Глава одиннадцатая. ПОСЛЕДНИЙ ШТУРМ

Глава одиннадцатая. ПОСЛЕДНИЙ ШТУРМ

Красный кумачовый транспарант висел над сценой, белые аккуратные буквы на нем гласили: «Привет снайперам — стахановцам фронта!»

Под транспарантом на сцене за столом сидели важные персоны: командующий Черноморским флотом вице-адмирал Ф.С. Октябрьский, командующий Приморской армией генерал-майор И.Е. Петров, член Военного совета флота дивизионный комиссар И.И. Азаров, член Военного совета армии бригадный комиссар М.Г. Кузнецов. Они слушали доклад о развитии снайперского движения в Севастопольском оборонительном районе, который делал исполняющий обязанности начальника штаба Приморской армии генерал-майор В.Ф. Воробьев.

Доклад был честный, правильно рисующий ситуацию. Начал его Воробьев несколько поэтически. Генерал сказал, что пришла весна и ночи, увы, сделались короткими. Это плохо для защитников города, так как его снабжение осуществлялось, в основном, по морю, на судах Черноморского пароходства и кораблях Черноморского флота. Они приходили в Севастополь ночью, разгружались у пристаней Южной бухты, незамеченные вражеской воздушной разведкой. Теперь таких возможностей будет меньше, и при господстве фашистской авиации в воздухе следует ожидать новых трудностей с подвозом боеприпасов, вооружения, продовольствия, людского пополнения.

Противник же готовит третий штурм Главной базы Черноморского флота. По данным разведки, численность германской Одиннадцатой армии возросла и достигает примерно двухсот тысяч человек, то есть в два раза больше, чем советских бойцов и командиров на позициях у города.

К своим огневым рубежам фрицы постоянно транспортируют новые орудия и минометы. Количество их может приблизиться к внушительной цифре в две тысячи стволов. А у нас — всего 600 исправных единиц артиллерии. В Крым перебазируется Восьмой воздушный корпус под командованием известного аса — генерала фон Рихтгофена, и у немцев в распоряжении будет около семисот самолетов против наших девяноста боевых машин.

Обращаясь к аудитории, которую составляли человек сто пятьдесят, то есть элита севастопольской пехоты, снайперы, имевшие на боевом счету не менее сорока уничтоженных вражеских солдат и офицеров, генерал-майор Воробьев говорил совершенно открыто:

— Фрицев стало больше. Значит, их надо убивать в большем количестве, чтобы хоть как-то уравнять шансы атакующих и отбивающих атаки. По нашей статистике, обычному солдату требуется 8—10 патронов для нейтрализации одного противника, а снайперу — только 1–2 патрона… Дорогие товарищи, имейте в виду, что боеприпасов теперь будет поступать меньше и потому их надо экономить, тратить с большей результативностью. Командование Севастопольского оборонительного района призывает вас не только по-стахановски, ударно самим работать на огневых позициях, но и учить меткой стрельбе других бойцов. Пусть каждый подберет себе группу из десяти-пятнадцати подопечных и за короткий срок обучит их. Мы со своей стороны обещаем снабдить их снайперскими винтовками…

Список выступающих на слете составили заранее и утвердили в политотделе. Его по праву возглавляла старший сержант 54-го стрелкового полка Людмила Павличенко с личным боевым счетом в 257 уничтоженных вражеских солдат и офицеров. Вторым шел старшина 7-й бригады морской пехоты Ной Адамия со счетом в 165 человек, третьим — ефрейтор 456-го полка НКВД, ныне входящего в состав 109-й стрелковой дивизии, бывший пограничник Иван Левкин со счетом в 88 человек, четвертым — его однополчанин и тоже ефрейтор Иван Богатырь со счетом в 73 человека.

Снайперы не были хорошими ораторами. Они говорили медленно, с трудом и старались не распространяться об особенностях своей профессии. Служба требовала от них постоянного молчания. Привыкнув скрываться в засадах и действовать в одиночку, они неловко чувствовали себя на сцене, в центре внимания, при блеске фотовспышек корреспондентов трех изданий: областной газеты «Красный Крым», городской «Маяк Коммуны», флотской «Красный черноморец».

— Нам дали высокое звание — стахановцы фронта, — так начала выступление Людмила, — Не уроним этой чести. Сейчас мой счет остановился на цифре 257. На самом деле это совсем немного. Обязуюсь перед вами, товарищи, что в ближайшие дни на прикладе моей винтовки, где я ставлю отметки об истребленных врагах, будет красоваться цифра триста…

Заданного ею стандарта, придерживались и другие. Коротко сообщали о своих достижениях, брали на себя повышенные обязательства, кое-что рассказывали о собственных методах маскировки на местности, борьбы с фашистскими меткими стрелками, ухода за оружием в условиях крымской зимы и весны.

Выступления становились все однообразнее и скучнее. Снайперы словно боялись переступить через некий порог в обращениях к начальству. Генерал-майор Петров, гораздо лучше вице-адмирала Октябрьского знающий положение на сухопутных рубежах обороны, решил перевести разговор на другие рельсы. Он поднялся с места и громко произнес:

— Товарищи снайперы! Как истинные советские патриоты вы готовы бить оккупантов всегда, везде, повсюду. Но какие просьбы и пожелания вы имеете? Чем командование Севастопольского оборонительного района может вам помочь в вашей нужной для фронта работе?..

С этим вопросом, вызвавшим оживление в зале, участники слета ушли на обед. Интендантская служба не ударила в грязь лицом и угостила их овощным салатом, ухой из свежевыловленной кефали, гуляшом и компотом. Естественно, сто грамм водки к этому меню прилагались. Может быть, потому дальнейший разговор получился более откровенным. Снайперы начали рассказывать о своей окопной жизни.

Например, огорчало их, что не ко времени выдают им маскировочные средства: в октябре — зеленый халат, когда уже нужен коричневый, а бронированные щитки, способствующие их защите на позициях, зачастую валяются без употребления на армейских складах… Хорошо бы снабдить стрелков простейшими баллистическими таблицами, которые не пугали бы начинающих своим научным видом, и при выходе в рейд — сухим пайком с какими-нибудь кислыми соками, утоляющими жажду… Так же есть у снайпера мечта — единоначалие, поскольку в некоторых военных частях им распоряжаются все, кому не лень. Выходит, что люди, обученные сложному делу, роют блиндажи и траншеи, стоят в боевом охранении, работают ездовыми и даже поварами, поскольку это — их первая военно-учетная специальность… При наступлении не надо отправлять снайпера в атаку вместе со всем строевым составом роты, ведь у него на винтовке даже нет штыка. Лучше быть ему на заранее выбранном, скрытом рубеже и оттуда вести огонь по пулеметным гнездам противника… Неужели непонятно, что снайпер нуждается в отдыхе больше, чем обычный пехотинец? Раз в неделю дайте ему увольнение на сутки, пусть хотя бы отоспится где-нибудь в тылу, сердешный…[9]

Генерал-майор Петров, не торопясь, заносил в блокнот все пожелания. Для их претворения в жизнь требовалась работа разного рода. Выдать сухой паек, отпустить в увольнение — очень просто. Но отредактировать баллистические таблицы, заново отпечатать их — задача, для решения которой потребуется не одна неделя. Заставить отдельных командиров рот и батальонов понять, что снайпер — специалист особого рода, — тоже сразу не удастся. Однако попробовать можно.

Большую часть предложений ясно, четко и даже образно сформулировала старший сержант Павличенко. Надо отдать ей должное — говорить она умела. Командующий Приморской армией поощрительно улыбался своей крестнице. Скоро Людмила Михайловна вместе с другими защитниками города получит первую награду — медаль «За боевые заслуги». Представление, сделанное командиром ее полка майором Матусевичем, он уже подписал.

На фронте царило затишье. Работы у Бориса Чопака стало гораздо меньше. Людмила же получила отпуск для поправки здоровья и нанесла визит в медсанбат. Они встретились снова, и оба тому обрадовались. Исполнялось девять дней со смерти Алексея Киценко. Люда хотела поехать к его могиле на Братское кладбище и сказала об этом Боре. Молодой хирург вызвался ее сопровождать. Павличенко, подумав немного, согласилась.

Старший лейтенант медицинской службы никаких попыток объясниться с ней не делал. Свою любовь он доказал Людмиле в тот день, когда удержал ее от самоубийства. Бездна, на краю которой тогда пребывала снайпер Люда, ошеломила его. Железный характер надо иметь, чтобы быть в шаге перед пропастью и остановиться там! Но сила ее привязанности к погибшему герою восхищала Чопака. Он думал: настоящее счастье — жить рядом с такой женщиной. Она никогда не обманет…

Братское кладбище располагалось в четвертом секторе Севастопольской обороны. Из третьего сектора, где стоял 54-й полк, туда вели три дороги, одна из них — асфальтированная. Немцы не раз бомбили ее, но наши саперы снова и снова приводили в порядок эту важную транспортную магистраль, поскольку на кладбище находился штаб коменданта четвертого сектора и одновременно — командира 95-й стрелковой дивизии полковника Александра Григорьевича Капитохина. Автомашины туда ходили часто, найти попутку не составляло труда.

Кладбище, обнесенное довольно высокой стеной из крымбальского камня с чугунными воротами и привратными пирамидальными башнями издали походило на крепость. Здесь обрели вечный покой тысячи участников первой обороны города, среди них — 30 генералов и адмиралов. Защитников Севастополя хоронили на нем не только во время боевых действий, но — согласно указу государя императора и по их завещанию — много лет после, до 1912 года. Великолепный воинский мемориал украшал храм во имя Святого Николая-чудотворца, построенный по особому проекту, тоже пирамидальный, с дивными мозаиками внутри. Нынче храм стоял без креста, с проломленной крышей. Раньше русские держали на нем пост корректировки артиллерийского огня. Гитлеровцы, узнав об этом, прямым попаданием снаряда разрушили старинную церковь.

Захоронения советских солдат и офицеров находились у северо-восточной стены кладбища, за холмом. Павличенко и Чопак вошли в некрополь через южные ворота и начали медленно подниматься по центральной его аллее к пирамидальному храму, что стоял на холме. Восемь дней назад у Людмилы не нашлось ни сил, ни времени, чтобы рассмотреть роскошные памятники из белого и черного мрамора, гранита и диорита, расположенные по обеим сторонам аллеи. Однако теперь она остановилась в самом ее начале, у красивой беломраморной колонны с каннелюрами, увенчанной бюстом человека в шинели, надетой поверх мундира. Ниже бюста двуглавый орел, высеченный из мрамора, держал круглый щит с надписью: «Хрулеву — Россия». Имелись и боковые камни со стихотворными строками:

К бессмертной славе за собой Он благодетелей водил И с громкой славой боевой Средь благодетелей почил…

Генерал Хрулев, герой первой обороны, действительно лично водил пехотинцев Забалканского, Севского и Суздальского полков в атаки на Малаховом кургане. Он называл их «благодетели мои», потому что солдаты отважно бросались в наступление следом за ним, любимым военачальником, и часто яростным штыковым ударом обращали англо-французов в паническое бегство.

Погожим мартовским днем 1942 года мраморный Хрулев с вершины колонны грустно смотрел на посетителей кладбища. А тысячи «благодетелей», безымянные и никому неизвестные, лежали в братских могилах, простиравшихся за его спиной. В том заключалась какая-то большая несправедливость, и создатели памятника это отлично понимали. В стихах, вырезанных на мраморной доске сбоку на колонне, они обращались к павшим. Глубоко верующие люди, они думали не о телах, давно истлевших, но о душах воинов, попавших в рай: «Сомкните теснее ряды свои, храбрецы беспримерные, и героя Севастопольской битвы окружите дружески в вашей семейной могиле!»

В существование рая Людмила, будучи по воспитанию атеистом, не верила абсолютно.

Ад она уже видела, причем — неоднократно. Его на Земле устраивали люди. Торжественная тишина Братского кладбища убеждала в другом: умирать за Родину в бою очень почетно. Лучшие скульпторы, архитекторы, художники вложат свой талант в создание мемориалов, и государство щедро заплатит им за труды. Мрамор и гранит под резцом мастера примут вид величественный, расплавленная бронза отольется в буквы, строчки, причудливые орнаменты. Металл сохранит имена вопреки разрушительному времени, и потомки придут сюда, чтобы воздать почести героям.

Ничего подобного пока не существовало на площадке за церковью Святого Николая, отведенной под захоронения второй обороны. Аккуратно насыпанные холмики земли с фанерными звездами тянулись вдоль серой стены. На простых надгробиях краской были написаны воинские звания, имена и фамилии погибших, но по большей части — без дат рождения и смерти.

Могила младшего лейтенанта 54-го стрелкового полка Алексея Аркадьевича Киценко все-таки от них отличалась. Звезду и столбик под ней густо покрасили красной краской, надпись сделали более пространной: «Родился 08.10.1905 года, умер от ран 04.03.1942 года». Рядом лежал обрубок дерева, и Людмила с Борисом сели на него, рассматривая весь печальный ряд. Кое-где земля высохла и осыпалась, отчего холмики утратили прежние очертания, но кое-где она еще траурно чернела.

Павличенко положила на могилу зеленые ветки можжевельника, потом достала из брезентовой противогазовой сумы краюху хлеба и раскрошила ее у столбика со звездой, чтобы птицы прилетали к ее супругу. Борис открутил крышку на фляге с разведенным спиртом, налил его в металлический стаканчик и тоже поставил к звезде. После этого они сами выпили по глотку этого обычного фронтового напитка и надолго задумались.

«Покойся с миром!» — могла бы повторить слова, часто встречавшиеся на старинных памятниках Братского кладбища, Людмила. Ей предстояло вернуться на войну, и она скрепя сердце прощалась со своим возлюбленным. Надо набраться сил для мести, надо вновь обрести хладнокровие, столь необходимое для борьбы с врагом. Она должна выполнить свое обещание, данное над гробом «Лени»: еще сто оккупантов, пришедших к Севастополю, навсегда останутся лежать под его стенами с простреленными головами…

«Удмуртская АССР

Вавожский район, село Вавож, лесхоз

Белову М.И.

Здравствуйте, мои дорогие… лодыри!

В чем я, конечно, уже убедилась. Неужели у вас нет времени писать? Слава черту (моему помощнику), что время у вас должно быть. Если вы так будете дальше помогать мне, то лучше и не надо. Посылайте хотя бы через день открытку.

Как у вас дела?

Сегодня переведу 200 рублей на мелкие расходы. Посылаю каждому из вас по карточке, Моржику — настоящую Люду. Я лечусь, ехать на курорт не захотела, лежу тут в госпитале. Ничего мне не надо, все у меня есть, так что, мама, о посылках не думай.

Домой приеду после войны, раньше не ждите. Дела мои идут, вернее, едут неплохо. Получила медаль “За боевые заслуги” и к маю, наверное, орден. Так что, Ленусь, разрешаю это дело на Первое Мая спрыснуть…

Ленусь, передо мной лежит стих. Как хорошо в нем сказано:

Жди меня, и я вернусь.

Только очень жди…

Как я выжил, будем знать

Только мы с тобой,

Просто ты умела ждать

Как никто другой…

Видно, он прочувствовал на себе. Вот так, Ленусь.

Трудно тебе понять, как жаль, что нет Лени. Когда вырвешься, посмотришь: одинокая могилка. Вот Леня часто спасал меня своей любовью, а какая забота! Меня в одном из наступлений ранило, идти я не могла, как бережно он меня нес. А кругом военный концерт. С какой любовью и каким диссонансом звучали его слова: “Люся, потерпи. Люся, ты должна быть живой”. Ну а вот я его не уберегла. На войне беречь трудно. Ну об этом хватит.

После тебя, Ленусь, это самое светлое и дорогое. Война — это пробный камень для каждого человека.

Пишите, что каждый из вас, моих комнатных орлов, делает…

Целую крепко, крепко.

28/1V-42 г.»[10]

К майским праздникам севастопольцы навели порядок в своем разоренном полугодовой осадой городе. По призыву Городского комитета обороны они провели несколько субботников: расчистили дворы, сожгли мусор, собравшийся на улицах за зиму, засыпали землей и камнями воронки от снарядов и бомб, разобрали завалы, закрыли досками и фанерой выбитые окна на первых этажах домов, покрасили заборы и скамейки, в скверах и парках побелили стволы деревьев и даже высадили кое-где на клумбах цветы.

Чистотой и опрятностью Севастополь стал походить на тот довоенный прекрасный южный город, отличавшийся от прочих какой-то особой, военно-морской щеголеватостью. По главным его улицам снова начал ходить трамвай, открылись магазины, столовые, бани, парикмахерские, фотоателье. Работники дорожного управления взяли на себя повышенные обязательства и заасфальтировали дороги и тротуары в центре, а «Зелентрест» подготовил к продаже на Первое Мая гиацинты в вазонах и выращенные в теплицах 50 тысяч летних цветов.

Кроме того, с конца февраля 1942 года в помещении картинной галереи, на улице Фрунзе, начала действовать музейная выставка «Героическая оборона Севастополя».

Туда собрали обломки вражеских самолетов, сбитых над городом, трофейное оружие и знамена, письма немецких солдат и офицеров, документы о зверствах оккупантов. Выставили здесь и стенды, посвященные разным воинским частям, защищающим город, портреты наиболее отличившихся участников обороны. Например, Героя Советского Союза, летчика Якова Иванова, дважды осуществившего таран в небе и ныне, к сожалению, погибшего.

Выставка пользовалась огромной популярностью.

Ее посещали не только жители Севастополя, но и фронтовики, приехавшие с боевых позиций, раненые из госпиталей. Людмила, еженедельно пользуясь суточным отпуском, тоже приходила сюда, и часто — с молодым хирургом. Здесь она имела удовольствие видеть собственную фотографию, снабженную весьма лестной для нее подписью.

Но не одна снайпер Павличенко представляла доблестный первый батальон 54-го стрелкового полка. Эта честь также выпала и пулеметчице Нине Ониловой. Только Нины в живых уже не было. В бою, случившемся 1 марта, она огнем своего «максима» прикрывала отступление первой роты и получила серьезное ранение. Осколок мины попал ей в грудь. Санитары нашли ее не сразу, а лишь на второй день. Это промедление, по словам Бориса, и стоило жизни отважной девушке. Она потеряла слишком много крови. Если бы Онилову привезли в дивизионный медсанбат № 47 сразу после боя, как это сделал Алексей Киценко с Людмилой, то шансы спасти пулеметчицу были высоки. Чопак взялся бы за эту операцию и потом наверняка выходил героиню, ведь осколок не повредил у нее жизненно важных органов…

Первомай севастопольцы встретили в лучших советских традициях.

На предприятиях города, в воинских частях и на кораблях прошли короткие торжественные собрания. На них побывали представители командования Черноморского флота и штаба Приморской армии, которые сердечно поздравили солдат и офицеров. По предложению Ивана Ефимовича Петрова была подготовлена специальная почетная грамота для тех, кто участвовал в отражении двух немецких наступлений на город. Такую грамоту, с собственноручной подписью командующего Приморской армией, в канун праздника получили примерно десять тысяч человек. На кораблях в Севастополь доставили с Большой земли большое количество подарков от тружеников тыла. Как правило, в один подарок входил кисет с табаком, носовой платок, перчатки или варежки, вязаные носки и короткое письмо с добрыми пожеланиями бойцу, сражающемуся на фронте.

В четверг, 30 апреля, в зеленой Инкерманской долине прошла церемония вручения нового знамени 265-му армейскому артиллерийскому полку, преобразованному в 18-й гвардейский. При этом командир полка полковник Богданов и некоторые офицеры были удостоены правительственных наград. Там же ордена получили и другие защитники города. В их числе — генерал-майор Петров и начальник штаба Приморской армии генерал-майор Крылов. А Людмила Михайловна Павличенко в тот день стала кавалером высшей награды Союза Советских Социалистических Республик, учрежденной в 1930 году — ордена Ленина. Согласно статуту им отмечались особо выдающиеся заслуги в революционном движении, трудовой деятельности, защите социалистического Отечества, развитии дружбы и сотрудничества между народами, укреплении мира.

После официальной церемонии новых орденоносцев пригласили на банкет, организованный под палатками-шатрами. Там их угощали уже не водкой, а шампанским из погребов Инкерманского винного завода. Обстановка была дружеской, непринужденной. С бокалом, наполненным шипучим напитком, к снайперу подошел генерал-майор Петров.

— Ну, старший сержант, ты довольна? — спросил командующий.

— Так точно, товарищ генерал-майор! — по армейской привычке Людмила вытянулась по стойке «смирно» перед военачальником.

— И я доволен, дочка, — Иван Ефимович пригубил вино. — Твои ученики делают успехи. На фонте затишье, но каждый день — по тридцать-пятьдесят убитых снайперами фашистов. Всего за апрель — до полутора тысяч.

— Надо еще больше, Иван Ефимович, — сказала Павличенко.

— Согласен.

— Дали бы нам патронов штук по сто на каждого, дали бы новых снайперских винтовок с улучшенным прицелом ПУ, дали бы месяца два, а не две недели на подготовку… — начала перечислять Людмила.

— Рад, что много думаешь о службе, дочка, — Петров доверительно склонился к ней. — Но как дела личные? Сильно переживаешь смерть супруга Алексея?

— Переживаю, Иван Ефимович, — она потупилась.

— Если продлится этот спокойный период, если окончательно застрянут немцы под Керчью, а мы отсюда нанесем по ним удар и снимем осаду с Севастополя, то обещаю тебе: на Братском кладбище устроим мемориал не хуже тамошнего, царского. Всем красным командирам-героям — мраморные памятники, и младшему лейтенанту Киценко в первую очередь.

— Очень признательна буду, товарищ генерал-майор…

Не только командующий Приморской армией, но и все защитники Севастопольского оборонительного района рассчитывали на успешные действия крупной войсковой группировки Крымского фронта, сосредоточенной на Керченском полуострове. Ею командовал генерал-лейтенант Д.Т. Козлов и представитель Ставки армейский комиссар 1-го ранга Л.З. Мехлис. Однако товарищ Мехлис чрезмерно увлекался проведением разных партийных собраний и заседаний, где либо произносил длинные патриотические речи, либо устраивал разносы армейским начальникам разного уровня. Генерал-лейтенант Козлов самостоятельно ничего не предпринимал, поскольку боялся Мех лиса, так как у того был канал прямой связи со Сталиным.

Немцы легко обхитрили двух этих специалистов. Фашисты не имели численного преимущества, но хорошо подготовили наступление и внезапно нанесли мощный удар 8 мая 1942 года. Советские дивизии от Керчи покатились на восток, к проливу между крымским и кавказским берегом. Гитлеровцы 15 мая заняли Керчь. Им достались большие трофеи, в частности, более трех тысяч орудий и минометов, четыреста самолетов, триста пятьдесят танков.

Все это означало, что теперь третий штурм Севастополя неизбежен…

Командующий Севастопольским оборонительным районом вице-адмирал Октябрьский пригласил всех руководителей на секретное совещание и сообщил им об эвакуации войск Крымского фронта. Это произвело на присутствующих самое удручающее впечатление. Вместо победного наступления на захватчиков, которое они с нетерпением ждали, — очередное поражение. Вместо помощи осажденным — резкое увеличение количества вражеских сил вокруг города.

Но жители Севастополя и рядовые бойцы, приезжавшие сюда с боевых позиций, пока ни о чем не подозревали.

По вечерам они гуляли по дорожкам Приморского бульвара, посыпанных свежим желтым песком, и любовались пышными гроздьями цветов акации, цепкой и колючей королевы юга. Днем могли посещать фотоателье и сниматься на фоне большого холста с нарисованным городом, покупать билеты на сеансы в кинотеатре «Ударник», работавшем в бомбоубежище, стричься в парикмахерских, где их освежали одеколоном, чистить до блеска сапоги у уличных чистильщиков с написанными от руки объявлениями: «Фронтовикам — бесплатно».

Вчера Людмила забрала свои снимки из фотоателье на улице Фрунзе, купила конверты и писчую бумагу на Главпочтамте. Фотографии получились неплохо. Во всяком случае, орден Ленина и медаль «За боевые заслуги» на левой стороне гимнастерки различались четко. Вернувшись в медсанбат, расположенный по-прежнему в инкерманских штольнях, она села писать письма родным, к которым хотела приложить фотокарточки:

«Удмуртская AСCP

г. Воткинск, Главпочтамт, до востребования

Беловой В.М.

Здравствуй, Валюнчик!

Не сердись на меня за мою лень, твой курилка жив и здоров “уполне”. В отношении табачка — он-то у меня есть, а вот тебе прислать трудновато. Давай договоримся, я за тебя курить буду, а ты этим пока довольствуйся. Сегодня написала письмо маме, в твою (бывшую и мою) комсомольскую организацию… Ты просишь сообщения о моих “боевых делах”. У меня их сейчас нет — лечусь. Могу вспомнить старое. Представь себе декабрь месяц; снег, небольшой мороз, на мне — поверх всяких фуфаек, шинели — белый маскировочный халат под цвет снега, и вот лежу 3 часа, наверное. Фрицев нет. Холод загнал их глубже в землю. Вернулась на свою передовую, взяла 10 гранат плюс пистолет и пошла прямо на фрицев с одним старшим сержантом, забросали фрицев гранатами и спокойно вернулись к себе, а фрицы открыли такую стрельбу, что идти во весь рост нельзя было. На обратном пути встретили фрицевскую разведку, принять бой нельзя было, но дали им на закуску. Одного убили, 2 ранили, остальные разбежались… Ну бывали дела и похлеще, но о них — потом.

Как твое житье-бытье, как дома, почему не пишете?.. Пиши чаще. Получила письмо от Маруси, ответила. С нервами дело паршивое, восстанавливать трудно. Дрожит рука. Ничего, пройдет…

Дорогая Валюшка, будь хорошей моей девочкой, пиши. Посылаю новую фотокарточку. Целую тебя крепко-крепко. Твоя Люда.

18/V-42 г.»[11]

Павличенко решила не сообщать родственникам диагноз, с которым ее отправили в медучреждение, дабы не пугать их незнакомыми терминами. Реактивный невроз — совсем нередкая болезнь у снайперов-фронтовиков. Однако, это — не те осколочные ранения, которые бывали у нее раньше. Операция не нужна, нужен покой, отдых, перемена обстановки. Самое главное лекарственное средство — настойка из корня валерианы, а если мучает бессонница, то и легкое снотворное.

Подземный лечебный центр в штольнях вполне обеспечивал раненым и больным защиту и покой. Из преисподней, в которую при атаках немцев превращались передовые позиции, они попадали под своды гигантского зала, куда не доносились звуки боя. Здесь был чисто вымытый цементный пол, две отлично оборудованные операционные, одна — для раненых в живот и грудь, другая — для раненых в голову и конечности. В них могли проходить операции одновременно на четырнадцати столах, где хирурги сменялись каждые четыре часа. Имелись физиотерапевтический и зубоврачебный кабинеты, перевязочные, палаты многоместные и одно-двухместные, изоляторы, душевые, камера для дезинфекции. Электричеством все расположенные здесь госпитали обеспечивала собственная электростанция. Кроме того, действовали водопровод, канализация, вентиляционная система. Рядом находилась большая кухня с тремя огромными котлами, и пациенты каждый день получали горячее питание.

Врачи, военфельдшеры, медсестры тоже были устроены с некоторым комфортом. Борис Чопак, недавно получивший звание капитана медицинской службы, жил в отдельной комнате в часы, свободные от дежурств часто приглашал к себе в гости на чашку чая Людмилу. Она принимала его приглашения. Однажды молодой хирург спросил ее, где то кольцо, что он подарил ей в октябре прошлого года. Люда достала из нагрудного кармана гимнастерки серебряное колечко с александритом. Пребывание в сухом, теплом и укромном месте пошло ему на пользу. Металл посветлел, камушек заиграл всеми гранями.

— Люда, надень его, — предложил Чопак.

— Хорошо, надену, — ответила она после некоторого размышления и тотчас исполнила обещание.

Пылкий одессит, искренне радуясь, не удержался от бурного проявления чувств. Сначала схватил ее руку и прижал к губам, потом, обняв за плечи, стал целовать. Людмила остановила его ласки, когда он захотел расстегнуть на ней гимнастерку. Но сделала это мягко, с улыбкой.

— Боря, — сказала она, — ты один остался у меня. Других забрала проклятая война… Ты — верный, ты — добрый. Но давай подождем с этим…

— Почему?

— Потому, что викинг еще со мной.

Борис пристально наблюдал за течением ее болезни, понимал, как она протекает, и ни на чем не настаивал. Он думал, что больше они никогда не расстанутся. Его любимая женщина поверила в силу его любви. Он наконец-то завоевал ее по-настоящему. Они будут счастливы вдвоем, наперекор судьбе, войне, быстротекущему времени. Их дети тоже будут счастливы, потому что после таких ужасных потрясений на Земле обязательно восторжествует мир, покой, всеобщее благоденствие.

Чем больше времени Людмила проводила в одиночестве и молчании, тем спокойнее становилась. Тяжелые воспоминания, как тени, уходили в прошлое. Заколдованный лес медленно прощался с девушкой по прозвищу «Рысь». По ночам она видела места своих прежних засад: бурые стволы кленов и вязов с растрескавшейся корой, изогнутые ветви дуба, похожие на вытянутые вверх руки, острые шипы «держи-дерева», невысокие кроны дикой яблони, вечнозеленые заросли можжевельника. Отполированный приклад винтовки Мосина крепко упирался в ее плечо, и пуля, чей полет снайпер Люда вычислила с математической точностью, уходила к врагу, чтобы сразить его насмерть.

Северный ветер кружил над аллеями Братского кладбища. На могиле младшего лейтенанта Алексея Киценко холмик коричневатой крымской земли высох и осыпался. Но фанерная звезда на фоне серой стены по-прежнему краснела очень ярко. Викинг, чье незримое присутствие она продолжала ощущать, являлся к ней, однако раз от раза эти видения становились короче, бессвязнее, непонятнее…

В конце мая 1942 года Павличенко вернулась в родной 54-й стрелковый полк. Там произошли изменения. Комполка Николай Михайлович Матусевич получил звание подполковника, командир первого батальона Григорий Дромин стал капитаном, верный ее снайпер-наблюдатель Федор Седых — старшим сержантом. Во вторую роту прибыл новый командир — двадцатилетний выпускник ускоренного курса пехотного училища Валерий Волобуев. Она представилась ему, и юный офицер почтительно расспросил ветерана севастопольской обороны и кавалера ордена Ленина о здоровье, о тех пожеланиях, каковые, может быть, у старшего сержанта имеются. Люда в ответ пожала плечами: пожелание одно — стать в строй доблестных «разинцев» и снова отправлять на тот свет ненавистных фашистов.

Ее оружие — винтовка Мосина с прицелом ПЕ и СВТ-40 с прицелом ПУ — пребывали в отменном порядке. О них позаботился Федор Седых. В отсутствие Людмилы он командовал снайперским взводом, учил новых бойцов тонкой науке прицеливания, стрельбы и маскировки. Из медсанбата № 47 Люда вышла с подарком Бори — флягой разведенного спирта. Этот спирт очень пригодился. Когда все меткие стрелки второй роты собрались в блиндаже, чтобы отметить возвращение командира, она разлила его по кружкам, и каждому досталось примерно по пятьдесят грамм. Совсем малочисленным стал ее взвод, а пополнения пока не предвиделось..

Третий и последний штурм города-крепости начался рано утром 7 июня 1942 года.

Гитлеровцы обрушили тысячи снарядов, мин и бомб на защитников города в четыре часа утра. Ураганный огонь артиллерии и массированный налет авиации длился около шестидесяти минут. Тем, кто прятался в глубоких, хорошо оборудованных блиндажах, окопах и щелях, показалось, что возле Севастополя произошло извержение вулкана. Столбы дыма, гарь от пожаров, поднятая взрывами вверх земля — все это образовало над боевыми позициями советских войск огромное черное облако. Яркое летнее солнце едва виднелось сквозь него. Рев авиационных моторов, свист бомб, грохот разрывов сопровождали вражескую огневую подготовку и звучали какой-то неимоверной какофонией.

По признанию генерал-полковника Эриха фон Манштейна, никогда прежде командованию германской армии не удавалось собирать столь большого количества орудий разных калибров на ограниченном участке фронта. В штабе Одиннадцатой армии полагали, будто после таковой замечательной акции на советских позициях в живых мало кто останется. Даже если это случится, то уцелевшие бойцы будут деморализованы и никакого сопротивления победоносным немецким дивизиям не окажут.

Около пяти часов утра вражеская пехота при поддержке боевой техники пошла в наступление.

Давно не видела Людмила подобной картины.

Жаркий июньский день только занимался. Легкий ветерок уносил клочья черного дыма, земля и пыль понемногу оседали. В тишине, наступившей после адского грохота, в долине реки Бельбек двигались вперед, урча моторами, танки. За ними густыми цепями, выпрямившись во весь рост, шагали солдаты, раздетые до пояса. Там были, и группы стрелков с винтовками системы Маузера, и группы автоматчиков, вооруженные известными всем пистолетами-пулеметами МР-40. Между ними и «разницами», занявшими огневые рубежи, расстояние сокращалось, но пока превышало 600 метров.

— Психическая атака? — пробормотал Федор Седых, стоявший рядом с Павличенко в снайперском окопе полного профиля, замаскированным разбитым на несколько обломков мощным стволом дуба.

— Осмелели, сволочи, — Людмила в бинокль рассматривала шеренги.

Оптика показывала ей серые, искаженные гримасами лица, крепко сбитые, еще не загорелые тела. Хорошо кормленные, отлично обученные, неистощенные тяготами длительной осады, настоящие «имперские немцы», были недавно переведены под Севастополь из Донбасса, из состава германский 17-й армии. Они шагали, спотыкаясь о камни, задевая друг друга плечами, пересмеиваясь, переговариваясь, иногда перебрасывая с руки на руку винтовки. Старший сержант наблюдала за ними и вскоре поняла, что солдаты — нетрезвы.

— Готовь к бою «Свету», — она положила на бруствер окопа свою именную винтовку СВТ-40, проверила, крепко ли присоединен к ней магазин на десять патронов, сняла кожаные колпачки с окуляров оптического прицела и заглянула в него, чтобы приблизительно узнать дистанцию до первой шеренги.

Прежде всего, Павличенко всегда объясняла своим ученикам четыре простейшие снайперские правила и требовала их запомнить, как «дважды два»: если выравнивающая, или горизонтальная, нить прицела закрывает фигуру двигающегося пехотинца до колен, это — 250 метров; если до пояса, это — 400 метров, если до плеч, это — 600 метров, если полностью, это — 750 метров. Существовали и другие, более точные способы определения расстояния до цели по базе оптических прицелов ПЕ и ПУ, но тогда следовало составлять уравнение, а многим новичкам сложные математические действия были просто не по плечу. Она же производила в уме все расчеты быстро.

Сейчас в окуляр ее прицела попал человек, шагающий на левом фланге шеренги с пистолетом в руке. Она предположила, что он — офицер, то есть первая из рекомендуемых снайперу мишеней. Расстояние уже изменилось, и достигало 560 метров. Людмила прицелилась, задержала дыхание и нажала на спусковой крючок. «Света» стреляла громко и дульную вспышку давала сильную. Однако в большом полевом сражении это роли не играло.

Как будто услышав сигнал, открыла огонь наша артиллерия: 69-й и 99-й гаубичные артполки, два дивизиона 18-го гвардейского артполка, дивизионы 905-го, 52-го и 134-го гаубичного артполков. Артиллеристы подбили несколько танков, затем нанесли удар по пехотным шеренгам. Вместе с ними громили врага и тяжелые орудия батарей береговой обороны. Снова черный дым поднялся к небу, но на сей раз артналет устроили русские, и от атакующей колонны ничего не осталось.

— Отбой! — сказала Людмила напарнику.

Только к часу дня гитлеровцы восстановили порядок в своих воинских частях, подкрепили их свежими резервами и возобновили наступление. Предварял его налет авиации. «Юнкерсы» и «мессершмитты» пикировали на позиции 54-го стрелкового полка, сбрасывали бомбы, поливали окопы очередями из крыльевых пулеметов. «Разницы» попрятались, однако когда пехотные цепи 50-й и 132-й немецких дивизий снова появилась на пологих северных склонах Камышловского оврага, они взялись за станковые и ручные пулеметы, за самозарядные винтовки и автоматы.

Громким голосом заговорили СВТ-40 у снайперов Павличенко и Седых. Федор хорошо считать не умел, и старший сержант жестами показывала ему, на какое расстояние надо целиться. Люда предложила своеобразный ход боя: стрелять не по первой шеренге, а по второй, причем метить врагам в живот. Корчась от боли, с криками и громкими стонами, фашисты один за другим падали на землю и просили о помощи. Их товарищи из первой шеренги оборачивались, сбивались с ноги, останавливались. Это вызывало замешательство также и у третьей шеренги. Атака, начавшаяся бодро и энергично на участке перед окопами первого батальона, в конце концов захлебнулась. Конечно, тому в немалой степени поспособствовали наши пулеметчики и автоматчики.

Ранение в живот тоже, как правило, смертельное. Только смерть наступает не сразу. Поздним вечером, когда начало темнеть и сражение прекратилось, трупы гитлеровцев пересчитали. Всех тех, кто имел пулевые отверстия на животе, записали на счет старших сержантов Павличенко и Седых. Пожалуй, викинг мог быть доволен…

Защитники Севастополя проявляли чудеса храбрости и героизма.

Однако им катастрофически не хватало боеприпасов, вооружения, продовольствия. Подвоз необходимого войскам имущества с Кавказа затрудняли весьма успешные действия фашистской авиации. Она безраздельно господствовала в воздухе, потопив немало гражданских судов и кораблей Черноморского флота. В июне 1942 года немецкие летчики настолько обнаглели, что стали гоняться за отдельными автомашинами, конными повозками и даже пешеходами, передвигавшимися по территории Севастопольского оборонительного района, расстреливая их с воздуха.

Фрицы, точно крысы, медленно, но неотвратимо вгрызались в советскую оборону, и нашим бойцам приходилось отступать под их бешеным напором.

Комсомольское собрание первого батальона 54-го полка устроили 16 июня, под скалой в Мартыновском овраге, чтобы защититься от внезапного налета. На нем присутствовало 24 человека, причем некоторые имели легкие ранения. Комсорг полка Яков Васьковский произнес короткую печь. Он сказал, что за девять суток, прошедших с начала третьего штурма, в батальоне погибло больше половины членов ВЛКСМ, состоявших здесь на учете. Пополнения нет, снабжение боеприпасами, пищей и водой все хуже. Скрывать нечего: судьба Севастополя предрешена. Но это не значит, будто захватчики будут весело маршировать по его улицам под музыку. «Разинцы» пойдут на самопожертвование и до конца исполнят свой воинский долг.

Его слушали молча. Смертельная усталость читалась на лицах рядовых и сержантов. Их изъеденные потом гимнастерки выгорели от нестерпимо жаркого солнца, бинты на ранах потемнели от пороховой гари. Они пришли сюда с оружием, прямо с огневых позиций. Людмила тоже держала у ноги приклад своей боевой подружки «Светы». Васьковский обернулся к снайперу, ожидая поддержки от орденоносца и комсомолки-активистки. Подумав, она сказала только одно слово:

— Клянемся!

— Клянемся! — как эхо, повторили за ней однополчане.

Всю жизнь Павличенко потом испытывала угрызения совести от того, что не довелось ей исполнить эту святую клятву до конца и быть с боевыми товарищами в их последней битве с ненавистным врагом. Зачем она тогда отправилась в штаб полка, уже неважно. Важно другое. Немцы в тот час нанесли по нему точный удар из тяжелых орудий. Явно сработал корректировщик огня, располагавшийся где-то неподалеку. За семь месяцев Севастопольской обороны она уничтожила их, наверное, не меньше дюжины. А тут вовремя не выследила, не приняла меры, опоздала…

Пронзительный свист, грохот разрыва, обрушение крыши блиндажа, голубое небо, вдруг открывшееся между обломков бревен, осколок, который оторвал ей мочку правого уха и сделал глубокий разрез возле него на щеке. Он вызвал острую боль и сильное кровотечение. Дальнейшее старший сержант помнила смутно.

— Тебя, — сказал Борис Чопак, наклоняясь к снайперу Люде с хирургической иглой, заправленной шелковой нитью, — нельзя оставить без присмотра ни на минуту.

— Корректировщик, — пробормотала она.

— Кто-кто?

— Нужно снять корректировщика. Отпусти, я пойду.

— Прямо так, без гимнастерки?

— Моя винтовка в окопе, — она сделала попытку подняться с операционного стола, но обе медсестры, схватив Павличенко за руки, уложили ее обратно.

Из-за нехватки медикаментов в медсанбате № 47 уже два дня проводили операции без новокаина и морфина. В сложных случаях для обезболивания применяли водку или разведенный спирт. Кроме ранения лица, у старшего сержанта была еще и контузия, четвертая по счету. Водка на нее подействовала странным образом. Боли она не чувствовала, но и не осознавала, где теперь находится.

Молодой хирург обработал рану и стал накладывать ровный, как линейка, аккуратный шов. Шрам на лице у красивой женщины не должен быть виден. Для нее он — не достоинство, а досадная, абсолютно ненужная деталь. Он не допустит, чтобы в будущем дражайшая супруга упрекала его за небрежную работу…

В пятницу, 19 июня, в Севастополь из Новороссийска пришли сразу пять подводных лодок. Они доставили в осажденный город 165 тонн боеприпасов, 10 тонн авиабензина, 10 тонн продовольствия. Обратно в Новороссийск подлодки тоже не уходили пустыми. На них в тыловые госпитали отправляли раненых. По крайней мере, одна из самых больших — Л-4 («Ленинец-4») могла, по расчетам специальной комиссии ВМФ, взять на борт до ста человек. Построенная в 1933 году как подводный минный заградитель, она достигала в длину почти восьмидесяти метров, в ширину — семи метров.

Именно Л-4 этой ночью разгружалась в Камышевой бухте, и раненым из медсанбата № 47 предоставили на ней места. Заведующий хирургическим отделением капитан Чопак немедленно включил в список свою невесту. Он понимал, что со снайпером Людой иначе ему не сладить, из медсанбата на передовую она уйдет при первой же возможности, поскольку дала клятву вместе с однополчанами стоять насмерть. Теперь, когда их отношения окончательно определились, сын профессора страстно желал сохранить жизнь и здоровье возлюбленной.

О себе он не беспокоился. У всех чапаевцев на памяти была блистательная десантная операция в октябре прошлого года, когда вся Приморская армия на судах и военных кораблях благополучно перебралась из Одессы в Крым. Сейчас тоже говорили об эвакуации, о том, что за отважными защитниками Севастополя командование непременно пришлет эскадру. Нужно лишь дождаться приказа…

На берег Камышовой бухты, пологий, степной, открытый всем ветрам, они вышли поздним вечером. Подводная лодка, спасаясь от вездесущей германской авиации, днем лежала на дне. Она еще не всплыла, но раненых уже собралось много. Появление из морских глубин этого корабля сопровождалось радостными криками. Сначала в легких июньских сумерках все увидели довольно высокую рубку Л-4, потом орудие калибра 100 мм, расположенное перед ней, потом весь корпус, узкий и длинный, напоминающий гигантскую сигару. Вода с плеском скатывалась с ее округлых бортов. Наконец открылись крышки обоих люков, и моряки-подводники вышли на металлическую палубу. Подлодка находилась посредине бухты. Подвозить раненых к ней собирались на моторном баркасе, причаленном к деревянной пристани. Грозный главстаршина достал из кармана список и, посвечивая себе фонариком, прочитал его, затем занял место у входа.

— Давай прощаться, — сказал Борис и обнял ее.

— Боря, ты, пожалуйста, под пули тут не лезь.

— Какие пули? Мы — люди сугубо тыловые, — молодой хирург улыбнулся потому, что настроение у него было хорошее. Он не сомневался: их новая встреча не за горами. Раненых отправляют в Новороссийск. В этот город в скором времени должны переехать и лечебные заведения Приморской армии. Там Людмилу он найдет легко.

— Из госпиталя я тебе напишу, — пообещала Люда.

— Пиши обязательно. И самое главное — выздоравливай!

Последний поцелуй, обжигающий губы, последний взгляд, ласковый и долгий, последнее объятие, когда тела так близки, что чувствуется биение сердца. Капитан медицинской службы разжал руки. Женщина, которую он безумно любил, уходила. Под ее ногами скрипели утлые доски старой пристани. Ее фигура с забинтованной головой, с вещмешком за плечами, в выцветшей гимнастерке, перетянутой портупеей с кобурой пистолета, и синей юбке смешалась с толпой других раненых и медсестер, помогающих им. Моряки бережно размещали всех в баркасе. Она обернулась и подняла руку вверх, чтобы он заметил ее в сгущающихся сумерках. Борис тоже помахал рукой в ответ. Горькое, почти необъяснимое предчувствие вдруг могильным холодом обожгло душу, но молодой хирург не придал ему значения.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.