Глава 1 Воспоминания фельдмаршала 1945 г Последние дни при Адольфе Гитлере

Глава 1

Воспоминания фельдмаршала 1945 г

Последние дни при Адольфе Гитлере

Как один из немногих уцелевших, переживших драматические события апреля 1945 г. — агонию рейха и падение Берлина, — хочу поделиться воспоминаниями о событиях последних дней жизни Гитлера и его ближайшего окружения, начиная с 20 апреля — последнего дня рождения фюрера.

Центр и восточные кварталы Берлина подвергались одиночному огню сверхдальнобойных орудий легкой артиллерии русских. Над восточными окраинами города безостановочно кружили одиночные бомбардировщики и самолеты—разведчики противника. Авиация союзников проявляла особую активность с наступлением темноты и ночью, но их самолеты держались на почтительном расстоянии от наших стационарных зенитных батарей.[90] Последние успешно поражали воздушные цели и вели обстрел наземных — после засечки дальнобойных орудий русских по вспышкам выстрелов заставляли их замолкать залповым огнем батарей. После того как оборонительные порядки 9 армии Буссе были прорваны под Франкфуртом—на—Одере и Одерский фронт рухнул, русским удалось прорваться в восточные пригороды Берлина, и там уже завязались ожесточенные бои.

Я и Йодль вместе с небольшим штатом сотрудников продолжали работать в Далеме (Сосновый проезд), на старом КП, оборудованном еще во времена фон Бломберга в 1936 г. Штаб оперативного руководства и генштаб сухопутных войск разместились в бункерах ОКХ в Вюнсдорфе (Цоссен). Здесь же, в Далеме — Сосновый проезд, 16 — в доме бывшего чемпиона по боксу Макса Шмеллинга, находились и наши с Йодлем служебные квартиры.

20 апреля около полудня англо—американские воздушные флоты в последний раз бомбили правительственный квартал Берлина. Я, моя жена, супружеская пара Дениц и наши адъютанты с внутренним содроганием наблюдали за апокалиптической картиной уничтожения одного из красивейших городов Европы из сада служебной квартиры гросс—адмирала. Дениц перебрался в Берлин минувшей ночью из—за угрозы захвата передовыми частями Красной армии КП кригсмарине «Коралл» под Эберсвальде.

Эскадрильи англо—американских бомбардировщиков шли плотно и держали строй, как на параде. По команде выходили на цель и вываливали свой смертоносный груз. В небе над Берлином не было ни одного самолета люфтваффе, а наши зенитчики не могли достать идущего на большой высоте противника. Последний налет продолжался около 2 часов, однако ни одного прямого попадания в полуразрушенное здание рейхсканцелярии мы не зафиксировали.

На 16.00 был назначен доклад в бункере фюрера в подвальных этажах рейхсканцелярии. За несколько минут до назначенного срока мы с Йодлем спустились в бункер и неожиданно увидели фюрера, который поднимался наверх, в общие помещения, в сопровождении Геббельса и Гиммлера. Кто—то из адъютантов сказал мне, что фюрер будет вручать «Знаки зенитчика» и «Железные кресты» членам «Гитлерюгенд», особо отличившимся при отражении вражеских налетов на участках ПВО Берлина.

После церемонии награждения фюрер спустился в бункер. Геринг, Дениц, я и Йодль по очереди зашли в его маленькую жилую комнату и поздравили по случаю дня рождения. Со всеми остальными участниками оперативного совещания Гитлер поздоровался за руку при входе в помещение для докладов — при этом о дне рождения больше никто и не вспоминал.

Когда я переступил порог комнаты Адольфа Гитлера, то интуитивно почувствовал, что традиционно—обезличенные поздравления не будут соответствовать драматизму момента, и, преодолевая волнение, произнес, что все мы благодарны судьбе, которая отвела от него предательский удар в июле 44–го. Провидение хранило его, чтобы в час тяжелых испытаний, который пришелся на день его рождения, он предпринял решительные шаги по спасению созданного им Третьего рейха. Нужно действовать, и действовать без промедления, пока Берлин не стал ареной ожесточенных боев.

Я собирался развить свою мысль, но неожиданно он прервал меня и произнес:

«Кейтель, я знаю, чего я хочу. Я уже принял решение и буду сражаться на подступах к Берлину или в самом Берлине. Благодарю за поздравления, и пригласите, пожалуйста, Йодля. У нас с вами еще будет время поговорить…»

В давящей на психику тесноте бункера генерал Кребс, с конца марта исполнявший обязанности начальника генштаба сухопутных войск, доложил об обстановке на Восточном фронте, затем Йодль — о положении на других театрах. Мы с Герингом вышли в несколько более просторное жилое помещение штаб—квартиры. Рейхсмаршал сказал, что через день—другой «Каринхалле» захватят русские, а «Курфюрст» — штаб оперативного руководства люфтваффе в заповеднике Вердер под Берлином — уже который день остается без связи, поэтому он намеревается перевести свой КП в Берхтесгаден. Лететь опасно — придется добираться на машине, пока русские не перерезали дороги на юг между Галле и Лейпцигом. Мы посоветовались и решили: мне нужно добиться согласия фюрера на перевод КП люфтваффе в Берхтесгаден, поскольку более удобный момент уже вряд ли представится.

Несмотря на критическое положение на итальянском театре, обсуждение происходило в спокойной и деловой обстановке — без обычных в последнее время вспышек гнева со стороны фюрера. Гитлер держал себя в руках и давал четкие и ясные указания. Я предложил ему отправить Геринга на юг, пока русские окончательно не перерезали все коммуникации. Фюрер не возражал и вскоре сам предложил рейхсмаршалу собираться в дорогу.

Моя инициатива в этом вопросе объяснялась довольно просто: я предполагал, что Гитлер вместе со штабом оперативного руководства Йодля отправится вслед за рейхсмаршалом в соответствии с разработанным им самим планом обороны рейха. Это могло произойти либо после стабилизации Берлинского фронта, либо в тот момент, когда положение станет угрожающим и придется вылетать из Берлина ночью — самолеты эскадрильи фюрера давно уже стояли наготове. Необходимые для нормального функционирования ставки оборудование, документация и т. п. уже были отправлены в Берхтесгаден по ж.—д. и автотранспортом. К этому моменту была завершена реорганизация командных структур — ОКВ и ОКХ — и сформированы две оперативные (штабные) группы: штаб «Север» для Деница и «Юг» для фюрера в Берхтесгадене. Дениц принимал на себя всю полноту верховной командной власти в Северной Германии, если бы американцам и русским удалось соединиться южнее Берлина, отрезав север рейха от юга. Соответствующий приказ был подписан фюрером накануне, сам он собирался командовать южным фронтом обороны, поддерживая радиосвязь с Деницем.

На обратном пути в Далем я сказал Йодлю, что уже завтра, 21 апреля, отправлю в Берхтесгаден самолетом весь багаж, без которого можно сейчас обойтись, поскольку спецпоезд ОКВ выехал на юг три дня тому назад. Мой пилот оберштабс—инженер авиации Функ вылетел в светлое время суток курсом на Прагу. На борту самолета находились мой адъютант Шимонски, начальник центрального управления ОКВ генерал Винтер, доктор Леман, фрау Йодль и моя жена. В пражском аэропорту пассажиры пересели в автомобили и выехали в Берхтесгаден. Мой самолет вернулся на аэродром Берлин—Темпельхоф вечером того же дня. Мы готовились к переезду в Берхтесгаден, во всяком случае в тот момент этот вопрос казался окончательно решенным.

Фельдмаршал Фердинанд Шернер, командовавший группой армий «Центр» на Восточном фронте — крупнейшим на тот момент контингентом немецких войск, удерживавшим позиции от Карпат до Франкфурта, — прибыл с докладом 21.4.(45). Когда мы с Йодлем вошли в бункер фюрера, он как раз прощался с фельдмаршалом. Доклад Шернера явно пошел ему на пользу — Гитлер был бодр, воодушевлен и призвал нас поприветствовать «его самого молодого фельдмаршала».

На оперативном совещании стало ясно: Шернеру удалось внушить фюреру уверенность в боеспособности своего фронта. Гитлер ухватился за эту соломинку, как утопающий, хотя на самом деле фронт группы армий «Центр» давно уже перестал существовать, и речь шла только об организации ожесточенного сопротивления на отдельных участках. Хотя наше положение на Западном фронте и в Италии выглядело безнадежным, а русские уже стояли под Берлином, фюрер испытал очередной приступ оптимизма, когда совершенно неожиданно для нас в бункере появился генерал Вальтер Венк, командующий вновь сформированной 12 армией, и доложил о планах нанесения контрудара по позициям американцев в Гарце и выдвигающимся на рубеж Эльбы союзническим войскам. Венк подтвердил готовность немецких войск выполнить поставленную фюрером боевую задачу: добиться коренного перелома в оперативно—стратегическом положении между Среднегерманскими горами и Эльбой, разбить врага на линии Магдебург — Люнеберг — Брауншвейг и соединиться с танковой группой, которая после форсирования Эльбы ведет бои в районе Юльцена.

Я не мог разделить прекраснодушных планов фюрера и командующего откровенно слабой 12 армией, зная о тяжелом положении, сложившемся для нас на этом направлении. Убежден, что и Венк не верил в возможность кардинального изменения оперативной ситуации, а в лучшем случае рассчитывал на частный успех. С некоторых пор самообман стал главным прибежищем фюрера, а те люди, которым он безраздельно доверял, беззастенчиво пользовались его стремлением принять желаемое за действительное. За годы совместной работы с Гитлером мне сотни раз доводилось быть свидетелем того, как, не отваживаясь сказать правду в глаза, генералы вселяли в него несбыточные надежды…

22 апреля мы с Йодлем прибыли на дневной доклад в бункер фюрера. Гитлер пребывал в дурном расположении духа, больше всего меня поразил безжизненный взгляд его потухших глаз. Он проявлял крайнюю степень нервозности и дважды выходил из помещения во время доклада Йодля. Причина такого странного перепада настроения выяснилась несколько позже. Оказалось, что еще до нашего приезда генерал Кребс, сменивший Венка на посту представителя генштаба сухопутных войск, докладывал фюреру об обстановке на Восточном фронте и обострении ситуации в битве за Берлин.

До сих пор русским не удалось прорваться в восточные пригороды немецкой столицы. После разгрома 9–й армии Буссе южнее Берлина противник вышел в район Ютербога с угрозой захвата расположенной в этом районе крупнейшей склад—базы вермахта и прорыва в южные предместья «крепости Берлин». Между тем русские наращивали давление и на северном направлении, хотя Одерский фронт генерал—оберста Хайнрици, главнокомандующего группой армий «Висла», все еще держался по обе стороны Эберсвальде. Военный комендант получил личное распоряжение фюрера обеспечить оборону центра города и правительственного квартала.[91]

Йодль постарался закруглиться как можно быстрее: на юге группа армий «Запад» отступает в Тюрингию и ведет ожесточенные бои в районах Веймар, Гота, Швайнефурт; на севере противник теснит ее к Эльбе и в район южнее Гамбурга.

Я попросил фюрера о беседе в присутствии Йодля — требовалось обсудить ситуацию и принять окончательное решение: или капитуляция, прежде чем начались уличные бои в Берлине, или срочный вылет в Берхтесгаден, чтобы оттуда начать подготовку к переговорам. Я попросил всех посторонних удалиться и в какой—то момент остался наедине с фюрером, поскольку Йодля вызвали к телефону. Как это уже не раз бывало, он не дал мне произнести и двух слов и заявил примерно следующее:

«Знаю, о чем вы хотите со мной говорить. Нужно определяться с решением. Решение уже принято: я остаюсь в Берлине и буду защищать город до последнего. Если Венк отбросит за Эльбу вцепившихся мертвой хваткой американцев, я отдам приказ сражаться за столицу рейха; в противном случае я разделю судьбу моих солдат и приму смерть в бою…»

Я возразил, что это безумие, необходимо покинуть Берлин этой же ночью и вылететь в Берхтесгаден, чтобы обеспечить руководство армией и страной — в осажденном Берлине сделать это будет невозможно.

Фюрер продолжил:

«Я не только не запрещаю, но даже приказываю вам вылететь в Берхтесгаден. Но сам останусь в Берлине! Час тому назад я обратился к немецкому народу по радио и объявил о своем решении. Обратной дороги нет…»

В этот момент в комнате для совещаний появился Йодль. В его присутствии я еще раз повторил, что не намерен вылетать в Берхтесгаден без фюрера. Речь идет даже не об обороне или сдаче Берлина, а о командовании фронтами и вооруженными силами, которое уже невозможно осуществлять из рейхсканцелярии. Йодль поддержал меня: когда противник перережет кабель правительственной связи в Тюрингском лесу, связь с группами армий «Центр» фельдмаршала Шернера, «Юг» генерал—оберста Лотара Рендулича, «Е» генерал—оберста Лера (северо—западная Хорватия), «Ц» генерал—оберста фон Витингхофф—Шеля (Италия) и «Запад» фельдмаршала Кессельринга все равно прервется. Совершенно безнадежное занятие пытаться обеспечить ее по рации. Как это предусмотрено самим фюрером, нужно лететь в Берхтесгаден и брать командование в свои руки.

В ответ Гитлер вызвал Бормана и повторил свой приказ: этой же ночью нам троим следует вылететь в Берхтесгаден; Кейтелю взять на себя командование вместе с Герингом — его официальным представителем и преемником. Мы отказались. Я со всей решимостью заявил:

«Мой фюрер, мы работаем вместе вот уже 7 лет. За это время я ни разу не отказался выполнить ни одного вашего приказа, но на этот раз я отказываюсь подчиняться. Вы не можете и не должны бросать армию на произвол судьбы, тем более в таком положении».

Фюрер оставался непреклонным:

«Я остаюсь здесь. Вопрос закрыт. Отныне я связан публичным заявлением. Я сделал это намеренно, не ставя вас в известность, чтобы вам не удалось меня уговорить. Нужно вести переговоры — Геринг сделает это лучше, чем я. Я намерен выиграть битву за Берлин или погибнуть в Берлине. Это мое окончательное решение. Вопрос закрыт и дальнейшему обсуждению не подлежит».

Я убедился, что продолжать разговор с Гитлером в его нынешнем состоянии бессмысленно. Я только сказал ему, что завтра же выезжаю на фронт к Венку и прикажу ему свернуть все операции и выдвигаться в направлении на Берлин на соединение с 9–й армией Буссе. Завтра на дневном докладе я доложу ему, фюреру, о принятых мерах, а дальше видно будет. Гитлер одобрил мой план, увидев в нем, возможно, единственный выход из того ужасного положения, в которое поставил себя и всех нас.

Я вкратце обсудил создавшееся положение с Йодлем. Мы были абсолютно единодушны в том, что наш выезд в Берхтесгаден отменяется, поскольку мы не можем оставить фюрера одного, однако нам необходимо незамедлительно покинуть фюрербункер и Берлин, чтобы в условиях полного окружения окончательно не утратить связь с войсками. Я дал указания Йодлю, чтобы он немедленно связался с заместителем начальника штаба оперативного руководства генерал—лейтенантом Винтером, организовал перевод оперативных штабных групп ОКВ и ОКХ — «Юг» — из Вюнсдорфа в Берхтесгаден и принял командование южным сектором обороны. Сегодня же вечером оперативной штабной группе «Север» надлежит перебазироваться в Крампниц под Потсдамом, куда вскоре прибудем и мы с Йодлем. Вплоть до особого распоряжения крампницкая группа будет играть роль рабочего штаба фюрера, поддерживая постоянную радиосвязь с рейхсканцелярией, с ежедневными докладами оперативной обстановки. На прощание Йодль пообещал связаться по рации с Венком и предупредить его о моем приезде.

Я выехал в расположение 12 армии Венка прямо из рейхсканцелярии на служебном автомобиле. Меня сопровождал майор генерального штаба Шлоттман, а за рулем — унтер—фельдфебель Менх, мой никогда не унывающий водитель. Прямой путь на юг, в штаб—квартиру Венка, пролегал через Науен—Бранденбург, превращенный в груду дымящихся развалин эскадрильями американских «Б–29». Мы долго блуждали по улицам города, объезжая завалы и воронки, в поисках свободного проезда. Штаб—квартира Венка располагалась в лесничестве под Визенбургом. С большим трудом мы попали туда около полуночи, да и то благодаря счастливому стечению обстоятельств: по дороге нам попался мотоциклист связи из штаба 20 корпуса генерала кавалерии Карла—Эрика Келера. Вначале мы оказались в штабе корпуса, затем генерал дал нам сопровождающего, который лесными тропами вывел нас в расположение штаба командования армией.

С глазу на глаз я кратко обрисовал Венку сложившуюся под Берлином ситуацию и добавил только, что вижу единственный путь спасения фюрера в прорыве его армии к столице и соединении с 9 армией. Теперь все зависит от него, в противном случае останется только пойти против воли фюрера и «похитить» его из рейхсканцелярии…

Венк вызвал начальника своего штаба оберста генштаба Гюнтера Райххельма. На штабной карте я показал им обстановку на берлинском направлении, во всяком случае ту, что была там сутки тому назад. Потом оставил их вдвоем, а сам отправился ужинать, пока Венк диктовал приказ по армии, копию которого я собирался отвезти фюреру. Через час мы отправились в Берлин. На обратном пути я намеревался передать приказ Венка генералу Келеру и за ночь объехать КП дивизионных командиров, чтобы лично разъяснить всю важность стоящей перед ними задачи. Так Венк стал единственным человеком, который узнал о моем намерении спасти фюрера и вытащить его из Берлина, пока судьба немецкой столицы не была еще окончательно решена.

За ночь мне удалось побывать на КП передовой дивизии «Шарнхорст» в Кранепуле южнее Бельцига и штабе 41 танкового корпуса, которым командовал мой сослуживец по 6 артиллерийскому полку генерал—лейтенант Рудольф Хольсте. Корпус Хольсте держал оборону на эльбском рубеже, выполняя приказ фюрера препятствовать форсированию Эльбы американскими частями. Своей властью я подчинил танкистов Хольсте командованию 12 армии и объяснил своему бывшему однополчанину, что от его успеха или неудачи в конечном итоге зависит судьба 12 армии и столицы рейха.

Около 11.00, едва передвигая ноги от усталости, я приехал в Крампниц. Переговорив с Йодлем, я передал адъютантам фюрера, чтобы нас записали на доклад на 14.00.

По сравнению с моим прошлым визитом фюрер производил впечатление уравновешенного и здравомыслящего человека. Это вселяло определенные надежды на то, что мне удастся воззвать к его разуму и убедить отказаться от безрассудного решения. После доклада генерала Кребса о положении на Восточном фронте, практически не изменившемся за минувшие сутки, и Йодля — на других фронтах состоялось оперативное совещание в узком кругу. В присутствии Йодля и Кребса я доложил фюреру о своей поездке на фронт…

В конце совещания я попросил фюрера уделить мне несколько минут для разговора наедине. Гитлер согласился разговаривать со мной только в присутствии Йодля и Кребса. Я понял, что он хочет заручиться поддержкой свидетелей. Спокойно и с чувством глубокой внутренней убежденности он еще раз изложил уже известные мне мотивы. Он остается в Берлине. В какой—то мере его присутствие удержит население от паники и заставит солдат сражаться до последнего человека и последнего патрона. Так, как это было в Восточной Пруссии. Войска держались только за счет боевого духа до тех пор, пока ставка находилась в Растенбурге. Фронт рухнул, как только он был вынужден покинуть передний край. То же самое будет и в Берлине — от его присутствия на переднем крае обороны зависит успех деблокирования немецкой столицы и судьба рейха. В заключение Гитлер приказал мне завтра же выехать в расположение штаб—квартиры Венка и еще раз объяснить командирам, что фюрер и верховный главнокомандующий не сомневается в том, что они выполнят свой долг и защитят столицу рейха. На этом разговор закончился, он молча пожал мне руку и покинул нас.

Я не оставлял надежды еще раз попытаться переговорить с фюрером наедине, и вскоре такая возможность представилась. Я без вызова зашел в комнату отдыха и буквально с порога обрушил на него град вопросов. Что делать нам, Йодлю и мне, если русские прорвутся с севера, отрежут Крампниц от Берлина и мы потеряем связь со ставкой? Отдан ли приказ о начале переговоров с противником? Если да, то кто будет их проводить? и т. д. Фюрер совершенно спокойно ответил, что время думать о капитуляции еще не настало. Что касается переговоров, то их следует начинать, как только под Берлином будет достигнут хотя бы частный успех. Я был не вполне удовлетворен разъяснениями фюрера — тогда он добавил, что по его распоряжению рейхсминистерство иностранных дел уже давно ведет зондаж почвы на предмет заключения соглашения с Великобританией по итальянскому вопросу. Сегодня он даст дополнительные инструкции фон Риббентропу, а большего он пока сказать не может.

Мне оставалось только откланяться и уведомить фюрера, что завтра же доложу ему обстановку после возвращения с фронта. С этими словами я вышел из комнаты, не подозревая о том, что вижу Гитлера в последний раз…

В штаб—квартире «ОКВ—Норд»

На обратном пути в Крампниц мы с Йодлем обсудили все мыслимые и немыслимые варианты спасения фюрера, например его «похищение» из рейхсканцелярии. Верный Йодль с грустью признал этот план совершенно бесперспективным из—за усиленной охраны СС и преданного Гитлеру окружения из числа сотрудников СД — без их поддержки любые наши действия в этом направлении были бы обречены на провал. Кроме того, нам бы пришлось преодолевать сопротивление людей типа генерала Бургдорфа и Бормана, а также адъютантов от сухопутных войск и СС.

Отныне мы связывали все наши надежды с Германом Герингом. 22 апреля вечером Йодль во всех подробностях проинформировал генерала Коллера, начальника генштаба люфтваффе, о намерениях Гитлера остаться в Берлине и отправил его в штаб—квартиру рейхсмаршала в Берхтесгадене. Теперь все зависело от Геринга и оперативности его действий. Я был крайне признателен Йодлю за проявленную инициативу. Признаюсь, до сих пор такая идея мне в голову не приходила.

За то время, что нас не было в Крампнице, наш объединенный штаб, т. е. штаб оперативного руководства ОКВ и оперативная штабная группа ОКХ, переформированные Йодлем в «ОКВ—Норд», в срочном порядке эвакуировались. Без приказа вышестоящей командной инстанции, руководствуясь неподтвержденными данными о прорыве русской кавалерии севернее Крампница, комендант барачного лагеря приказал личному составу и служебному персоналу штаб—квартиры ОКВ срочно покинуть крампницкие казармы, подорвав при этом огромную склад—базу вермахта. Мне было некогда разбираться с обезумевшим паникером, ко всему прочему оставившему берлинский гарнизон без боеприпасов. Я предоставил это Йодлю, а сам выехал на фронт по науенскому шоссе, надеясь проскочить, пока дороги не окажутся запруженными отступающими немецкими колоннами или даже перерезанными неприятелем.

За минувшие сутки Венк перевел свой КП в Зеленсдорф, севернее Бранденбурга. Все это время командующий 12 армией тщетно пытался выйти на связь с приданной ему танковой дивизией «Клаузевиц» генерал—лейтенанта Мартина Унрайна, ведущей ожесточенные бои с американцами на западном берегу Эльбы. Я приказал ему завершить перегруппировку и наступать в направлении на Берлин. Судьба фюрера решится в битве за столицу рейха, а не в ходе успешного танкового рейда по вражеским тылам.

В штабе меня дожидалась телефонограмма Йодля, которому пришлось оставить Крампниц ввиду угрозы вражеского прорыва. Кроме двух танковых рот, никаким другим боеспособным резервом Йодль, к сожалению, не располагал. Он эвакуировал штаб—квартиру ОКВ, т. е. наш КП, в Ной—Рофен, между Рейнсбергом и Фюрстенбергом, на запасной командный пункт рейхсфюрера СС, оборудованный всеми необходимыми средствами связи. Естественно, мне было нечего возразить, тем более что Йодль поддерживал постоянную радиосвязь с рейхсканцелярией. Ясно, что как только противник окончательно отрежет Крампниц от Берлина, прекратятся и ежедневные доклады оперативной обстановки в фюрербункере, однако изменить что—либо я был не в состоянии.

Еще раз объяснив Венку всю важность предстоящей операции и обязав его регулярно докладывать фюреру обо всех изменениях оперативной обстановки, я выехал в расположение корпуса Хольсте. С ним я обсудил стоящую перед его танкистами задачу: перебросить главные силы корпуса на северный фланг 12 армии для обеспечения тылового прикрытия и отражения русских контратак, выставив минимальное охранение вдоль эльбского оборонительного рубежа, поскольку американцы, судя по всему, отказались от намерений форсировать Эльбу в ближайшее время.

Мне представлялась вполне реальной возможность деблокирования столицы с юго—запада, на направлении Потсдам — Крампниц — Берлин. Для осуществления плана операции требовалось:

1. 12 армии Венка нанести удар в направлении Потсдама, отбить город у противника и восстановить пути сообщения и линии связи с Берлином.

2. 12 армии установить связь и соединиться с 9 армией Буссе южнее Берлина.

3. Завершить прорыв 11 танкового корпуса СС обергруппенфюрера СС Феликса Штайнера с севера в направлении на рокадное шоссе Берлин — Крампниц (на сильно пересеченной, танконедоступной и оборудованной противотанковыми заграждениями противника местности). Главной задачей Хольсте было установление связи с группой армий генерал—оберста Хайнрици и танковым корпусом СС Штайнера северо—западнее Берлина. В случае удачи нам бы удалось закрыть образовавшуюся брешь и удерживать позиции даже сравнительно небольшими силами, имея в качестве фланкирующего прикрытия танконедоступные болотистые луга долины Хафеля. Я заверил Хольсте в том, что отдам соответствующие приказы Хайнрици, и с наступлением ночи отправился в обратный путь. На рассвете мы миновали Рейнсберг, тихий и мирный городок. Только около 08.00, после многотрудных поисков, мне удалось добраться на КП под Ной—Рофеном. Барачный лагерь располагался в стороне от автострад и населенных пунктов, в густом лесу, и был настолько хорошо замаскирован, что попасть сюда можно было только с проводником или хорошо знающим местность старожилом.

С большим трудом еще в первой половине дня мне удалось дозвониться до рейхсканцелярии и переговорить с одним из военных адъютантов фюрера, а потом с Кребсом. Я сказал генералу, что хотел бы поговорить лично с Гитлером, если он того пожелает.

Примерно около полудня 24 апреля меня срочно вызвали к телефону. У аппарата был Адольф Гитлер. Я доложил ему о поездке к Венку и об успешном начале наступления 12 армии в направлении на Потсдам. Я высказал намерение ближе к вечеру прибыть в рейхсканцелярию с докладом. Гитлер категорически запретил мне пользоваться наземным транспортом, но не возражал, чтобы я вылетел самолетом в Гатов, где располагался аэродром училища люфтваффе. Он передал трубку оберсту фон Белову, адъютанту от люфтваффе, с которым я обговорил условия перелета — мой самолет должен был совершить посадку не раньше наступления сумерек.

Сразу же после этого я позвонил в Рехлин и приказал пилоту подготовить мой старый добрый Ю–52 ко взлету с полевого аэродрома под Рейнсбергом.

Вскоре после телефонного разговора с фюрером состоялось первое обсуждение оперативной обстановки под моим руководством. Генерал Детлефтсен[92] доложил обстановку на Восточном фронте, Йодль — на других театрах. Сохранялась устойчивая связь с командующими фронтами — так что вся информация поступала оперативно и в полном объеме. Йодль незамедлительно передавал поступавшие донесения в рейхсканцелярию по телефону, сообщал о принятых мной решениях начальнику генштаба сухопутных войск Кребсу и, как правило, получал через него санкцию на их осуществление от Гитлера.

Во второй половине дня я выехал из Фюрстенберга на КП танкового корпуса СС Штайнера, расположенный несколько южнее города. К этому моменту в расположение корпуса прибыла только одна из двух доукомплектованных танковых дивизий, вторая все еще находилась на марше. Корпус Штайнера только что вырвался из озерного дефиле и готовился к перегруппировке сил. К сожалению, прорыв танкистов Штайнера не остался не замеченным вражеской разведкой — тем самым танковые полки СС лишились своего главного козыря — фактора внезапности, и «обреченный» на успех прорыв так и не состоялся.

После возвращения на ЗКП я начал готовиться к поездке на полевой аэродром. Неожиданно позвонил оберст фон Белов и передал приказ (фюрера) отложить вылет до наступления темноты в связи с осложнением воздушной обстановки в районе Гатова. Я перенес вылет на 22.00, но и он не состоялся: опустившийся на взлетно—посадочную полосу густой туман сделал полет невозможным. Мне пришлось перенести его на вечер 25 апреля.

С утра я выехал на передовую, на КП генерала Хольсте. После доклада я связался с Венком и узнал от него, что он опять перенес свой командный пункт и добился определенного прогресса на узком участке фронта. Ударный кулак рассек оборону противника, и авангард Венка вышел в озерную долину южнее Потсдама. Резервов катастрофически не хватало, и генерал не мог развить первоначальный успех наступления, поскольку его главные силы вели ожесточенные бои с американцами за переправы через Эльбу севернее Виттенберга. 12 армия оказалась слишком слаба для того, чтобы выполнить поставленную боевую задачу — прорваться к Берлину и соединиться с 9 армией. В этой сложной оперативной обстановке я приказал Венку отозвать одну дивизию с эльбского фронта, перебросить ее на берлинское направление и по рации доложить фюреру о принятом мной решении.

Во второй половине дня я отправился на ЗКП. Примерно на полпути между Бранденбургом и Науеном шофер решил спрямить путь, и мы свернули на Ратенов. У въезда в город нам преградили путь отступавшие немецкие войска. Старший офицер доложил мне, что русские части вот—вот ворвутся в город, который подвергается массированному обстрелу вражеской артиллерии. Я не слышал характерной канонады и решил убедиться в происходящем своими собственными глазами. По абсолютно пустому шоссе мы въехали прямо в город. На Рыночной площади рота фольксштурма занимала позиции в окопах неполного профиля. Поле обстрела составляло какую—то сотню метров до близлежащих домов! Во дворах стояли взятые на передок орудия всех калибров — полевые гаубицы, пехотные орудия и 37–мм зенитные пушки. Все они были накрыты маскировочными сетями, похоже, были замаскированы от обнаружения с воздуха. Группы солдат слонялись без дела между расставленными во дворах тягачами и грузовиками. Противник действительно накрывал одиночными залпами городские окраины.

Я обнаружил коменданта, кадрового офицера инженерных войск, в окружении группы из 10–12 офицеров. Мое появление не только удивило, но и озадачило его. Он доложил мне, что сразу же после взрыва моста на восточном въезде вверенный ему гарнизон начнет отступление ввиду угрозы прорыва русских танков. Я наорал на него, как на новобранца: как можно удирать из города, испугавшись нескольких выстрелов; где боевое охранение, и почему до сих пор не проведена разведка боем; почему пушки стоят во дворах, а солдаты толпятся без дела… Вместе со всей честной компанией мы вышли на окраину и не увидели ничего, кроме разрывов одиночных снарядов. Комендант отдал приказ готовиться к бою, затем под моим наблюдением артиллеристы выкатили орудия на открытые позиции…

Я вернулся в наш лагерь в Ной—Рофене только к концу дня и сразу же приказал пилоту готовить самолет к ночному вылету в Берлин. Вскоре Йодль передал мне телефонограмму из рейхсканцелярии: аэродром Гатов не принимает, поскольку… находится под огнем вражеских батарей. В самом Берлине осталась одна—единственная «взлетно—посадочная полоса»: участок шоссе между Бранденбургскими и Шарлоттенбургскими воротами. С наступлением темноты здесь совершали посадку транспортные «Юнкерсы» люфтваффе — и это был единственный путь снабжения берлинского гарнизона оружием и боеприпасами. Именно по этому воздушному мосту в Берлин должны были прибыть 2 роты эсэсовских добровольцев, выразивших желание победить или погибнуть в осажденной столице.

Мой вылет был назначен в промежутке между полуночью и рассветом. С 24.00 на борту Ю–52 я ждал разрешения на взлет на аэродроме в Рейнсберге. Вместо разрешения последовал категорический приказ коменданта Берлина отменить все запланированные на эту ночь вылеты: многочисленные пожары в черте города накрыли район Тиргартена непроницаемой пеленой дыма, гари и копоти — посадить самолет в таких условиях невозможно.

Не изменил ситуации и мой телефонный звонок в рейхсканцелярию. Мне еще раз разъяснили: все вылеты отменены, из—за густой дымовой завесы разбились при посадке или потерпели аварию уже несколько самолетов. Вернувшись в лагерь, я связался с Берлином еще раз и попросил дать разрешение на дневной вылет. На этот раз мне передали личный запрет фюрера, так как вчера при дневной посадке потерпел аварию самолет с генерал—оберстом Греймом[93] на борту, а сам он получил ранения.

Вечером у меня состоялся долгий разговор с генералом Кребсом. Он сообщил мне, что Геринг смещен со всех постов, лишен званий, наград и права считаться преемником фюрера в случае его смерти за то, что 24 апреля рейхсмаршал отправил из Берхтесгадена радиограмму, в которой просил у Гитлера полномочий на проведение переговоров с представителями вражеских держав. Гитлер был вне себя и приказал командиру роты охраны СС в Бергхофе немедленно арестовать Геринга и расстрелять на месте.

Я был потрясен этим известием и сказал Кребсу, что, по всей видимости, это недоразумение. Вечером 22 апреля фюрер в моем присутствии сказал, мол, это даже хорошо, что Геринг в Берхтесгадене, — рейхсмаршал проведет переговоры лучше, чем он сам. В этот момент совершенно неожиданно для меня в трубке раздался вкрадчивый голос Бормана: «Помимо всего прочего, Геринг смещен и с поста имперского егермейстера…»

Ситуация была слишком серьезной, чтобы реагировать на это глумливое замечание, поэтому я промолчал. Теперь для меня окончательно прояснилась и причина вызова в рейхсканцелярию генерал—оберста фон Грейма: Гитлер решил назначить его преемником Геринга на посту главнокомандующего люфтваффе.

В ту страшную ночь я так и не смог сомкнуть глаз и уже не сомневался в том, что за кулисами этой грязной истории стоит Борман. В душной атмосфере рейхсканцелярии «серый кардинал» умело пользовался угнетенным состоянием духа фюрера и искусно плел интриги, как паук — паутину. Если Гитлер ищет смерти в Берлине, неужели он хочет дотянуться до Геринга из могилы и увлечь его за собой? Я решил встретиться с фюрером при любых обстоятельствах и вылететь в столицу не позднее вечера 26 апреля. Раз уж это удалось сделать фон Грейму, почему бы не попробовать и мне?

26 апреля в первой половине дня в штаб—квартиру ОКВ прибыл гросс—адмирал Дениц. Он отправил радиограмму Гиммлеру и от моего имени пригласил его в Ной—Рофен для обсуждения положения на фронтах. Я, Йодль и прибывшие господа не сомневались в том, что Гитлер будет продолжать упорствовать в своем желании остаться в Берлине, но нам следует предпринимать попытки вызволить его оттуда до тех пор, пока существует хоть маломальская возможность. Американцам так и не удалось форсировать Эльбу под Магдебургом, по крайней мере, особых приготовлений для этого они не предпринимали; позиции Шернера были достаточно прочны для того, чтобы командующий группой армий «Центр» мог проводить перегруппировку сил и даже перебросить несколько дивизий со своего южного фланга на северный — к Берлину. Мы пришли к единодушному и довольно парадоксальному выводу: насколько бесперспективно и катастрофично положение наших войск в целом, настолько не безнадежно оно на берлинском фронте. С тем мы и расстались…

Я был преисполнен решимости уже сегодня ночью поставить фюрера перед альтернативой: покинуть Берлин или передать командование Деницу (северное направление) и Кессельрингу (южное направление). Хотя в подчинении Кессельринга находился генерал—лейтенант Винтер из ОКВ, исполняющий обязанности начальника штаба группы армий «Италия», в создавшемся на фронтах положении обоим командующим требовалась большая самостоятельность и свобода маневра.

Вылететь в Берлин не удалось и на этот раз: по метеорологическим условиям полеты, а точнее посадка на шоссе, были невозможны и в эту ночь. Не только транспортники, но и истребители, и разведчики возвращались на свои базы. Из—за тумана и низкой облачности главный ориентир — Бранденбургские ворота — не удавалось обнаружить даже пилотам штурмовой авиации.

В этой ситуации я принял решение связаться с фюрером и предложить ему хотя бы разделить командные полномочия с вышеупомянутыми командующими. Гитлер отклонил мои предложения как необоснованные. Думать об этом преждевременно, по крайней мере до тех пор, пока русские не перерезали линии правительственной связи. Нецелесообразным, с его точки зрения, было мое предложение о подчинении Восточного фронта — групп армий Шернера, Рендулича и Лера — Кессельрингу. У него достаточно забот на западном театре. Оборону Берлина он возлагает на себя. Я должен позаботиться о снабжении берлинского гарнизона оружием, боеприпасами и продовольствием — большего он от меня не требует. Я не стал уговаривать его покинуть Берлин — да это и было бы бесполезной тратой времени.

Сразу же после отъезда Деница и Гиммлера я выехал на КП командующего группой армий «Висла» генерал—оберста Хайнрици. До сих пор оборона Берлина и общее командование одерским оборонительным фронтом находились в ведении генерала Кребса. Ранее оборона столицы находилась в компетенции группы армий, а в эти последние дни Гитлер назначил командующим Берлинским фронтом бывшего командира 58 танкового корпуса генерала артиллерии Хельмута Вейдлинга, который получал приказы непосредственно от него.

Несколько дней подряд Хайнрици настойчиво требовал подчинить ему танковую группу СС Штайнера и в особенности корпус Хольсте для прикрытия южного фланга. Йодль был категорически против, справедливо возражая Хайнрици, что не может обеспечить охранение его флангов за счет тылового прикрытия армии Венка. Около 13.00 я был на КП Хайнрици в лесу севернее Бойценбурга. Он и начальник его штаба генерал—майор Иво Тило фон Трота доложили обстановку, обострившуюся в результате прорыва русских севернее Штеттина. Резервов для того, чтобы отрезать ударную группировку от главных сил противника, у них не было. Я пообещал изучить вопрос и, возможно, оказать им посильную помощь. В очередной раз я отклонил просьбу о переподчинении им корпуса Хольсте, в свою очередь, потребовав подчинения группы армий «Висла» непосредственно ОКВ — с докладами о положении на КП «ОКВ—Норд» и пр. На том мы распрощались, если и не в полном согласии, то как старые боевые друзья.

Вечером позвонил Хайнрици, сообщил о резком ухудшении положения на участке русского прорыва и заклинал нас перебросить к нему хотя бы одну дивизию из состава танковой группы СС Штайнера. Коротко переговорив со Штайнером, удалось выяснить, что его единственный резерв — 7 танковая дивизия — находится на марше, однако непосредственно после прибытия обергруппенфюрер СС намеревался использовать ее на главном направлении удара. Мне было хорошо известно, какие надежды возлагает фюрер на прорыв танковых дивизий СС, поэтому решение отозвать 7 дивизию в резерв ОКВ далось мне не без внутренних колебаний. Ничего нельзя было сделать: в противном случае через 2–3 дня противник выйдет в тыл танковой группы СС и южного фланга группы армий «Висла».

В 04.00 27 апреля я выехал к обергруппенфюреру СС Штайнеру. Одновременно я собирался с его помощью найти штаб 7 танковой дивизии и обсудить возможность начала наступления на берлинском направлении ограниченными силами. Дивизия как в воду канула! Было выдвинуто предположение, что группа армий «перехватила» танкистов еще на марше, во всяком случае командир 7 дивизии так и не доложил Штайнеру о прибытии, кроме того, не было никаких танков и на указанном мной исходном рубеже развертывания.

Я возвращался на свой КП другой дорогой, размышляя о судьбе «исчезнувшей» дивизии. Где—то на полпути нам повстречались пехотный и артиллерийский штабы в конном строю. Я получил исчерпывающую информацию о местонахождении 7 танковой дивизии и подумал, что… меня хватит удар! Выяснилось, что южный фланг группы армий Хайнрици вторую ночь подряд без огневого соприкосновения с противником организованно отступает на запад и уже сегодня выйдет в район Фюрстенберга. Во всяком случае, они получили приказ развернуть артпозиции именно на том рубеже. Отступали и танкисты, которых так недоставало сейчас ослабленной группировке Штайнера…

В 08.00 я вернулся в Ной—Рофен, чтобы обсудить с Йодлем коренное изменение ситуации и положения штаб—квартиры ОКВ: не сегодня — завтра мы окажемся полностью беззащитными перед угрозой русского наступления. Я связался с Хайнрици и приказал ему прибыть в Нойбранденбург для встречи с командующим 3 танковой армией генералом танковых войск Хассо фон Мантойфелем. Затем, отдав необходимые распоряжения Йодлю, и сам выехал к месту запланированной встречи…

Беседа с Хайнрици в присутствии Мантойфеля состоялась во второй половине дня и проходила в нервозной обстановке. В жестких выражениях я высказал генералу все, что думаю по поводу совершенного им откровенного введения в заблуждение главнокомандования и несанкционированного отступления вверенных ему войск. Хайнрици объяснил отвод южного фланга группы армий оперативной необходимостью, присовокупив, что держит под строгим контролем как запланированное сокращение линии фронта, так и все перемещения и перегруппировку войск. В ответ я обрисовал ему ситуацию на фронте, сложившуюся в результате его самоуправства и самовольного отхода с позиции. В крайне тяжелом положении оказались не только Венк, Штайнер и Хольсте, но и резко ухудшилась оперативная обстановка в районах севернее и северо—западнее Берлина. Хайнрици пообещал не совершать опрометчивых шагов, следовать указаниям ОКВ и действовать впредь в рамках общей оборонительной концепции. Мы расстались внешне доброжелательно, а перед самым отъездом я еще раз напомнил ему о нашей старой боевой дружбе и данном им слове.

Я вернулся в лагерь уже затемно. Йодль доложил мне о резком ухудшении обстановки на южном фланге фронта — севернее Берлина. У меня состоялся продолжительный разговор с Кребсом, поскольку фюрер переадресовал меня к нему. Переговорить с самим Гитлером так и не удалось.[94] Было очень плохо слышно — связь постоянно прерывалась и исчезала. Начальник службы связи вермахта генерал войск связи Праун разъяснил мне, что в настоящий момент все телефонные линии связи перерезаны и пока удается обеспечить только радиосвязь: связь осуществляется посредством приемо—передающего устройства, установленного на привязном аэростате вблизи нашего лагеря, и аналогичного ему устройства на берлинской радиобашне. Пока цела башня и не подбит наш аэростат, можно будет поддерживать связь с рейхсканцелярией. Кроме того, как и прежде, поддерживается связь с фюрербункером посредством коротковолновых радиопередатчиков.

Йодль предложил перенести наш КП на новое место не позднее следующего дня.[95] Я был категорически против, поскольку не хотел без крайней на то нужды увеличивать и без того немалое расстояние между штаб—квартирами фюрера и ОКВ. Кроме того, мне бы не хотелось лишиться с таким трудом налаженной радиосвязи. Впрочем, буквально через несколько часов артиллеристы развернули позиции поблизости от нашего лагеря, и залпы тяжелых батарей положили конец моим сомнениям — похоже, наше пребывание в Ной—Рофене действительно подошло к концу. С наступлением темноты и до самого рассвета артиллеристы вели беспокоящий огонь по позициям противника. Тем временем Йодлю удалось связаться с бункером и переговорить с фюрером, который подтвердил мои распоряжения о незамедлительном прекращении отступления Хайнрици и приказал перейти в контрнаступление 7 танковой дивизии.

Примерно около полуночи позвонил генерал—оберст Хайнрици и заявил, что после нашей встречи ситуация на его участке фронта продолжает ухудшаться с каждым часом и он вынужден отдать приказ об отступлении группы армий. Я ответил ему, что не нахожу слов от возмущения и расцениваю его действия как неповиновение и невыполнение приказа. Хайнрици завопил в трубку, что в таком случае не желает нести или разделять ответственность за судьбу вверенных ему войск. Я заметил, что, по моему глубочайшему убеждению, он никогда и не был достоин столь высокого командного поста, и пусть он сию же минуту передает командование старшему офицеру.[96] Далее я сказал, что сам сообщу фюреру о снятии его с должности, и повесил трубку. Йодль счел смещение Хайнрици вполне оправданным. Я отправил радиограмму в Берлин с сообщением об отставке командующего группой армий «Висла» и объяснением причин. Ночью пришел ответ Кребса с подтверждением получения текста радиограммы фюрером…

Новое правительство Деница

К утру 28 апреля[97] гул артиллерийской канонады стал хорошо слышен в расположении нашего КП. Вместе с начальником службы связи Йодль завершил последние приготовления к эвакуации еще ночью. После переговоров с рейхсфюрером СС Гиммлером последний выразил готовность освободить для нас свой командный пункт в Мекленбурге. Мы выслали вперед спецкоманду для приема участка расквартирования и намеревались последовать вслед за нею. В ночь с 27 на 28 апреля хлынул сильный дождь, и мы были вынуждены опустить аэростат на землю, так что никакой связи с Берлином не было. Поднять его в воздух удалось только во второй половине дня 28.4, поскольку сильно отсырела и соответственно потяжелела оболочка.

Наш лагерь отстоял от линии фронта на каких—то 10 км. Прекрасный солнечный день и великолепная летная погода способствовали активизации вражеских ВВС — над нашим лагерем безостановочно кружили русские истребители и разведчики…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.