгу V. Были и другие странности. Один профессор из Колледжа Градуейт так любил разглагольствовать о своем восхищении перед членами королевской семьи, что любой образованный английский слушатель мог посчитать такие речи пошлостью, граничащей с грубостью. Что касается преемника Георга V, новости о средиземноморском круизе Эдварда VIII в компании миссис Симпсон стали настоящей сенсацией в Принстоне. В письме своей матери от 22 ноября Алан писал по этому поводу следующее:

Я высылаю вам с письмом несколько вырезок из газет о миссис Симпсон в качестве наглядного примера того, какие волнения мы переживаем относительно этого вопроса. Я даже не предполагаю, что тебе раньше доводилось слышать о ней, но здесь уже несколько дней она на всех первых полосах газет.

Действительно, британские газеты решили хранить свое молчание, пока 1 декабря Альфред Блант, епископ Бредфорда, не выступил с речью на собрании своей епархии. В своей речи Блант заявил, что король нуждается в благодати: «Мы надеемся, что он знает, в чём нуждается. Некоторым из нас нужны более весомые доказательства его осведомлённости.» Только тогда премьер-министр Стэнли Болдуин наконец раскрыл свои карты. В письме от 3 декабря Алан писал:

Меня приводит в настоящий ужас то, как люди пытаются вмешаться в решение короля жениться. Возможно, королю и не следует жениться на миссис Симпсон, но это только его личное дело. Я бы не стал в подобном положении терпеть вмешательства епископов в мою личную жизнь, и не понимаю, почему это должен терпеть король.

Но брак царствующего монарха никогда не был делом личным, скорее — делом всего государства. Этот случай с испытанным чувством «настоящего ужаса» от попытки правительства вмешаться в частную жизнь стало пророческим в судьбе Алана. Но для людей его класса, весь ужас состоял скорее в том, что сам король мог предать монархию и свою страну, и этот логический парадокс был куда более досадным, чем любой из тех, с которыми столкнулись Рассел и Гёдель.

Когда 11 декабря королевская парочка все же упорхнула из родного гнезда проводить беспечную жизнь изгнанников и началось правление Георга VI, Алан в тот же день написал:

Полагаю, что вся эта ситуация с отречением короля повергла всех вас в шок. Из этого я прихожу к выводу, что в Англии еще приблизительно десять дней назад практически ничего не было известно о его отношениях с миссис Симпсон. У меня сложилось двоякое мнение относительно всего произошедшего. Поначалу я полностью был на стороне такого разрешения вопроса, чтобы король смог сохранить престол и жениться на миссис Симпсон, и если бы дело было только в этом, мое мнение осталось бы таковым. Однако, до меня стали доходить слухи, которые изменили мое мнение. Как оказалось, король весьма беспечно относился к документам государственной важности и однажды оставил их на столе, тем самым позволив миссис Симпсон и ее друзьям ознакомиться с их содержанием. Произошла весьма удручающая утечка информации. Я также слышал об одном или двух случаях подобного рода, но больше всего меня обеспокоила именно эта ситуация. И все же я уважаю герцога Виндзорского за его отношение к делу.

Проникнутый уважением Алан даже приобрел грампластинку с записанной на ней речью отречения. Позже, 1 января он писал:

Мне очень жаль, что Эдвард VIII был вынужден отречься от престола. Я уверен, что правительство долгое время хотело избавиться от него, и свадьба с миссис Симпсон стала хорошей для этого возможностью. Было ли мудро с их стороны избавляться от него — совсем другой вопрос. Я уважаю Эдварда за проявленное им мужество. Что касается архиепископа Кентерберийского, я нахожу его поведение недостойным. Он дожидался удобного момента, когда Эдвард уже не будет представлять опасности, а затем разразился вполне необоснованными оскорблениями в его адрес. Он бы не посмел заявлять подобное, пока Эдвард оставался королем. Более того, он не имел ничего против того, чтобы миссис Симпсон состояла у короля в любовницах, но выступал против их брака, я не могу согласиться с таким мнением. Я не понимаю, как вы можете обвинять Эдварда за то, что он якобы растерял время его министров и остатки своего ума в критический момент. Ведь именно Болдуин начал обсуждение вопроса.

В речи архиепископа, транслировавшейся по радио 13 декабря, было сделано заявление, что король сложил свои полномочия ради простого «желания обрести личное счастье». Но погоня за счастьем никогда не становилась приоритетом правителей Великобритании. Взгляды Алана по вопросам брака и нравственности во многом можно было бы назвать модернистскими. В беседе со своим ровесником Кристофером Стедом с теологического факультета Кингз-Колледжа Алан однажды сказал, что человек должен следовать своим естественным порывам чувств, а что касается епископов, столь уважаемых миссис Тьюринг, для него они воплощали собой ancien r?gime. В разговоре с Венейблом Мартином, его новым американским другом, с которым он посещал курс лекций Чёрча, он заявил, что правительство обошлось с королем «очень подло».

В связи со своим исследованием 22 ноября Алан написал Филиппу Холлу:

За время своего пребывания здесь мне не удалось сделать потрясающих открытий, но, возможно, я опубликую две или три небольших статьи. Одна из них будет содержать в себе доказательство неравенства Гильберта, если, конечно, мое решение окажется новым; другая работа касается теории групп, ее я завершил около года назад, и Баер считает ее достойной публикации. Когда я завершу работу над этими статьями, я снова примусь работать в области мат(ематической) логики.

Я заметил, что го здесь не такая популярная игра, но мне удалось сыграть в две или три партии.

Принстонский университет меня почти во всем устраивает. Кроме их манеры вести разговор только одна — нет, две! — особенность(и) жизни в Америке я нахожу весьма удручающими: невозможность принять ванну в прямом смысле этого слова, а также их мнение по поводу температуры помещения.

Под словами «их манеры вести разговор», Алан имел в виду жалобы следующего рода:

В общении с американцами я замечаю некоторые особенности, которые мне режут слух. Каждый раз, когда ты благодаришь их за что-нибудь, они отвечают «Не стоит благодарности». Поначалу мне это нравилось, но теперь, когда я слышу эту фразу, она мне напоминает мяч, отскочивший от стены, и начинаю испытывать чувство тревоги. Другая их непонятная привычка — произносить тот звук, который авторы указывают как «ага». Обычно они произносят это, когда у них не находится достойного ответа или же замечания, но отчего-то считают, что молчание будет неуместным или даже грубым.

Статья «О вычислимости чисел» была отправлена к нему в Принстон сразу после того, как он туда прибыл, так что публикация статьи была неизбежна. Тем временем Алонзо Чёрч предложил Алану провести один из семинаров, чтобы познакомить всех основных специалистов в области математики Принстонского университета с идеями своей работы. В письме домой от 3 ноября Алан по этому поводу писал:

Чёрч только что посоветовал мне провести лекцию для Математического Клуба на тему «Вычислимых чисел». Надеюсь, у меня действительно появится возможность представить свою работу, поскольку это мне поможет обратить внимание на нее. И все же я не рассчитываю провести лекцию в скорейшем времени.

В действительности ему пришлось ждать всего месяц, но лекция обернулась для него большим разочарованием:

Моя лекция в Математическом Клубе состоялась 2 декабря, но посетили ее совсем немногие. По-видимому, чтобы тебя удостоили вниманием, нужна определенная репутация. На следующей неделе после моей лекции состоялось выступление Дж. Д. Биркгофа. Он человек известный и аудитория была переполнена. Но его лекция совсем не отвечала ожиданиям слушателей. На деле вышло, что все присутствующие там еще долго над ней смеялись.

Другое разочарование постигло его, когда его статья «О вычислимых числах», наконец опубликованная в журнале, получила довольно слабый отклик. Чёрч написал о ней отзыв для «Журнала символьной логики», и благодаря ему понятие «машина Тьюринга» впервые появилось в печати. Но лишь два человека попросили отдельные оттиски статьи: Ричард Брейтуэйт из Кингз-Колледжа и Генрих Шольц, почти единственный специалист в области математической логики, оставшийся в Германии, который в ответ на полученную статью написал о проведенном им семинаре в Мюнстере на данную тему и почти умолял выслать следующую работу в двух экземплярах, объясняя свою просьбу тем, что в настоящем положении ему приходится довольно сложно оставаться в курсе последних научных достижений. Алан писал в письме домой от 22 февраля:

Я получил два письма с просьбами выслать отдельные оттиски статьи. (…) кажется, они весьма заинтересованы моей работой. Полагаю, что все-таки она сможет произвести некоторое впечатление. Я был разочарован тем, как она была принята здесь. Я надеялся, что Вейль, который несколько лет назад работал над общей с моей работой темой, по крайней мере напишет пару замечаний по моей статье.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.