Глава 14

Глава 14

19 мая погода выдалась солнечной и жаркой. Нас разбудили, как всегда, очень рано, и позавтракать пришлось в очень быстром темпе кашей и чаем из полевой кухни.

Первый орудийный расчет, к которому я относился, лейтенант Кирпичев определил на сегодня быть запасным и вспомогательным, а работать на пушке назначил второй расчет. Меня же лично он послал на помощь пулеметному расчету на грузовике ЗИС: в распоряжение наводчика старшего сержанта Чижа, с которым я, как и почти со всеми товарищами в нашем взводе, был в очень хороших отношениях. Я из своей грузовой автомашины перебрался без мешка с личными вещами, противогаза и винтовки на тот грузовик, на котором находился пулемет.

Пулеметный расчет, в составе которого кроме Чижа были, как я уже упоминал, любимец всей батареи мальчик Леня, принял меня радостно. При этом обычно малоразговорчивый и в то время, с моей точки зрения, уже пожилой украинец Чиж был очень сильно возбужден, так как ему хотелось со всеми поделиться большой радостью, что он и сделал в первую очередь со мной. Смешивая, как обычно, украинские и русские слова, он заявил, что сегодня, возможно, мы освободим от немцев его родную деревню, находящуюся совсем недалеко – в километрах пяти-шести от нашего места. Тогда он забежит в свою хату и обнимет жену, детей, родителей и близких. Я не мог придумать подходящие для данного случая добрые слова, так как имел какое-то смутное предчувствие, что сегодняшний день будет почему-то страшно неприятным.

После окончания завтрака батарея на грузовиках, снявшись с позиций недалеко от леса, освобожденного вчера от немцев, и оставив возле него полевую кухню, двинулась за танками своей бригады. К этому времени они вместе с другими войсковыми подразделениями добрались до реки Берестовая и форсировали ее на разных участках. На противоположном берегу Берестовой танки и пехота, немного не достигнув с юго-востока окраин большого села, за которым находится железная дорога, проходящая через Новомосковск, Красноград и Харьков, с ходу вступили в бой с немцами, подготовившими здесь крепкие оборонительные позиции. Мы слышали все усиливающийся шум того боя – непрерывный грохот выстрелов из разного оружия и рвавшихся снарядов и мин.

На этот раз нашим танкам и пехоте не удалось преодолеть позиции неприятеля, так как он открыл необычайно сильный огонь из противотанковых и других орудий, минометов, пулеметов и ручного автоматического стрелкового оружия. Немцы стали бросать из своих окопов на танки даже связки гранат и зажигательные средства.

Естественно, атаковавшие части несли значительные потери в живой силе и технике. На некоторое время бой прекратился. Но пока недоставало еще налета с неба на наши части вражеских пикирующих бомбардировщиков.

Батарея не доехала до реки Берестовая километра три и часам к десяти остановилась в расположенной к ней поперек балке. Правая сторона балки имела значительно больший уклон и большую высоту, чем левая сторона. И на этой правой стороне виднелась впереди, примерно в километре от нас какая-то деревня, через которую проходила проселочная дорога.

Обе пушки вместе с ящиками для снарядов и другие объекты мы установили, подготовив позиции, на правом берегу упомянутой балки примерно в 10–15 метрах от его края. Расстояние между орудиями было около 100 метров.

Два грузовика «Бедфорд» с открытым кузовом, тянувшие за собой пушки, водители поставили возможно дальше от орудий и по разным сторонам от них. В другом, тоже нешироком и сухом овраге, почти параллельном и аналогичном первому и находившемся слева примерно в 50 метрах от него, расположили автомашину «Бедфорд» с закрытым кузовом. Где-то возле нее же подобрали места для других автомашин, и в их числе – для находившейся непосредственно в ведении командования бригады закрытой машины медсанчасти с изображением красного креста на крыше.

Пулеметчики, вместе с которыми я теперь находился, сразу отрыли у своей автомашины ЗИС с двух ее боковых сторон – метрах в пятнадцати от кузова по длинному защитному окопу глубиной больше одного метра. То же самое сделали у себя орудийные расчеты обеих пушек. Однако хорошо замаскировать все объекты с воздуха не было возможности – сделать это практически было нечем: вокруг не нашлось ни одного деревца. На земле росла лишь низкая и очень зеленая молодая трава.

Между тем за рекой Берестовая вновь раздался близкий шум боя. Это танки и пехота, находившиеся в составе разных войсковых соединений (включая и нашу танковую бригаду), снова предприняли атаку на позиции немцев. Но сейчас положение атакующих сразу стало значительно худшим, чем в первый раз, так как в дополнение к вражескому огню на земле почти одновременно с началом их движения к противнику на них с воздуха налетели несколько пикирующих бомбардировщиков-штурмовиков. При этом мы – зенитчики снова были вынуждены не открывать по ним огня, так как не были уверены в его эффективности, поскольку находились слишком далеко от летящих целей.

В результате многие танки оказались подожженными или подбитыми на поле боя, а остальные машины либо прекратили движение на врага, либо отъехали назад на безопасное расстояние. В нашей бригаде пострадали в основном английские танки, которые имели карбюраторный двигатель. Потеряли много танков также 198-я отдельная танковая бригада и действовавший юго-западнее села Староверовка 23-й танковый корпус вместе с двумя приданными ему отдельными танковыми бригадами.

Остановились все пехотные части. Почти полностью утихла стрельба из минометов и полевых артиллерийских орудий. Снова не обошлось без потерь убитыми и ранеными, и главным образом среди пехотинцев, наступавших вместе с танками. Примерно к полудню дальнейшие атаки наших частей были прекращены.

В это время по балке мимо зенитной батареи проехали назад, вдоль правого берега речки около десятка отечественных танков 199-й отдельной танковой бригады. Они тащили за собой на буксире при помощи тросов несколько не очень сильно поврежденных в бою английских танков, которые после небольшого ремонта можно было использовать вновь. Пару таких танков их водители упросили буксировщиков оставить для ремонта совсем недалеко от места расположения нашей батареи, что вызвало недовольство ее командира – старшего лейтенанта Сахарова. Вероятно, он посчитал это опасным из-за опасности налета противника. В сопровождении лейтенанта Кирпичева Сахаров подошел к тем танкам и повел с их экипажем переговоры, после чего оба наших командира возвратились к себе ни с чем, позволив танкистам спокойно заниматься своим делом.

Вскоре лейтенант Кирпичев пришел проверить готовность к бою нашего зенитного пулемета на грузовике ЗИС. Выполнив эту работу очень быстро и, по существу, чисто формально, он неожиданно отвел меня с собой далеко в сторону от товарищей и тайком от них по-дружески сообщил плохую весть, одновременно попросив, чтобы я пока о ней никому не говорил. Он сказал, что при разговоре с Сахаровым танкисты заявили командиру батареи, что будто бы получен приказ о прекращении дальнейшего наступления на немцев на нашем участке фронта и о переходе войск исключительно к оборонительным боям, так как якобы глубоко в тылу 6-й армии оказались немецкие танки. Возможно, нам придется отступать, чтобы не попасть во вражеское окружение. Я поблагодарил командира за особое внимание ко мне и обещал молчать об услышанном.

Скоро мимо батареи начали проходить группы легко раненных, направлявшихся в тыл самостоятельно или в сопровождении кого-либо. Проехали над балкой севернее места расположения батареи и несколько автомашин с тяжело раненными бойцами и командирами.

После 14 часов дня я, стоя на кузове грузовика ЗИС рядом с пулеметом и ожидая появления полевой кухни с обедом, поглядел на юго-запад и увидел вдалеке, что туда, в тыл, форсировав обратно реку Берестовая, движется большая колонна танков и другой техники. (По-видимому, это был 23-й танковый корпус, наступавший раньше слева от нас на северо-запад и который сегодня высшее командование решило немедленно перебросить на помощь войскам Южного фронта. Об этом мне стало известно совсем недавно из соответствующих литературных источников.) Появление этих танков на горизонте тут же привело меня и моих коллег к мысли, что самолеты неприятеля вот-вот засекут их и начнут охоту за ними, и поэтому нам, зенитчикам, следует немедленно приготовиться к отражению атак авиации. И действительно, самолеты не заставили себя долго ждать: в небе возникла эскадрилья пикирующих бомбардировщиков-штурмовиков, сопровождаемая, как всегда, страшным воем сирен. Как и в прошедшие сутки, истребителей с ними не было, так как наши самолеты того же назначения, которые могли бы на небе противостоять вражеской авиации всех видов, давно уже не летали.

Оба зенитных орудия и пулемет, который теперь обслуживал и я в качестве помощника наводчика и подавателя лент с патронами, без промедления открыли по целям огонь. Однако стрельба не дала положительного результата. Сначала самолеты, как и вчера, не трогая нас, спокойно пролетели вперед. Но на обратном пути, видимо где-то уже почти полностью отбомбившись и отстрелявшись, принялись с оставшимся боекомплектом за нас, а также за стоявшие недалеко автомашины и два ремонтируемых танка. Сделав на небе пару разворотов, они дали по нам несколько пулеметных очередей и побросали вокруг как попало небольшие бомбы.

Командиры и бойцы батареи, непосредственно не занятые стрельбой, быстро укрылись в это время в окопах, а остальные, и я в их числе, не обращая внимания на свист пуль и падавшие рядом осколки от бомб, продолжили стрельбу. Особенно хорошо постреляла пушка второго взвода, над которой «колдовал» первым наводчиком мой земляк и соплеменник старший сержант Василий Алексеев. Наверное, в значительной мере благодаря Василию, к великой радости всех нас, один из пикирующих бомбардировщиков загорелся в воздухе и где-то впереди рухнул на землю, подняв огромный столб пламени и дыма. Однако кто был конкретным исполнителем этого события, сказать было невозможно.

Самолеты полностью разбили пару не принадлежавших нам автомашин, убив или ранив их водителей, повредили машину медсанчасти и ранили несколько других лиц, не сумевших вовремя и надежно укрыться от пуль и осколков бомб. Легко была повреждена одна наша английская автомашина «Бедфорд», тянувшая за собой пушку, и совсем не пострадали оба ремонтировавшихся танка.

Очень плохим последствием налета авиации противника оказалось для всей зенитной батареи то, что уничтожило бомбами подъезжавшую к нам полевую кухню вместе с грузовиком ГАЗ. Из-за этого, конечно, в этот день весь личный состав батареи остался без более или менее сытных горячих обеда и ужина. А многих бойцов, кроме того, очень огорчил тот факт, что на кузове разбитого грузовика находился и пропал бидон с водкой. К счастью, водитель той автомашины и повара, успевшие при появлении самолетов укрыться, не пострадали.

Между прочим, весь этот период, несмотря на получаемое совсем недостаточное и плохое питание, я не чувствовал себя голодным, потерял аппетит и даже имел отвращение к любой пище, в то время как мои коллеги только и думали о том, чтобы досыта наесться. Мне чаще всего хотелось пить, жажда мучила постоянно. И вероятно, причиной этому было то, что я принимал ежедневно вечерами хинин из-за заболевания малярией. В результате с каждым днем я слабел и слабел физически, но как-то все же держался на ногах.

О несчастье с полевой кухней нам сообщил подошедший проведать своего подопечного мальчика Леню старшина Ермаков. Он дополнительно заявил, что теперь всему личному составу батареи в лучшем случае только до завтра придется питаться сухим пайком. И поскольку в этот момент уже давно прошло обеденное время, мои коллеги-пулеметчики вытащили каждый из своих вещевых мешков вяленую рыбину, два-три сухаря, несколько кусочков сахара и закусили ими, запив съеденное водой из стеклянных фляг. Я же, совсем не имевший желания есть, ограничился тем, что выпил лишь глоток воды из собственной фляги, подвешенной за спиной на поясном ремне. А напиться досыта, несмотря на большую жажду, не решился, так как питьевую воду надо было экономить, поскольку поблизости ее трудно было найти и набрать во флягу.

Примерно часам к трем с половиной дня над нашей балкой начали двигаться на восток другие уцелевшие в боях танки нашей, 199-й, и 198-й отдельных танковых бригад, которые накануне тоже переехали обратно реку Берестовая.

Танки вместе с мотострелковыми батальонами покинули передовую линию фронта, оставив ее полностью в распоряжении пехотных частей. Между танками двигалось и множество разных автомашин с прицепленными к ним орудиями и без них, а также редко – мотоциклы.

Теперь, по логике, и нашей батарее предстояло немедленно сняться с позиций и последовать за танками 199-й отдельной танковой бригады, так как мы входили в ее состав, но, по-видимому, нам приказа об этом еще не было. Опять можно было ожидать налета вражеской авиации, но пока все шло спокойно.

Вдруг к ремонтировавшимся двум танкам у берега речки в балке подъехала грузовая автомашина ГАЗ, на открытом кузове которой сидели на двух скамейках несколько красноармейцев с винтовками, а между ними – человек без оружия. К этой машине стала собираться большая толпа. Нам стало интересно, почему же это происходит. Старший сержант Чиж попросил меня присоединиться к той толпе, узнать, в чем там дело. Я быстренько прибежал туда и увидел, что на машине находятся двое часовых и охраняемый ими человек, оказавшийся… пленным немецким солдатом. Он был молоденьким, примерно моего возраста, но несколько выше меня по росту и, как я, тоже худеньким. На нем был такой же мундир, как и у того погибшего немецкого солдата, тело которого мы видели 13 мая.

Сразу можно было догадаться, что пленный является рядовым. Часовые сказали, что его взяли в плен сегодня утром в том самом лесу, где я вчера с товарищами побывал. Якобы он сидел более суток на дереве, а потом слез с него, пытался выйти к своим и при этом был пойман с рацией и автоматом в руках.

Многие присутствовавшие громко кричали на пленного, грозились его прикончить, но часовые не давали им это сделать. Особенно отличился пожилой сержант-водитель ремонтировавшегося танка, попытавшийся даже взобраться на грузовик. Он возмущался тем, что его семья в Смоленской области, оккупированной врагом, теперь вынуждена терпеть великие муки, так как «немецкие изверги-фашисты издеваются над ней и держат ее в голоде. А может быть, семьи уже нет и в живых».

Однако не все были так агрессивны к пленному, как этот смолянин. Они пытались, даже совсем не зная немецкого языка, вступить с ним в разговор и задавать ему вопросы. Но тот, как мне тогда казалось, мелко дрожал от страха перед окружавшими его чужими людьми, молчал и бросал на всех беспокойные и умоляющие взгляды.

Мне удалось протиснуться близко к грузовику и громко задать пленному по-немецки первый пришедший в голову простенький вопрос одним словом: «Infanterie?» («Пехота?») И тут все окружавшие автомашину лица вдруг затихли, удивились моему произнесенному немецкому слову и стали ждать ответа от немца. «Nein, nein. Funker» («Нет, нет. Радист»), – произнес тот, почувствовав какую-то надежду. Я перевел сказанное пленным на русский язык и вызвал тем у всех повышенный интерес к этому человеку. «Значит, он был разведчиком и по рации сообщал своим о наших передвижениях и силах», – сказал кто-то.

После ответа на мой вопрос немец сам задал мне вопрос о том, что его ожидает, и, не дождавшись ответа, начал говорить и говорить. А я, до сих пор фактически еще никогда не слышавший живой и быстрой немецкой речи, не мог многого уловить и понять. Тогда я подумал, что, может быть, немец сам расскажет по-русски о том, что он хочет, если воспользуется моим немецко-русским словарем. И поэтому сказал ему: «Ich habe Deutsch-Russisches W?rterbuch, sagen Sie mit ihm russisch, was Sie wollen» («У меня есть немецко-русский словарь, скажите с ним по-русски, что вы хотите»). Затем протянул немцу свой словарь. Но тот лишь замахал руками, дав понять, что не хочет брать эту мою книжечку. Одновременно он ответил: «Kann nicht, kann nicht» («Не могу, не могу»). И лишь после этого я сообразил, что поступаю неверно, считая собеседника таким же достаточно образованным человеком, как я сам, а ведь он, наверное, даже не был знаком с русским алфавитом. У меня возникла большая жалость к пленному.

Дальнейшее мое и других лиц пребывание возле немца прекратилось совершенно неожиданно: на небе снова появилось звено вражеских пикирующих бомбардировщиков-штурмовиков, из-за чего вся собравшаяся толпа моментально разбежалась кто куда. Лишь двое часовых с охраняемым ими пленным остались по-прежнему сидеть в кузове грузовика совсем беззащитными. А я быстро прибежал к Чижу и сразу помог ему открыть из пулемета огонь по целям. Конечно, начали стрелять одновременно и обе пушки, которыми в этот момент командовали непосредственно командиры огневых взводов Кирпичев и Алексеенко. Рядом с ними периодически находились также командир батареи Сахаров и комиссар Воробьев.

На этот раз, по-видимому, немецкие пилоты были сильно озлоблены на батарею за то, что накануне ею был сбит один их самолет. Они начали атаку прямо на нас и, как мне показалось, непосредственно на наш пулемет. При этом, не долетев до нас не менее чем метров триста, головной штурмовик резко изменил горизонтальное направление своего полета на наклонное к земле и, спикировав на цель со страшным воем сирены, сбросил из-под крыла прицепленные к нему снизу бомбы. (Кстати, мы все хорошо знали, что если бомбардировщик сбросит бомбу, находясь прямо перпендикулярно над нами, то эта бомба упадет не на нас, а где-то впереди в соответствии со скоростью полета самолета.) Все номера пулеметного расчета сразу это хорошо увидели и, отлично зная, чем это грозит, немедленно попытались спрыгнуть с кузова грузовика.

Я тут же взял в руку свою маленькую саперную лопату без чехла, которой утром копал защитный окоп, и вылетел с нею за левый борт кузова. Затем двумя-тремя прыжками очутился у того окопа и плюхнулся в него. А два товарища спрыгнули одновременно со мной за противоположный борт и укрылись в другом – правом – окопе. Однако, как стало известно чуть позже, лишь на мгновение запоздали вовремя покинуть грузовик и скрыться в окопах Чиж и мальчик Леня. (Шофера в кабине машины тогда не было.)

И как раз в тот момент, когда я растянулся в окопе, специально широко раскрыв рот, чтобы от возможных сильных ударов звуковой волны не лопнули в ушах барабанные перепонки, раздались один за другим взрывы двух небольших бомб. После них у меня все же раздался сильный звон в ушах, я совершенно оглох. Все заволокло пылью. Падали комья развороченной земли, камушки, частицы песка, куски дерева от разбитого кузова машины и деревянных ящиков с патронными лентами, поднятые взрывами в воздух металлические части разбитого пулемета, стреляные гильзы и даже отдельные пули с лент. Некоторые из них упали и в окоп, но, к счастью, меня не задели.

Вдруг резко потянуло запахом бензина, вытекшего, вероятно, из изуродованной кабины грузовика. Тут же пришла в голову мысль, что этот бензин может сразу вспыхнуть, вызвать страшный пожар и даже взорваться. Я мог оказаться в пламени пожара или очаге возможного третьего взрыва, и на этот раз – бензина. Надо было немедленно избежать этого и, кроме того, защитить себя от осколков бомб и пуль при повторных атаках самолетов. Поэтому я быстро вылез из окопа и побежал как можно дальше от грузовика вверх по оврагу. Затем остановился и залег на его дне спиной кверху.

Взрыва около разбитого грузовика с пулеметом я не слышал (оказалось, его и не было). Повернув голову вверх, увидел, что самолеты, по которым продолжали стрелять очередями оба наших орудия, развернулись и опять начинают пикировать на пушки, автомашины и танки. Было ясно, что вот-вот они снова сбросят бомбы на все эти объекты и дадут пулеметные очереди по людям. И тут почему-то на миг мне вспомнился однокурсник по Институту стали Лева Гробман, который прошлым летом на трудовом фронте прикрывал при воздушных налетах свою голову металлической частью лопаты. Я автоматически поступил так же, как он.

Внезапно рядом со мной очутился прибежавший откуда-то старшина Ермаков. Он несколько раз открыл и закрыл рот и, по-видимому, что-то сказал, но я ничего не слышал. Как только он тоже улегся возле меня, сразу метрах в сорока упала сзади нас в овраг и взорвалась бомба. Сверху посыпались осколки и другие мелкие тела. И тут неожиданно я почувствовал на правой стороне спины в нескольких местах резкие, но не очень сильные боли, напоминавшие уколы тонкими иглами. Я дальше не стал обращать внимания на эти ранки и появившиеся на нижней рубашке красно-бурые пятна запекшейся крови. Оказалось, что боли в спине были следствием проникновения в тело очень мелких осколков и других твердых частиц, поднятых с земли взрывом. Они прошли через гимнастерку и нательное белье так, что на них образовались лишь небольшие и почти незаметные с беглого взгляда дырки. Впоследствии места нахождения в спине твердых частиц сначала распухли, а потом пришли в нормальное состояние, но начали сильно чесаться. Две-три частицы примерно через полгода вышли из спины сами, а остальные выковыряли товарищи булавкой и иглой.

Произошло еще и невероятное явление: от взрыва бомбы у меня по какой-то неведомой причине неожиданно восстановился слух, и мне стало, как и прежде, все слышно.

…Наконец, все самолеты скрылись, к сожалению, без потерь, и мы с Ермаковым встали и отряхнулись от пыли и грязи. Я снял с себя поясной ремень с флягой на нем, вставил саперную лопату в висевший на нем же брезентовый чехол и вновь перепоясался. Затем мы со старшиной сказали что-то друг другу и молча отправились туда, где накануне стоял грузовик ЗИС с пулеметом.

Оказалось, что они полностью разбиты. Но нас ожидало более чем страшное зрелище, от которого я едва не лишился чувств: среди кучи обломков от грузовика и пулемета и других предметов торчали изуродованные и еще истекавшие кровью мертвые тела Чижа с обширной раной на груди и Лени, голову которого полностью снесло огромным осколком бомбы. Рядом в окопчике лежали серьезно раненные два других номера пулеметного расчета.

Увидев бездыханное тело по-отечески опекавшегося им все время мальчика Лени, Ермаков громко зарыдал и запричитал: «Это я тебя погубил, зачем же я взял тебя с собой, зачем же не оставил тебя дома, в городе! Где же, где же вы, наши самолеты, почему же вы не летаете и не защищаете нас!» Всего этого я не мог вынести и, едва сдерживая слезы, отошел прочь.

Посмотрел в сторону берега речки в балке и обнаружил, что грузовая автомашина с пленным немцем и его охранниками, так же как и наша с пулеметом, разбита и превращена в обломки, а людей с нее не видно: они либо погибли, либо лежат раненными. Неужели бедняге немцу пришлось принять смерть от своих же самолетов! Но мне было не до того, чтобы выяснять его окончательную судьбу.

Кругом чернели неглубокие воронки от взрывов бомб. Заметил, что один из двух ремонтировавшихся танков куда-то отъехал, а другой частично лишился пушки, вероятно, в результате попадания на него бомбы. Оба наших орудия выглядели целыми, и около них копошились боевые расчеты. Но несколько человек из второго огневого расчета и из взвода управления получили ранения разной степени тяжести. Убитых не было. Стояли на прежних же местах остальные три грузовика зенитной батареи. Не поменяла место расположения и поврежденная раньше автомашина медсанчасти. Из группы других, не наших автомашин две или три были полностью выведены из строя, а некоторые требовали ремонта, которым занимались их водители и шоферы уцелевших грузовиков.

Мне не осталось ничего другого, как явиться в распоряжение своего непосредственного командира – лейтенанта Кирпичева. Я доложил ему, стоявшему с каской на голове среди кучи стреляных гильз, о несчастье, произошедшем с пулеметным расчетом. Оказалось, что он об этом уже знал и что даже хорошо видел, как это произошло, и уже успел послать к раненым у разбитой машины медбрата с помощником. Затем я попросил лейтенанта сказать, чем же мне дальше заниматься. Он заявил, чтобы я отправился к закрепленному за нашим орудием грузовику и помог там его водителю Журавлеву привести в порядок автомашину, наверное также пострадавшую при налете.

И когда я прошел около половины пути до грузовика, вдруг услышал душераздирающие человеческие стоны и увидел пытавшегося ползти лежа на спине молоденького, моего возраста, тяжело раненного лейтенанта. По-видимому, он служил где-то в штабе, так как был одет в новенькую зеленую гимнастерку с не темно-зелеными полевыми, а с малиново-красными петлицами на воротнике и в темно-синие брюки-галифе, заправленные в добротные черные хромовые сапоги, начищенные до блеска. Гимнастерка на нем была разорвана посредине. Широкий (комсоставский) темно-коричневый поясной ремень его с латунной пряжкой в виде большой пятиконечной звезды был также разорван. На месте живота у лейтенанта зияла огромная открытая рана, из которой вытекала алая кровь, оставляя на зеленой траве красную полосу. Самым ужасным было то, что у раненого вывалились наружу из распоротого живота большим клубком темно-белые кишки, оборвавшийся конец которых тянулся за хозяином, ложась на траву прямолинейной трубочкой. Желудок лейтенанта тоже был пробит. От всей этой картины меня сразу потянуло на рвоту, но она не получилась, так как с утра я ничего не ел.

Заметив меня, хотя я и не имел при себе никакого личного оружия, несчастный лейтенант стал слабеющим голосом просить: «Товарищ, товарищ, умоляю тебя, ради бога, застрели меня, застрели меня!» Так же, вероятно, он обращался и к другим лицам, проходившим мимо него. Потрясенный увиденным и услышанным и не зная, чем помочь и даже что сказать бедному, явно обреченному на смерть ровеснику, я все же свернул с намеченного пути и добрался до грузовика медсанчасти, вокруг которого сидели и лежали более десятка раненых. Здесь заметил одну возившуюся с каким-то раненым пожилую медсестру, окликнул ее и, вытянув левую руку назад, закричал: «Там умирает лейтенант, помогите, помогите ему!» Как она дальше поступила, я не был свидетелем.

Наконец, я дошел до своей грузовой автомашины и нашел возле нее Михаила Дмитриевича, накачивавшего вручную насосом одно из колес. Он очень обрадовался, что со мной все в порядке, расспросил меня обо всем случившемся с пулеметом и пушками, поохал по погибшим товарищам и порекомендовал мне пока передохнуть. Я с удовольствием согласился с этим и начал взбираться на кузов грузовика, чтобы взять там из своего вещевого мешка хоть пару сухарей и кусочек сахара.

Но мои намерения не сбылись: в небе снова внезапно появились два немецких самолета, и пришлось нам с Журавлевым отбегать от машины подальше в поле. Мне при этом попалась на пути воронка от взрыва сброшенной раньше бомбы. Я туда быстро спрыгнул, хорошо зная, что такое место является наиболее подходящим для того, чтобы защитить себя, поскольку вероятность точного попадания в него бомбы второй раз ничтожно мала. К счастью, самолеты не стали с нами ничего делать. Облетев всю местность и оценив результаты своего предыдущего налета, они спокойно удалились. Наши пушки стрелять по ним не стали.

Выйдя из воронки, я сумел пройти напрямик в сторону грузовика, наверное, не более 20 метров: пересекая участок луга с так же приятно пахнувшими, как и в поле родной деревни, зеленой травой и полевыми цветами, вдруг споткнулся об кочку и упал. Подняться сразу на ноги совсем не было сил и… желания. Поэтому решил немного полежать. А затем под щебетание птиц и жужжание шмелей, пчел, ос, стрекоз, мушек и других насекомых, оживившихся вновь после прекращения оглушительных шума и грохота вокруг, а также под еще теплыми лучами солнца, шедшего к закату, незаметно для себя крепко-крепко уснул… И мне было все равно, идет война или нет. Но, наверное, сон длился недолго.

Проснулся из-за того, что меня кто-то сильно тряс за голову. Это оказался Вася Трещатов, кричавший: «Юр, скорей проснись и вставай, пойдем хоронить ребят, попрощаемся с ними!» С трудом пришел в себя, встал на ноги и поплелся рядом с другом туда, куда он меня повел. А Михаил Дмитриевич остался у своей машины и продолжал возиться с нею.

Пошли мы назад – туда же, откуда я накануне прибыл. По дороге снова увидели на земле того же тяжело раненного лейтенанта, которому, очевидно, никто не помог: он был уже мертв.

Прибыли на место, где валялись обломки разбитого бомбами грузовика ЗИС и пулемета на нем. Здесь собралась небольшая толпа. На траве, на двух плащ-палатках лежали окровавленные тела погибших Чижа и мальчика Лени без головы, от которой остались на земле лишь мелкие обломки костей и остатки мозга. Рядом с трупами стояли комиссар Воробьев, державший в руках «медальоны смерти» покойных, командиры всех трех взводов и все еще продолжавший тихо плакать по Лене старшина Ермаков с двумя большими лопатами. Командира батареи Сахарова не было. Солнце на ясном небе уже уходило за горизонт.

Комиссар произнес теплые слова о погибших и поклялся отомстить немецким оккупантам за их смерть. Он извинился, что в сложившейся ситуации нет возможности похоронить товарищей достойно, но после войны их непременно перезахоронят на подобающем месте и поставят на могиле памятник.

Четыре бойца подняли плащ-палатки с телами покойных и поднесли их к отрытому ранее самими же погибшими защитному окопу. Затем хорошо завернули трупы в те же зеленые брезентовые ткани и осторожно опустили обе ноши в окоп, имевший глубину и ширину лишь чуть больше одного метра, а длину – около двух метров. Все присутствовавшие бросили в могилу по горсти земли, после чего старшина Ермаков и еще кто-то завалили окоп грунтом от бруствера. Никаких опознавательных знаков типа хотя бы столба на небольшом холмике могилы не установили и лишь положили на нее две пилотки покойных. Далее пятеро бойцов второго огневого взвода дали погибшим два раза салют выстрелами из винтовок. На этом церемония похорон павших закончилась. А около могилы осталась только куча обломков разбитого грузовика ЗИС и уничтоженного зенитного пулемета.

Так закончили свой жизненный путь, наверное, ни за грош два славных человека. Очень было жаль Леню, не успевшего на свете совсем ничего хорошего увидеть. Но как-то по-другому было жалко Чижа.

Предполагаю, что после войны никто обоих героев не перезахоронил, так как их «временная» и безвестная могила наверняка не сохранилась, поскольку не могли оставаться около нее долго приметным знаком обломки разбитого грузовика с пулеметом. Кроме того, сомневаюсь, сообщили ли родным и близким павших о факте и дате их гибели и месте захоронения. Потомки и другие родные Чижа, вероятно, и не предполагают, что останки их близкого человека истлели в земле совсем недалеко от его родной деревни и кладбища своих предков. И что похоронен он на родной ему Украине…

…Перед тем как разойтись после похорон павших товарищей, подошел к толпе командир батареи Сахаров и объявил, что командир танковой бригады приказал нашему подразделению отправиться вслед за танками, уже находящимися в пути, на исходные рубежи, а передовую линию фронта будут удерживать только части стрелковых дивизий. Сахаров дал приказ батарее срочно сняться с позиций и ехать назад – на восток. Извинился, что из-за отсутствия полевой кухни, которая разбита, не будет и нормального ужина: придется всем на время довольствоваться лишь сухим пайком. И еще распорядился, чтобы водители всех грузовиков немедленно отправились на них к развозящей жидкое горючее автомашине с цистерной (эта машина находилась в распоряжении непосредственно командования танковой бригады и стояла сзади нас в километрах двух) и заправились у нее полным запасом бензина на предстоящую длинную дорогу.

Перед отъездом на заправку все три наших грузовика подъехали посредине между обеими пушками. Здесь бойцы и командиры забрали из машин свои шинели, вещевые мешки, сумки с противогазом и личное оружие. При этом я с ужасом установил, что моей винтовки в кузове нет: по-видимому, ее кто-то заменил и взял себе, так как после того, как все находившееся оружие было разобрано по владельцам, одна винтовка, не имевшая ствольной накладки, оказалась без хозяина. Спросить у товарищей, кто же забрал мою винтовку, я не посмел. Очень сильно испугался, что меня теперь здорово накажут за утерю оружия, номер которого записан за мной. Но делать было нечего – пришлось взять оставленную винтовку и надеяться, что подмену не заметят. Итак, грузовики уехали.

Дали команду ужинать, и все, вытащив из вещевых мешков имевшиеся продукты, поели их, предварительно получив у старшины Ермакова положенные 100 граммов водки и помянув ею погибших товарищей, которых только что похоронили. Я тоже не отказался от водки. Затем все попили из фляг немного воды и сделали перекур.

Немного отдохнув, весь личный состав батареи занялся снятием с позиций обоих орудий и погрузкой ящиков со снарядами на возвратившиеся вскоре к пушкам грузовики. Чистить стволы орудий банником от образовавшегося при стрельбах нагара не стали из-за отсутствия времени. Пока мы вели погрузочные работы, все водители автомашин отправились к разбитому при бомбежке грузовику ЗИС и вместе с его уцелевшим шофером выбрали из обломков этой машины и забрали с собой те ее части и детали, которые могут пригодиться в дальнейшем.

Окончив все работы, выкатили с позиций оба орудия и прицепили их к грузовикам. Потом все оделись в шинели (а я перед этим надел еще под гимнастерку теплый белый свитер, который, кстати, дальше не снимал почти десять суток), надели на голову пилотки и каски (кто их имел), а за спину – вещевые мешки и через правое плечо – сумки с противогазом. Затем, взяв в руки личное оружие, уселись повзводно на скамейках кузовов всех трех оставшихся автомашин и платформах двух орудий. Я со своим первым орудийным расчетом во взводе и его командиром, как и раньше, сел на кузов грузовика Михаила Дмитриевича. С ним рядом расположился в кабине комиссар батареи.

Последовала команда «Вперед!», и колонна двинулась в путь. Погода стояла по-прежнему сухой и теплой, а небо было ясным. Солнце почти полностью ушло за горизонт, и стало темно – наступила ночь. Но машинам пришлось ехать без зажженных фар. Сначала, еще при слабом дневном свете они с большим трудом преодолели участок луга с наклоном вверх влево от правого берега речки в балке, а потом вышли на ровное, не засеянное никем из-за войны чистое поле. Далее поехали по проселочной дороге, которая во многих местах была сильно изрыта проехавшими накануне танками.

По обеим сторонам дороги попадались разбитые и поврежденные автомашины и повозки. Несмотря на большую темноту, были заметны на земле холмиками тела людей и лошадей, погибших при атаках с неба. Кое-где виднелись силуэты остановившихся по разным причинам танков. За нами периодически появлялись на небе разноцветные огни от ракет. Было трудно дышать из-за туч пыли, поднимавшейся от колес машин. Страшно хотелось спать.

После того как проехали километров пять, передняя грузовая автомашина вдруг не сумела преодолеть совсем небольшой подъем, вследствие чего пришлось всей колонне остановиться и пропускать шедший позади транспорт. Все шоферы батареи собрались у той машины, чтобы выяснить, в чем дело, а с ее кузова слезли все, кто там сидел.

Воспользовавшись остановкой, я, чтобы предохранить себя от возможного приступа озноба из-за малярии, вынул из вещевого мешка пакетик с хинином, принял его последнюю дозу и запил лекарство последним же глотком воды, сохранившейся во фляге.

К рассвету 20 мая доехали до колеи железной дороги между станциями Первомайский и Тарановка и, переехав ее, добрались до села Алексеевка, около которого в поле увидели множество больших брезентовых палаток с красным крестом сверху. Оказалось, что в них был устроен полевой госпиталь. Здесь мы оставили всех своих тяжелораненых, а одного товарища с легким ранением по его настойчивой просьбе взяли и дальше с собой.

Проехали по проселочным дорогам несколько сел и деревень и после полудня оказались снова у села Лозовенька, где пребывали до 12 мая. Теперь мы остановились на его северо-восточной окраине. На этот раз нашему взводу отвели для пребывания крайний двор с небольшой хатой, тоже крытой соломой.

Как всегда, сперва разгрузили с автомашин и расставили на нужных местах ящики со снарядами, отрыли в поле для обеих пушек позиции на расстоянии около 100 метров между ними и установили в них, замаскировав соломой, орудия и вырыли индивидуальные защитные окопы. Отрыли и яму для общего туалета. Затем набрали из ближайшего колодца во фляги питьевую воду и доели имевшиеся продукты сухого пайка. При этом все, кроме меня, остались по-прежнему страшно голодными.

В этот день лейтенант Кирпичев посчитал целесообразным опять оставить дежурным на пушке второй боевой расчет, освободив его от выполнения других работ. Самолеты немцев много раз пролетали над селом, но мы не стали их беспокоить: надо было экономить боеприпасы и, кроме того, не хотели раскрывать себя, пока окончательно не обустроимся на новом месте.

К вечеру я совсем обессилел. Санинструктор Федоров измерил мне температуру и нашел, что она находится на опасно низком уровне – значительно ниже 36 градусов. Я не имел аппетита, во рту сильно горчило, все время мучила жажда, из головы клочьями лезли волосы. Поэтому лейтенант Кирпичев приказал Федорову отвести без личного оружия, но с необходимыми сопроводительными бумагами меня и приехавшего с нами упомянутого выше легко раненного товарища, которому почему-то вдруг стало хуже, в полевой госпиталь, находившийся совсем недалеко от нас. Он был устроен в четырех брезентовых палатках, аналогичен тому госпиталю, который мы проехали в Алексеевке, и располагался на берегу речки восточнее Лозовеньки.

Прибыв туда, мы увидели страшную картину: внутри палаток и вне их лежали, в основном на земле, и стонали от боли великое множество раненых. Везде были лужи крови, грязь и человеческие испражнения, сильно воняло. Метались вокруг мужчины и женщины в белых халатах. Я страшно испугался всего этого и решил, что ни за что здесь не останусь – пусть умру, но у себя, в своем коллективе. Этому моему решению поспособствовало еще и недовольное лицо Федорова после того, как он зашел в палатку главного врача с просьбой принять в госпиталь меня и товарища и вышел оттуда. Медбрат сказал, что из-за переполненности палаток мне отказано. Соглашались принять только раненых. Но немного хинина в госпитале мне все же с собой дали.

Я и Федоров вернулись в свою часть почти ночью. Меня приняли назад радостно и, вручив обратно мою винтовку, отправили с ней спать на деревянной кровати внутри хаты с разбитыми стеклами. Но предварительно заставили выпить по приказу Кирпичева 100 граммов водки, закусить сухариком и кусочком сала, попить с сахаром кружку вскипяченного в котелке над костром горячего и крепкого чая. Приняв дозу хинина и не сняв с себя шинель, я хорошо выспался, а утром 21 мая мне стало гораздо легче, появился аппетит, лучше стало настроение. Я нормально встал, спустился к речке и умылся холодной водой из нее, сняв с себя всю одежду до брюк, и присоединился к товарищам, чтобы позавтракать новыми продуктами, полученными накануне с подвижного склада 199-й отдельной танковой бригады старшиной Ермаковым.

Погода была жаркой. Думалось, что жизнь в Лозовеньке пойдет дальше так же хорошо, как она была у нас до 12 мая. Но сильно тревожило то, что с запада в село и вокруг него прибывали все новые и новые воинские части, главным образом пехотные, отступавшие от преследовавшего их противника.

Командование нашей танковой бригады и ее штаб расположились в большой хате в центре села рядом с полевыми кухнями. Танки почти никто из посторонних видеть не мог, так как они везде были размещены очень скрытно и хорошо замаскированы. Кстати, больше своих танков я уже вообще не видел.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.