Глава 13 ШЕСТЬДЕСЯТ ДНЕЙ ПОД ВОДОЙ

Глава 13

ШЕСТЬДЕСЯТ ДНЕЙ ПОД ВОДОЙ

Моральный дух команды был достаточно высок. Среди нас царило полное единство, и наше решение своевременно внесено в вахтенный журнал. Каждое предложение о движении корабля обсуждалось демократическим способом. «Вы все-таки командир», — говорили мне офицеры, да и рядовые были убеждены, что это справедливо. Мы все работали эффективно, даже несмотря на недостаток рабочих рук. Младшие в машинном отделении хорошо знали свою работу и выполняли ее и без руководства старшин. Как бы случайно они переместились в их кубрик, и теперь у нас хватало места, чтобы даже вытянуть ноги.

Поскольку мы решили идти вокруг Британии, нужно были принять меры предосторожности, потому что все проходы наверняка патрулировались. Союзники не хотели позволить ведущим деятелям рейха ускользнуть из страны и хорошо знали дерзость своих врагов. Оказалось, что мы правы. Море вокруг Британии беспрерывно патрулировалось долгое время после окончания войны.

Неделя прошла в том же напряжении и с чувством неуверенности, но была и существенная разница: нами больше никто не командовал, каждый из нас боролся за собственную свободу. Много дней подряд мы плыли на глубине 25 футов днем и на глубине шнорка ночью, чтобы зарядить батареи. Эта процедура без перископа выматывала нервы. Было еще одно, чего мы никогда не делали раньше: мы все ходили в спасательных костюмах. Пока мы шли со шнорком, я даже разрешил курить в машинном отделении, так как это был единственный способ отвлечься в эти дни непрерывного напряжения. В конце концов, когда подлодка идет со шнорком, она хорошо вентилируется, и дым не страшен. Дизели сами выпускали длинные языки пламени, когда мы открывали боковые клапаны, чтобы проверить давление или скорость сгорания. Так почему мы должны лишаться одного из немногих удовольствий, еще доступных нам?

После 18 дней без отдыха команда дошла до предела: у всех под глазами черные круги, лица бледные и даже зеленоватые от отсутствия дневного света и свежего воздуха. Даже переборки позеленели от влаги. Постоянно плывя под водой, мы не могли избавляться от отбросов, и они скапливались в отвратительном беспорядке, не говоря о запахах, мухах, червях и других гадостях.

Хотя наша команда уменьшилась на 16 человек, пространство все же было сильно ограничено. Кубрик старшин был длиной 12 футов, шириной около 7, высотой 6 футов 3 дюйма, и в нем помещались 12 человек. Мыло закончилось, стирать одежду приходилось соленой водой, она не успевала высыхать, а то, что не стирали, валялось где попало из-за нехватки места в шкафчиках. Время от времени вахтенный спускался вниз и говорил, что он должен немного вздремнуть. Другие играли в карты. И так продолжалось круглые сутки. Для нас, живущих при искусственном свете, разницы между днем и ночью не существовало. Мы не могли двигаться по лодке без разрешения, чтобы не нарушить дифферент корабля, а взгляду было не на чем остановиться, кроме его унылых пределов.

Наши тела и души как бы находились в заключении. Нечем было заняться, да и не находилось стимула чем-нибудь заниматься, ничто не приносило радости. Мы оказались отрезанными и от природы, и от цивилизации. Однако, как ни страстно желали мы выпустить пар, заорать, поссориться, ударить кого-нибудь, ни один не осмеливался на это, боясь того, что может произойти. Самоконтроль — самое важное для заключенного. Но как долго сохранится он? Мы были только людьми, а жизнь, которую мы вели, казалось, превышала человеческие возможности. Сначала офицеры играли в карты. Время от времени то один, то другой выходил в машинное отделение покурить, чтобы снять напряжение. Постепенно они стали выходить курить все чаще и чаще.

Однажды, когда шнорк был опущен, остановился дизель. Сначала инженер не мог понять причину, но потом обнаружил, что главные соединения истерлись и перегрелись. Честно говоря, это была последняя капля. У нас не было ни перископа, ни знающих специалистов, мы крались под покровом темноты в водах, патрулируемых противником. С единственным двигателем нам понадобится пять часов на перезарядку. «Нет выхода, — подумал я. — В конце концов нас схватят».

Однако наша молодая команда за два дня устранила повреждение. Но казалось, мы попали в полосу неудач. Остановился второй двигатель, и снова пришлось заниматься тем же ремонтом. Но что бы ни было, мы старались держаться жизнерадостно и привыкать к неприятностям такого рода. Действительно, с этого времени ни одни сутки не проходили без каких-нибудь повреждений и неприятных неожиданностей. Мы расплачивались за не сделанный вовремя ремонт.

По временам казалось, что противник преследует нас. Когда бы мы ни подняли шнорк, мы ловили радар приближающихся кораблей или самолетов. На этом отрезке пути оставался только один способ предохранить себя от сюрпризов. Мы останавливали двигатели на короткий промежуток времени, обычно на полчаса, и погружались на «глубину прослушивания». Смысл этого погружения заключался в том, что противник, знавший о нашем приемнике радара, не должен рассчитывать на захват нас врасплох, если будет использовать только радар. По этой причине группы охотников за подлодками оборудовались гидрофонами, улавливавшими звук дизеля на значительном расстоянии. Если на пеленге, указанном гидрофоном, ничего не видно, можно быть уверенным, что слышали подлодку. А если впоследствии подлодка останавливала двигатель, корабль мог предположить, что та тоже использует гидрофоны, и сразу останавливал свои двигатели. Поэтому мы должны были выполнять этот маневр так быстро, чтобы противник на поверхности не успел скрыть свое присутствие, остановив двигатель. Мы каждый миг ожидали услышать взрывы бомб. Однако как бессмысленно было бы утонуть после окончания войны! Каждый день положение становилось все более критическим. Часто мы использовали шнорк по восемь дней подряд, потому что наши батареи не заряжались полностью уже целую вечность. Хотя команда заботилась о них, как если бы они были из самого тонкого фарфора, то одна, то другая выходили из строя, и мы гадали, сколько же времени это будет продолжаться. Мы часто слышали взрывы мин или глубинных бомб на расстоянии. Возможно, они гнались за другими подлодками?

В результате того что семь недель мы видели только одни и те же известные нам лица, многие из нас дошли почти до нервного срыва. Кучи грязи и мусора везде заставляли думать об уборке. Оставался только один выход: разгрузить торпеду, впихнуть на ее место всю грязь и выстрелить сжатым воздухом. Именно тогда начались ссоры, к которым мы рано или поздно должны были прийти. Старший офицер сказал, что можно сберечь много сил и избавиться от грязи, если просто выстрелить торпеду, а не разгружать ее. И вообще, лучше выстрелить все торпеды, поскольку они бесполезны и только занимают место на борту. Все это не лишено смысла, но я понял, насколько важно суметь доказать, что мы не стреляли торпедами после капитуляции и все они находятся на борту. Едва ли прозвучит убедительно, если мы скажем, что просто выстрелили их в море. После резких слов с обеих сторон офицер все еще отказывался понимать меня. Тогда я просто приказал ему выполнять мои указания. Первый раз с тех пор, как наша команда согласилась на определенную манеру поведения, я сыграл роль сторонника строгой дисциплины.

Лето тянулось медленно, а мы двигались на юг. Постепенно становилось все жарче. Плесень широко распространилась, и, хотя мы мыли переборки каждый день, они становились совсем зелеными. Одежда прилипала к телу, из-за мытья только соленой водой все начали чесаться. Некоторые покрылись сыпью, у других появились нарывы, но ничем нельзя было помочь. Мы провели под водой 50 дней, и нам оставалось продержаться, пока не пройдем Гибралтар. Тогда мы сможем всплыть на поверхность ночью. Как мы ждали этого! В любом случае мы снова увидим небо и звезды, а ведь мы почти забыли, как они выглядят.

Однажды один из машинистов пришел ко мне и показал распухший палец на руке. Через несколько дней вся рука опухла и стала мягкой до самого плеча. Я не видел другого выхода, кроме операции, хотя врач на лодке отсутствовал. На подлодках со шноркелем врач не нужен, поскольку они не сталкиваются с самолетами. Пациент сидел в кают-компании с бледными изжелта-зелеными щеками и темными кругами под глазами. При своей длинной бороде он производил впечатление призрака. (На подлодках не принято бриться, так как это может лишить защиты от холода, влаги и масла.) Мы шли на глубине 40 футов. Наверху сияло солнце, или мы так воображали. Передо мной лежали инструменты. Я достал бутылку шнапса, считая его лучшей анестезией. Мы заморозили руку и вскрыли ее. Из раны полилось огромное количество гноя и крови. Операция прошла успешно. Мы меняли повязки каждый час, и через несколько дней кризис миновал. С моей души спала страшная тяжесть. Из-за этой болезни я уже планировал зайти в порт или передать больного на проходящий мимо пассажирский пароход. Но это означало бы крах надежд на Аргентину.

Однако, оставаясь в своей каюте в одиночестве, я все больше начинал беспокоиться. Правильно ли я поступил? Я отвечал за жизнь 31 человека. Даже если они согласились на это предприятие добровольно, фактом оставалось, что большинство из них несовершеннолетние. Как будто для подтверждения моих сомнений я начал ощущать атмосферу недовольства в команде. До меня доходили жалобы, что лучше бы повернуть и отправиться домой, что те, кого мы высадили, вероятно, уже дома, в то время как оставшиеся влачат жалкое существование и могут никогда больше не увидеть дневного света. Я признавал справедливость этих жалоб, потому что, казалось, наше подводное плавание будет продолжаться вечно. Один из людей пришел ко мне с предложением идти в испанский порт. Но теперь мы уже полностью связали себя обязательствами, и я решил стойко защищать свое решение.

— Мы идем в Аргентину, — сказал я ему.

Что-то предстояло сделать, поскольку дисциплина разваливалась. Я подходил к группе ворчавших людей, но при моем приближении они внезапно замолкали. Нервы были напряжены до крайности. День за днем все шло не так, и казалось, ничто никогда не сгладится. Подлодка часто наполнялась паром, который вредил легким и заставлял глаза слезиться и саднить. Это происходило потому, что каждая волна автоматически закрывала клапан шнорка и временно снижала давление, пока клапан не откроется и не впустит свежий воздух. Постоянное изменение давления просто изматывало нас. Отбросы накапливались бесконечно, и мы снова разгружали торпеду, набивали аппарат мусором, выстреливали и снова ставили торпеду на место. Возможно, лучше было бы выстрелить эту проклятую торпеду и разделаться со всем.

В машинном отделении люди просто купались в поте и масле и больше других страдали от отвратительных условий. У нас едва ли остался хоть кусок мыла.

Однажды мне доложили, что один из рядовых украл немного шоколада. Это очень серьезный проступок на подлодке. Все запасы всегда открыты, так как запирать их нет возможности. Если кто-нибудь, проходя мимо, возьмет то, что ему захочется, человек, отвечающий за снабжение, никогда не узнает, чего и сколько осталось. Здесь таится опасность для всех. Кроме того, просто недопустимо воровать у своих товарищей. Команды подлодок считают, что такого не должно случаться, и действительно, это случалось очень редко.

Я решил действовать сурово. Команда хорошо знала мои взгляды. Хотя я никогда не был сторонником сверхстрогости, но определенно не желал терпеть ничего подобного. Без дальнейшего обсуждения дела я созвал специальное собрание в носовом кубрике перед ужином. Когда первый помощник доложил, что все собрались, я надел белую фуражку, синюю форму со всеми орденами и пошел разговаривать с командой. Когда я прибыл, команда встала «смирно».

— Камараден, — начал я, — вы знаете, почему мы собрались вместе. Я не хочу ничего проповедовать или читать мораль. Вы все достаточно взрослые, чтобы отличать правильное от неправильного. Помните, что вы служили в самых лучших войсках. В самые мрачные наши часы вы вели себя так, что история не забудет этого. Нас недаром называют морскими волками. Так неужели вы позволите себе дойти до такого? Вы выглядите, как побитые дворняжки. Вы потеряли всякий интерес к нашей борьбе за свободу, не так ли? И только потому, что сейчас жизнь кажется вам слишком суровой? Потому, что вы не видите солнца и должны проводить все время в этой дыре и не знать, что ждет нас в будущем? Как часто я слышал: «Ох, надо было сделать так, а не так», «Нам не хватит топлива до Южной Америки», «Наши припасы кончаются», «Мы гробим свое здоровье». Вы принимаете меня за дурака? Вы думаете, я не знаю, что делаю, и не предвидел этого? Разве не вы сами по собственной воле доверились мне? Ладно, теперь слишком поздно возвращаться. Я требую, чтобы вы беспрекословно подчинялись моим приказам. Со своей стороны, я не отступлю от задуманного, что бы ни случилось. Вы знаете, что я хочу привести вас к свободе. Удастся ли это, я знаю не лучше вас. Но уверен, что не удастся, если вы будете вести себя так, как ведете последнее время. Когда дело доходит до кражи на борту, это значит, что мы на наклонной плоскости, а путь по ней или к убийству, или к бунту. Этот путь может сделать нас пищей для крыс, и не более. Мы выполняем за врагов их работу. Это чудесный, нечего сказать, конец для гордых подводников.

Теперь послушайте все. Я не случайно говорю о краже у товарищей. Именно это случилось у нас сегодня утром. Нет ничего более презренного, чем красть у своих товарищей. После это-го нам остается только прикрутить замки к шкафчикам и никогда не доверять ни соседу по койке, ни товарищу по работу. Мы должны будем ходить крадучись и оглядываться через плечо, чтобы не получить удар в спину. Но мы до этого не дойдем. Я знаю, что вы порядочные люди, всегда вам доверял. Просто нам слишком много пришлось испытать. Теперь, ради бога, соберитесь с силами и поступите с тем, кто унизил нас, так, как найдете нужным.

Я повернулся, чтобы уйти. Команде снова скомандовали «смирно». Люди ответили на команду с былой сноровкой. Вор получил жестокую трепку, и несколько дней с ним никто не разговаривал. Это совсем не легкое наказание на маленькой подлодке, где все кажется лучше, чем остаться в одиночестве.

Неделей позже мы устроили праздник, что бы отметить вновь обретенное товарищество. В последние несколько дней я постарался держаться отстраненно, но уже через короткое время мы вернулись к отношениям в духе наших важнейших решений. Люди приняли новый договор, и теперь никто не говорил, что мы что-то сделали не так или надо пойти в Испанию. «Виновник» сам пришел ко мне с признанием и стал с этого момента полезным членом нашего общества.

Но хотя настроение улучшилось, оно не компенсировало наш неестественный образ жизни. Мы плыли уже 60 дней и сами стали обрастать плесенью. Последние следы краски исчезли с наших похудевших, заросших бородами лиц. У всех пропал аппетит. Часто в молчаливой полутьме раздавался кашель. Мы работали как автоматы. Не видя дневного света и не получая свежего воздуха в течение двух месяцев, мы фактически стали живыми трупами. Деревянные части лодки начали гнить, конденсат постоянно сочился по переборкам, койки и белье оставались влажными. Когда люди не были на вахте, они просто лежали в своих койках в полном оцепенении. Часто, когда становилось слишком тяжело, мы открывали кислородные цилиндры, но теперь они были почти пусты. Наши помещения почернели от неизбежных выхлопных газов, потому что давление воды становилось слишком большим для выхлопных клапанов, и почти каждый день клубы дыма заполняли подлодку. Сами двигатели были не новыми, и мы не могли позволить им отдыхать, так что постоянное движение с полной скоростью начинало сказываться и на них. То тут, то там выходили из строя важные электрические приборы и механизмы, что было неудивительно в условиях нашей влажности. К счастью, старший электрик оставался с нами, а он был крупным специалистом.

Наконец наступил великий день, когда я решил, что безопаснее подняться на поверхность, и отдал приказ на всплытие. Мы подошли к району, где, как мне казалось, ничем не рискуя, смогли бы идти на поверхности. Все лица засияли радостью, все мысли были полны этим великим событием. Это был наш 66-й день пребывания под водой, и мы долго готовились к этому событию. Сама перспектива освобождения из этого ада, казалось, наэлектризовала нас. Все начали подсчитывать те радости, которые нас ожидают: наконец сможем надышаться свежим воздухом, увидим море и, возможно, звезды в небе. Нужно только одно движение, чтобы врата ада открылись.

Все мы были готовы, весь расчет теперь строился на темноте. Каждый мечтал попасть на мостик. Но мы не могли этого позволить: Гибралтар был слишком близко.

Подлодка медленно поднималась. Я стоял на трапе у люка, положив руку на штурвал. Очень ржавый штурвал. С гидрофона сообщили:

— Все чисто.

Мы поднялись до 10 футов. Я отдал приказ:

— Подъем!

В ушах каждого это прозвучало как волшебное заклинание. Меня охватил восторг. Я чувствовал, что жизнь для всех нас снова начинается. Сжатый воздух зашипел в баках, манометр в рубке пришел в движение — пошел скачками. Это было как подъем в лифте.

— Люк свободен! — закричал инженер. — Давление выровнено.

Я поднял люк и вышел на мостик. Старший офицер вышел за мной, и мы осмотрелись. Вокруг не было ни одного корабля.