Школа

Школа

В пять лет я познакомился с шахматами, серьезно начал играть в семь, в десять уже занимался в школе Ботвинника, а к четырнадцати годам понял, что шахматам суждено стать главным делом моей жизни.

Поездки на турниры и шахматные занятия отнимали много времени, на общение со сверстниками его оставалось все меньше и меньше. Таков был мой удел — раннее общение с людьми старше себя. Может, это было и неплохо. Взрослые мужчины как бы заменяли мне рано ушедшего отца, привнося в мое воспитание мужское начало и тем самым уравновешивая сильное влияние материнской любви. Но все же я жил несколько неестественной для своего возраста жизнью, уже тогда ощущая себя в какой-то мере лишенным детства. Иногда мне ужасно хотелось быть обычным мальчишкой, таким, как все.

Увы, сверстников, с которыми я мог найти общий язык, было мало. Переполненный нездешними событиями, недетскими проблемами, я был для ребят немного инопланетянином. Возможно, у кого-то мои рассказы вызывали раздражение или даже зависть. Хотя все, что я делал и говорил, было естественным желанием разделить с кем-то свои заботы и радости…

Когда я впервые увидел Бакинский дворец пионеров имени Гагарина — двухэтажное белое здание с видом на Каспий, — он показался мне каким-то сказочным шахматным замком. Привел меня туда Ростик Корсунский — он был старше меня и жил по соседству. В детстве моей любимой фигурой был слон. И однажды мы с Ростиком сыграли уникальный в своем роде матч: в начальной позиции у меня из фигур были только слоны, а у него — только кони… Позднее Корсунский стал мастером. Кстати, за три десятилетия шахматный кружок Дворца пионеров воспитал свыше 300 перворазрядников, 25 кандидатов в мастера, добрый десяток мастеров, а также первого бакинского гроссмейстера Владимира Багирова и претендентку на звание чемпионки мира Татьяну Затуловскую.

Моим первым тренером был Олег Приворотский. Он сразу отметил мою шахматную память и способность отключаться во время игры от внешнего мира. «Не знаю, есть ли такие новички в других городах, но в Баку второго такого нет», — с удивлением отметил он после первых занятий.

В девять лет я вышел в финал городского чемпионата по блицу, и мое имя впервые было упомянуто в прессе: «Ученик третьего класса Гарик Вайнштейн, играющий стоя (сидя он не достает до всех фигур!), добился на первом этапе абсолютно лучшего результата — 9 очков из 9»; «Среди четырнадцати победителей второго этапа — 13 кандидатов в мастера и… второразрядник». После удачного выступления в первенстве города среди юношей (3-е место) меня включили в состав молодежной сборной республики.

Всесоюзные молодежные игры, состоявшиеся летом 1973 года в Вильнюсе, стали моим первым боевым крещением. И хотя все соперники были старше меня на четыре-пять лет, в финале я не проиграл ни одной партии. На закрытии мне вручили первый в жизни приз — как самому юному участнику турнира.

Но самым важным итогом выступления в Вильнюсе была встреча с Александром Сергеевичем Никитиным, тренером сборной страны. Он тогда искал перспективных ребят для шахматной школы Ботвинника. Никитин наблюдал за моей игрой на протяжении всего турнира, но подошел ко мне только после закрытия. Так началась наша многолетняя дружба, продолжающаяся до сих пор. Этот человек очень дорог мне, и не только потому, что он прекрасный тренер и знаток шахмат, — важно, что он был рядом в самые трудные периоды моей жизни.

Никитин — коренной москвич, по профессии радиоинженер. Но он оставил основную работу и всецело посвятил себя тренерской деятельности. Страстно влюбленный в шахматы, он очень рано стал мастером и в молодые годы выступал за студенческую сборную страны, играл в одной команде с Борисом Спасским.

Долгие годы мы занимались по разработанной Никитиным системе дебютной подготовки. А тогда, в августе 1973-го, он организовал мне приглашение на сессию школы Ботвинника. В числе других ребят я был вызван в Москву на собеседование с Михаилом Моисеевичем. В течение двух часов каждый из нас находился один на один со знаменитым чемпионом: показывал ему свои партии, отвечал на вопросы, анализировал предложенные позиции. Я выдержал строгий экзамен и был зачислен в школу. Попасть под начало Ботвинника было несомненной удачей.

Школа открылась при спортивном обществе «Труд» еще в 1963 году, но просуществовала тогда недолго — всего полтора года (среди ее первых учеников был и Карпов). Занятия возобновились в 1969 году, и где-то с середины 70-х питомцы Ботвинника начали добиваться заметных успехов.

Три раза в год — в феврале, мае и августе — сентябре — двадцать юношей и девушек из разных городов страны съезжались на сессии. Зимняя и весенняя сессии проводились под Москвой, осенняя — в пионерском лагере «Орленок» на берегу Черного моря.

«Занятия я провожу по системе, проверенной еще до войны в Ленинградском дворце пионеров, — рассказывал Ботвинник в своей книге «К достижению цели» (Москва, 1978). — Занимаемся мы вместе, но рассматриваем при этом игру одного слушателя… Именно таким образом можно познать душу юного шахматиста, изучить как его достоинства, так и недостатки».

Более подробно о том, как проходили занятия, Ботвинник поведал в книге «От шахматиста — к машине» (Москва, 1979): «Стандартный отчет слушателя о своей работе между сессиями состоял из сообщения об успехах в учебе, занятиях спортом, участии в соревнованиях и выполнении собственно задания. Наконец, слушатель демонстрирует четыре партии из числа сыгранных между сессиями. Тогда сообща ставится предварительный диагноз о шахматном здоровье юного шахматиста… Но курс лечения еще не назначается — надо ждать окончания тренировочных партий, которые проводятся в период занятий, — они имеют большое значение: тут уже партии не подберешь… и цейтноты не скроешь! И эти партии анализируются всем миром. Теперь диагноз оформляется и лечение назначается — выдается задание.

Приезжали слушатели со своими местными тренерами, которые действовали в контакте с руководителем школы, а кто из учеников поменьше — то с мамами или папами…»

Не менее важным, чем сами шахматные занятия, было то, что Ботвинник обучал нас различным премудростям подготовки к соревнованиям. В этой области он достиг высочайшего профессионализма, и значение его уроков трудно переоценить.

Мудрость Ботвинника заключалась в том, что он никогда не подавлял нас своим авторитетом, не навязывал ученикам свой стиль — наоборот, всячески помогал развивать нам собственные способности. Он не давил, а с присущим ему педагогическим тактом подсказывал верное направление. С самого начала он почувствовал мое стремление к динамичному, атакующему стилю. И не случайно, думаю, в мои первые домашние задания включил анализ партий Алехина.

Ботвинник снимал с шахмат покров тайны, постоянно сравнивая их с житейскими ситуациями. Он называл шахматы типичной неточной задачей, подобной тем, которые людям приходится решать в повседневной жизни, и говорил: «Для решения неточных задач очень важно ограничить масштабы проблемы, чтобы в ней не увязнуть, — и только тогда появляется шанс более точно ее решить. Таким образом, было бы неверно думать, что шахматы не отражают объективную реальность. Они отражают то, как человек думает».

Это типично ботвинниковский подход к шахматам, да и к жизни тоже: сужение проблемы до управляемых размеров.

Был период, когда я начал восхищаться безграничностью вариантов, которые могут получиться в шахматной игре. Кто-то подсчитал, что если на решение каждого возможного варианта давать всего минуту, то даже в этом случае понадобится 40 тысяч дней и ночей, чтобы исчерпать все 208 089 907 200 способов расположения фигур на доске. Уже после трех начальных ходов можно получить более 9 миллионов различных позиций!

Меня до сих пор поражает неисчерпаемость шахмат, и я все больше убеждаюсь в их непредсказуемости. Сыграны уже миллионы партий, написаны тысячи книг, — но философский камень в шахматах так и не найден. На сегодня нет даже математически выведенных, точных критериев для оценки хотя бы одного-единственного хода, не говоря уже о позиции. Каисса в этом отношении похожа на Клеопатру: «Возраст не может состарить ее, а привычки — лишить природного многообразия».

Ботвинник предостерегал меня от увлечения сложностью ради сложности и однажды сказал: «Ты никогда не станешь Алехиным, если варианты будут управлять тобой, а не наоборот». Меня это огорчило. Но, конечно, Ботвинник был прав. Позднее он написал об этом эпизоде: «С самого начала было ясно, что Каспаров выделялся среди других учеников способностью очень искусно рассчитывать варианты на много ходов вперед. Но Гарри был легковозбудимым мальчиком, и я вынужден был настаивать, чтобы он продумывал ход, прежде чем сделать его на доске. И частенько говорил ему, что есть опасность, что он станет новым Ларсеном или Таймановым». Даже в зрелом возрасте эти выдающиеся шахматисты порой сначала делали ход, а только потом думали…

Должно быть, я прислушался к советам Ботвинника, ибо уже через четыре месяца после первой сессии мне удалось выполнить норму кандидата в мастера в одном из бакинских турниров. Кстати, в нем играл и Александр Шакаров — большой знаток дебютной теории и мой будущий помощник.

Следующий, 1974 год начался для меня с новой победы. К удивлению многих, команда Бакинского дворца пионеров выиграла отборочный этап турнира на приз газеты «Комсомольская правда». Я одержал четыре победы при одной ничьей.

Финал Всесоюзного турнира дворцов пионеров состоялся в Москве. Нам предстояло встретиться в сеансах одновременной игры с гроссмейстерами — капитанами команд-соперниц. В первом же туре я испытал сильнейшее потрясение, увидев перед собой живую легенду — Михаила Таля! Я мог даже пожать ему руку! Впоследствии я считал своим прямым долгом выступать в «турнирах шахматных надежд» (так по праву стали называть соревнования дворцов пионеров), понимая, сколь важна для ребят встреча с известным гроссмейстером за доской.

Встреча с Талем — одно из наиболее памятных событий моего детства. Я был наслышан о его устрашающем, гипнотическом взгляде, которым он буквально пронизывал соперников. Правда, чтобы «одолеть» меня, Талю этого не потребовалось. Я проиграл еще Тайманову и Полугаевскому, но зато выиграл у Авербаха и сделал ничью с Кузьминым, который сказал корреспонденту: «Мне и в голову не приходило, что десятилетний мальчик может так грамотно разыгрывать эндшпиль».

В январе 1975 года я занял 7-е место на юношеском чемпионате СССР в Вильнюсе — при 30 с лишним участниках. Учитывая мой возраст, это было неплохо. Хотя могло быть и лучше. В последнем туре, в партии с ленинградцем Алешей Ермолинским, я упустил легкий выигрыш и проиграл. Помню, это так расстроило меня, что я едва не расплакался прямо в зале. Не оттого, что проиграл — просто клял себя за дурацкую ошибку. Меня и сейчас ужасно злят такие промахи.

По иронии судьбы, победителем чемпионата стал семнадцатилетний Женя Владимиров, в дальнейшем — один из моих тренеров. У него было поразительное позиционное чутье, и ему предрекали большое будущее…

Вскоре после турнира в Вильнюсе шахматный обозреватель лондонской газеты «Guardian» Леонард Барден сделал следующий прогноз: «Что бы ни случилось с мировым титулом в 1975 году, большинство специалистов предсказывают, что Карпов станет преемником Фишера или в этом году, или в 1978-м, или в 1981-м. Но кто будет чемпионом после Карпова? По-моему, есть явный фаворит мирового первенства 1990 года. Это одиннадцатилетний Гарри Вайнштейн из Баку — самый молодой участник юношеского чемпионата СССР, самый молодой кандидат в мастера со времени Карпова».

Барден ошибся на пять лет, но сам факт такого прогноза заслуживает внимания — хотя бы потому, что это был первый похвальный отзыв обо мне в западной прессе. К счастью, тогда я слыхом не слыхивал о столь лестной оценке, а то бы она могла вскружить мне голову…

В ноябре того же, 1975 года я, наконец, познакомился с Анатолием Карповым. Мы встретились в Ленинграде на турнире дворцов пионеров. Карпов выступал в роли капитана челябинцев. Ему было двадцать четыре года, и совсем недавно он унаследовал от Фишера титул чемпиона мира.

И все же встреча с Карповым не вызывала у меня такого душевного трепета, как партия с Талем. Но ребята нервничали и шли на игру какие-то потерянные. Уже в холле гостиницы, где проходил турнир, я сказал: «Чего бояться? Карпов — чемпион мира, но и он может ошибиться». Видимо, эти слова услышал кто-то посторонний, и на следующий день один из покровителей Карпова, А. Тупикин (тогда секретарь одного из ленинградских райкомов партии), сказал моей маме: «Имейте в виду: Карпов злопамятен».

В отчете об этом туре «Советский спорт» писал: «Во время сеанса А. Карпова со школьниками из Баку наступил момент, когда у чемпиона мира остался только один соперник — двенадцатилетний кандидат в мастера Гарик Каспаров. Карпов сел напротив юного шахматиста, и, естественно, этот момент фотокорреспонденты не пропустили. Дело в том, что Гарик — один из самых наших талантливых юных шахматистов, и кто знает, не состоится ли когда-нибудь еще один поединок Карпов — Каспаров…»

Кто бы мог предположить тогда, что годы спустя нам придется сыграть полторы сотни партий и провести за доской более 600 часов?

Ту партию я проиграл, хотя и имел явный перевес. Вот какой диалог произошел у меня с корреспондентом бакинской газеты «Спорт»:

— Чем объяснить поражение от чемпиона мира?

— Может, тем, что остался с ним один на один. Представьте, сидит против вас лучший шахматист планеты. Вот и просмотрел его комбинацию.

— И какой урок извлек ты из этой встречи?

— Нужно бороться до последнего, даже если у тебя выигрышная позиция.

Моим следующим испытанием стал чемпионат страны среди юношей, проходивший в январе 1976 года в Тбилиси. Я не рассчитывал на победу, поскольку был намного моложе своих соперников. Но в глубине души все-таки теплилась надежда. И, как оказалось, не зря.

Перед последним туром я возглавлял турнир вместе с Рафиком Габдрахмановым. Но он проиграл Зурабу Стуруа, и тот вышел на пол-очка вперед. Мне нужна была победа, но как на грех играл я отвратительно и отложил партию с Зигурдсом Ланкой в тяжелой позиции.

Все думали, что я проиграю, — все, кроме Александра Асланова, одного из бакинских тренеров. Вместе с Олегом Приворотским он помогал мне анализировать отложенную позицию. Мы упорно трудились — пока, наконец, при участии ереванского тренера Альберта Арутюняна не была найдена совершенно фантастическая идея защиты.

При ничьей возникал дележ первых двух мест и в силу вступал коэффициент Бухгольца. В этом случае ситуация была неясной, поскольку еще не все партии последнего тура закончились. Но, так или иначе, ребята из Грузии ликовали в предвкушении «золотого» дубля: Майя Чибурданидзе уже стала чемпионкой страны среди девушек, а Стуруа, по общему мнению, тоже должен был вот-вот присоединиться к ней.

Началось доигрывание. Через несколько ходов, случайно бросив взгляд в зал, я увидел отчаянно жестикулирующего Асланова. Он явно был чем-то радостно взволнован. Через десять ходов в нашей партии была зафиксирована ничья.

То, что произошло потом, навсегда врезалось в мою память: Асланов вмиг преодолел расстояние от седьмого ряда до сцены и с криком: «Гарик, Гарик, ты — чемпион!» подхватил меня на руки.

Не в силах поверить в случившееся, я, наверное, целый час еще твердил про себя: «Я чемпион, я чемпион…»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.