Глава 13 Этот дартмутский[21] вид

Глава 13

Этот дартмутский[21] вид

Томительной тропической ночью норвежский танкер, застопорив машины, покачивался на волнах в Индийском океане. Его команда, вооружившись винтовками, стояла на палубе, глядя в темноту, откуда приближался катер. На нем находился одетый в безукоризненную форму британский офицер и два матроса.

Катер подошел к борту. Несколько мгновений он двигался вдоль черной громады корпуса: офицер смотрел вверх, на палубу судна, люди с палубы настороженно глядели вниз — на него. Когда катер приподнялся на очередной волне, офицер ухватился за нижнюю цепь ограждения и секундой позже уже стоял на палубе судна. Левой рукой он расстегнул форменный китель, правой сорвал эмблему британского адмиралтейства — увитый цепью якорь. Еще одно движение, и на его голове оказалась немецкая военная фуражка, а в руке — пистолет.

— Я офицер военно-морского флота Германии, — сказал он. — Вы — мои пленные.

10 ноября 1940 года наш летчик во время облета территории заметил «Оле Якоб». А Рогге спланировал операцию таким образом, чтобы исключить использование орудий, спасти танкер от уничтожения и сохранить ценный приз. А уж на мою долю выпало переодевание и лицедейство. Я временно стал лейтенантом Королевского ВМФ — эта метаморфоза осталась незамеченной британским адмиралтейством, так же как и временное превращение «Атлантиса» в британский вспомогательный крейсер «Антенор».

А получилось вот как…

Когда летчик сообщил информацию о танкере, мы стали размышлять, каким образом захватить судно неповрежденным. «Оле Якоб» был слишком ценным призом, чтобы его уничтожить. Проблема осложнялась тем, что достаточно одного снаряда, чтобы на танкере вспыхнул пожар. Но как же обойтись без снарядов?

Рогге сказал:

— Все очень просто. Вы, Мор, станете британским офицером, а «Атлантис» соответственно британским судном. Мы захватим «Оле Якоб» хитростью.

На этой стадии войны мы получали из Берлина ежедневные разведывательные донесения, содержавшие название британских вспомогательных крейсеров и их оперативных зон. Эта информация поставлялась не тайными агентами, а являлась результатом деятельности криптографов Кригсмарине, расшифровывавших перехваченные британские радиограммы. Информация была в высшей степени надежной, но, поскольку процесс дешифровки занимал много времени, она поступала к нам с опозданием в две-три недели и посему обычно бывала бесполезной в оперативном отношении. Сообщения из Берлина давали нам некую укрупненную основу. По крайней мере, мы знали хотя бы океан, в котором находится противник. Название судно «Антенор» было выбрано как раз потому, что о его действительном нахождении в этих водах вполне мог знать норвежский капитан.

Темной беззвездной ночью мы приблизились к танкеру. Я вышел из своей каюты. Совершенный продукт Дартмута! Во всяком случае, я на это рассчитывал, поскольку имел немало сомнений относительно своего нового облика. Хотя в первый момент я почувствовал себя вполне удовлетворенным «английским видом» своей персоны, несколько взглядов в зеркало заставили меня заподозрить, что я выгляжу именно тем, кто я есть, — немцем, нацепившим чужую форму. И чем дольше я смотрел в зеркало, тем больше убеждался в своей правоте. Даже британское снаряжение, которое я позаимствовал вместо моего кожаного ремня, к которому была пристегнута кобура, приобрело какой-то агрессивно немецкий вид. Но больше всего меня беспокоила фуражка. Под каким углом ее носят британские офицеры? Соблюдается ли сейчас «угол Битти»?[22] Но возможно, я волновался напрасно, поскольку, хотя Каменц, глядя на меня, ехидно расхохотался и сообщил, что мне не удастся никого обмануть, Рогге одобрительно кивнул и сказал: «Сойдет».

Наши мощные прожектора замигали:

«Это британский вспомогательный крейсер „Антенор“. Какое судно?»

После паузы последовал нерешительный ответ:

«Норвежский танкер „Оле Якоб“.»

Еще одна пауза, и снова сигнал:

«Пожалуйста, не преследуйте нас».

«Остановитесь», — просигналили мы.

Но «Оле Якоб» медлил. Он казался неуверенным и робким, как старая дева, которую ночью в парке остановил незнакомец.

Сигнал с «Оле Якоба»:

«Почему вы останавливаете нас?»

Наш ответ:

«Это британский вспомогательный крейсер…»

Но «старой деве» этого оказалось мало. Ей требовалось нечто большее, чем наше заявление. Ее радист послал в эфир крик о помощи QQQ — сигнал, которого мы опасались больше всего. И тем не менее мы не открыли огонь. Вместо этого мы со всей властностью, на которую способны британские военные моряки, потребовали, чтобы норвежцы прекратили использовать радио и немедленно остановились, поскольку нам необходимо поговорить с капитаном.

Радио замолчало. Мы хорошо представляли себе негодование моряков: эти подозревающие всех британцы вынуждают нас терять драгоценное время, когда мы так спешим… Вместо того чтобы сто раз проверять наши документы, лучше бы искали немецкие рейдеры.

Обмен сигналами продолжался еще несколько минут, но все же танкер подчинился, начал снижать скорость и остановился.

Я забрался в катер. Рядом со мной стояло два матроса. Было сделано все, чтобы со стороны казалось: кроме нас в нем ничего нет. Но под брезентом прятались еще семь наших товарищей, вооруженных пистолетами, автоматами и ручными гранатами.

Нам пожелали удачи, и спектакль начался. Мне казалось, что я чувствую волны сомнения и подозрительности, исходившие от танкера. Никогда еще приближающееся судно не казалось мне таким пугающе огромным, никогда еще оно не было таким откровенно враждебным. Мы видели, что несколько норвежцев собрались у орудия. Многие наверняка прятались в тени. Никто не произнес ни слова. Зловещее молчание таило в себе угрозу. Мне все это категорически не нравилось. Какие-то они уж слишком подозрительные. Правая рука инстинктивно двинулась к кобуре. Но я сдержал этот естественный порыв. Если все пойдет не так, как мы рассчитывали, пистолет мне все равно не поможет.

Мы подошли к борту, и чей-то хриплый голос — его обладателя не было видно за светом прожектора — спросил:

— Вы англичане?

Наш ответ утонул в скрежете носа катера о корпус танкера. Я поискал глазами трап — его не было. Дело плохо. На палубе собрались офицеры. Мы могли разглядеть контуры предметов, которые они держали в руках: винтовки! Секунды шли, мы болтались у борта — ни приветственного слова, ни протянутой руки помощи. Тишину нарушал только плеск воды — волны лениво поднимали наш катер, потом снова опускали его и ударялись о корпус танкера. Так дальше продолжаться не может! Дождавшись, когда катер в очередной раз поднимется на волне, я ухватился за нижнюю цепь ограждения палубы, подтянулся и оказался среди норвежцев. Я был один перед лицом исполненной недоверия, подозрительной толпы.

В своем дневнике я позже записал:

«Сейчас или никогда! Я не допущу, чтобы меня разоблачили, и сыграю свою роль до конца. Через секунду я сбросил маску и показал свое истинное лицо. Как это нередко бывает на войне, неожиданность лишила противника инициативы. Я подошел к стоящему впереди офицеру, взял у него из рук винтовку и бросил ее за борт. Затем я показал на катер, из которого уже поднимались на борт мои люди. Получив столь весомую поддержку, я побежал к трапу, ведущему на мостик. Там меня встретил капитан. Он все видел. Я еще не успел отдышаться, когда он проговорил: „Я сдаюсь“.»

Этот отрывок, записанный через день или два после захватывающего приключения, весьма точно передает волнение, овладевшее мной, когда все было уже кончено. В то время, когда разворачивалось действие, у меня не было времени для эмоций. Все произошло очень быстро. Если бы первый человек, у которого я взял винтовку, оказал сопротивление, началась бы перестрелка, которая означала бы конец и для абордажной партии, и для норвежцев.

Но сопротивления не было. Нам удалось захватить приз неповрежденным и без лишнего кровопролития. И только по прошествии некоторого времени, как-никак тогда я был на четырнадцать лет моложе, я почувствовал странную слабость в коленках, а по спине заструились ручейки холодного пота. После капитуляции команды мы тщательно осмотрели приз. «Оле Якоб» вез не топливо, как мы надеялись, а несколько тысяч тонн авиационного спирта. Хорошо, конечно, что удалось лишить противника такого груза, но только нас он не слишком интересовал. Но это была уже не моя проблема. Пока же нам следовало принять меры, чтобы успокоить подозрения тех, кто мог открыть на нас охоту, услышав первый крик о помощи «Оле Якоба».

Несмотря на все наши уловки, его сигнал все-таки пошел в Коломбо, поэтому мы использовали рацию танкера с характерным ключом, чтобы аннулировать сообщение, и проинформировали англичан, что продолжаем двигаться своим курсом после ложной тревоги. Эта нехитрая операция имела довольно забавные последствия, поскольку не только полностью удовлетворила противника, но также, и это самое смешное, ввела в заблуждение наше командование в Берлине. Оттуда нам прислали коммюнике, в котором утверждалось, что суда в Индийском океане настолько обеспокоены нашим присутствием, что норвежский танкер поднял панику при подходе британского вспомогательного крейсера, хотя позднее и аннулировал сигнал о помощи.

Инцидент с танкером «Оле Якоб» стал для нас, во всяком случае в воспоминаниях, приключением, составившим приятный контраст с обычной жестокостью нашей миссии. Во время захвата судна не было пролито ни капли крови и не было причинено никакого ущерба, если, конечно, не считать таковым оскорбленные чувства. Чтобы исключить неправильное понимание нашей тактики, объясню, что поднимать чужой флаг или «идти под фальшивыми цветами» по нормам международного права является совершенно законной военной хитростью. Единственное условие — не предпринимать враждебных действий до того, как маскировка сброшена.

Причем допустимо использовать не только флаги нейтральных стран, но и флаг своего противника. Вышеупомянутое условие касается не только корабля в целом, но и отдельного его представителя. Поэтому я должен был до того, как достать оружие, сначала сбросить британский маскарад и явить миру свою немецкую военную форму, а на «Атлантисе» до начала обстрела всегда взвивался военный флаг.

Тонкое различие? Акцент на букву, а не на дух закона? В праве все нюансы определены достаточно точно, и мы старались соблюдать, по крайней мере, букву закона.

Примерно в это же время и аналогичным способом, хотя и при менее напряженных обстоятельствах, мы захватили еще один норвежский танкер — «Тедди», подчинившийся нашим сигналам сразу.

— Немедленно остановиться! Какое судно? — просигналили мы.

— Что вы хотите?

— Произвести досмотр.

— Хорошо. — И через несколько минут: — Мы можем следовать своим курсом?

— Нет. Ждите нашу шлюпку.

— Какое судно?

— Корабль его величества «Антенор».

«Тедди», однако, удалось поквитаться с нами на прощание, и к тому времени, как с ним удалось покончить, наши физиономии пылали ярче, чем лица его офицеров.

Приняв команду «Тедди» на борт, мы отправили ретивого Фелера на борт танкера для установки зарядов. К сожалению, на этот раз его энтузиазм взял верх над разумом, и заряды, более мощные, чем обычно, взорвались с таким зрелищным эффектом, что судно выбросило облако дыма, которое можно было наблюдать на много миль вокруг. Мощная черная колонна могла послужить отличным ориентиром для ищущих нас англичан. Фелер сотворил извержение своеобразного морского вулкана, тем самым вынудив нас быстро уносить ноги с места действия, словно грабителей, при вскрытии сейфа случайно задевших сигнализацию.

Я, наверное, был единственным, кто обрадовался этому неожиданному зрелищу, поскольку получил возможность заснять захватывающие кадры потопления на кинопленку, кадры, которые позднее были использованы в киноверсии «Жестокого моря».[23] Я не получил никакой благодарности за сей шедевр. У меня не спрашивали разрешения его использовать и не заплатили гонорар. Эта часть «конфискованной собственности врага», так же как все остальное, осела в архивах британского адмиралтейства, откуда и была получена. Не знаю, какой военной хитростью воспользовался господин Монсаррат, чтобы получить кинокадры гибели танкера, но одно могу сказать точно: ужасы, изображенные в «Жестоком море», в действительности не существовали. Жертв на «Тедди» не было.

Нам приходилось маскироваться не только под военных, но и под торговых моряков британского флота. Во время своих странствий мы как-то раз изображали британское торговое судно. Для этого нам даже пришлось уничтожить две шлюпки, которые везли с собой из Германии для использования на Тихом океане, поскольку они были бы не к месту на британском торговом судне. Мы даже соорудили в корме весьма убедительно выглядевшее фальшивое орудие на платформе — в точности, как мы видели на своих жертвах.

Капитан Виндзор, однажды заявивший, что ни за что не обманулся бы нашими модификациями силуэта, конечно, если бы располагал нашим первоначальным описанием, посеял семена недовольства в мозгу Рогге. Этим семенам суждено было прорасти во время нашего долгого боевого похода. Мы так никогда и не узнали точно, что именно в силуэте нашего корабля было не так. Возможно, замечание капитана Виндзора было основано на том факте, что суда, построенные на реке Клайд, имеют значительно более низкие поперечные балки, чем наше. Кроме того, на британских судах того времени не часто можно было видеть современный мейеровский нос[24] и крейсерскую корму.[25] Их мостики были ниже и палубы — не такими гладкими. Но, несмотря на такие различия, мы обнаружили, что небольшое количество грима — например, надеть на моряков британские головные уборы и британские же противогазы — дает весьма неплохие результаты.

В деле обмана важнейшим орудием, как охотника, так и дичи, стало радио, и, как показал эпизод с «Оле Якобом» и другими судами, оно тоже могло носить «чужие цвета».

Во время Первой мировой войны об оперативном наращивании сил вполне можно было судить по изменению потока радиосигналов, и Лондон, так же как и Берлин, научился этим пользоваться. Наши собственные методы — в адмиралтействе — заключались в поддержании постоянного потока сигналов все время, независимо от срочности. Соответственно более девяносто одного процента сообщений могли быть просто «наполнителями», например длинными статьями из «Фёлькишер беобахтер», или рекламными объявлениями вроде «Молодая дама предлагает…». Кодовый сигнал в начале текста показывал оператору, получающему сообщение, что на него не следует обращать внимание и можно не терять время на переписывание. Мы приучили своих военных радистов придерживаться единого стиля передачи, избегать существенных изменений скорости и не давать ключей для идентификации отправителя. Это единство, однако, имело ряд недостатков, становившихся очевидными, когда нам приходилось отправлять сообщения, которые, подразумевалось, исходили от других источников, отличных от немецких. Для таких случаев у нас имелись два бывших радиста, служившие на торговом флоте, их мы привезли с собой из Киля. Эти люди брали в руки ключ, когда мы передавали сообщения на Маврикий или в Коломбо. Им было запрещено перенимать обезличенную манеру военных радистов, наоборот, требовалось сохранять свой индивидуальный стиль.

На следующий день после успеха с «Оле Якобом» — это было 11 ноября, годовщина установления перемирия — наши мысли были далеки от мирных. Наши взоры были обращены вдаль, где виднелся мощный столб черного дыма, означавший приближение очень важной жертвы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.