Глава 7 Долгое прощание

Глава 7

Долгое прощание

Решение заточить Бонапарта на острове Святой Елены было принято Венским конгрессом. Это решение было одобрено на конференции в Ахене, а затем признано законным по акту английского парламента, в соответствии с которым пленник именовался военнопленным генералом Бонапартом. Святая Елена – вулканический остров двадцать восемь миль в окружности. Он расположен в южной части Атлантического океана и использовался как пункт пополнения запасов пресной воды по пути в Индию. Климат острова типичный для океанских островов – частые ливни, туманы, люди, жившие там, часто страдали от амебной дизентерии, но в остальных отношениях климат был полезен для здоровья. Поскольку к острову часто приставали военные и торговые суда, ходившие по основному морскому торговому пути, он сочетал в себе, с одной стороны, доступность, с другой – удаленность от сторонников Бонапарта, которые могли бы предпринять попытку спасти ссыльного. На самом деле за все шесть лет пребывания Наполеона на острове не было ни одной такой попытки. Остров охраняла эскадра фрегатов, которые постоянно несли караульную службу вокруг острова, патруль в прибрежной зоне и гарнизон, насчитывавший 2 250 солдат. Количество береговых орудий, которые могли бы отразить нападение, было увеличено до 500 пушек. Содержание узника обходилось британским налогоплательщикам примерно в полмиллиона золотых наполеондоров в год.

Бонапарту разрешили взять с собой на остров группу придворных и десяток слуг: его мамелюка-телохранителя, дворецкого, трех камердинеров, трех лакеев, счетовода, буфетчика и чистильщика ламп. Со слугами проблем не было. Действительно, Луи Маршан, молодой главный камердинер, опровергал аксиому, что ни один великий человек не станет кумиром для своего камердинера: Маршан боготворил низвергнутого императора. Совсем другое дело – придворные. Одного из них, маркиза Шарля де Монтолона, выбрали потому, что его супруга Альбина была чрезвычайно хороша. Она, (как предполагается) стала последней любовницей Бонапарта. Однако позже у нее появился еще один любовник, некий английский офицер, и, попав в немилость к Бонапарту, она покинула остров. Другой придворный, генерал Гаспар Гурго, был весьма раздражительным господином, вероятно, гомосексуалистом (он иногда отзывался о Бонапарте «она»), и отчаянно ревновал императора к Монтолону и его супруге – он даже вызывал маркиза на дуэль. Однако Гурго тоже оказался в опале. Были также гражданский адвокат граф Жозеф де Лас-Каз и его сын Эммануэль. Но Лас-Каза депортировали за нарушение правил содержания под стражей – он пытался тайно отправлять письма на континент. Старшим в свите Бонапарта был генерал граф Анри Бертран – ровесник императора, верный адъютант Бонапарта. К сожалению, его жена Фани была роялисткой, она пыталась утопиться, когда ей сообщили, что ей придется сопровождать мужа в ссылку. Бонапарт усугубил ее антипатию, когда после отъезда Альбины попытался оказывать ей знаки внимания, которые она решительно отвергла. Другие люди присоединялись к свите во время ссылки. Туда входили и священники (их присылали мадам-мать и дядя Бонапарта – кардинал Феш), которые не могли серьезно повлиять на весьма далекого от церкви узника, и доктора, среди которых особо выделялся доктор Барри Эдвард О’Мира – хирург с «Беллерофона». Всего в свите Бонапарта было от десяти до двенадцати придворных.

История показывает, что не меньше, чем в наше время, во всех королевских дворах, особенно если они маленькие и в изгнании, бурлят ревность и интриги, и свита Бонапарта была типичным примером этого неприятного феномена. Временами ненависть была почти осязаема, и придворные бросали друг другу в лицо обвинения в предательстве. На каком-то этапе Бонапарт выразил мнение, что ему следовало бы взять с собой только слуг, и с ним нельзя не согласиться. Значение придворных Бонапарта состояло в том, что они записывали воспоминания самого ссыльного императора; кроме того, шестеро из них плюс один из камердинеров выпустили свои мемуары, которые легли в основу целой индустрии литературы о Наполеоне, зародившейся в 1816 году и с тех пор неустанно развивающейся вплоть до наших дней. Эти мемуары, как и все, что имеет отношение к жизни Наполеона, весьма противоречивы, иногда даже в самых простых вопросах, и отражают напряженность и антипатию ссылки, которая была по-своему столь же драматична, как и любой другой период жизни Бонапарта.

Главным источником напряженности, кроме самого экс-императора, был ограниченный, упрямый, педантичный и дотошный, действовавший из лучших побуждений, честный, нервный и чересчур щепетильный Хадсон Лоу, которого назначили губернатором острова и главным тюремщиком Бонапарта. Ни один человек, обладавший связями или влиянием в Англии, не соглашался на эту должность, а Лоу, который по рождению не принадлежал к дворянскому сословию, был рад получить ее. Она давала ему финансовое благополучие – 12 тысяч фунтов в год плюс надбавки, к тому же он становился почетным кавалером ордена Бани (он уже был возведен в рыцари) и получал чин генерал-лейтенанта. Отец Лоу был полковым хирургом. Лоу родился в армии, поступил на службу в возрасте двенадцати лет и служил всю жизнь – по всей империи и на европейском театре военных действий. Бонапарт часто насмешливо фыркал, что его тюремщик никогда не нюхал пороху, но это было не так. Лоу участвовал в тридцати одном сражении (против пятидесяти сражений самого Бонапарта), он был свидетелем и египетской кампании, и поражения французов под Лейпцигом. Лоу сражался в Италии, в Германии, Греции, Испании и в самой Франции; жители Марселя вручили ему почетную награду за спасение города от мародерства. Лоу говорил на нескольких языках и слыл крупным специалистом, во-первых, в воспитании и тренировке местных вооруженных сил, таких как Корсиканские рейнджеры, Мальтийский полк, Неаполитанские нерегулярные войска, Русско-германский легион (все эти подразделения финансировало британское правительство), и, во-вторых, в связях с союзническими армиями, особенно с армией Пруссии. Так, в тринадцати сражениях он исполнял обязанности офицера для особых поручений при Блюхере. Он был разносторонним, опытным человеком, в соответствии с официальной характеристикой, «не пропустившим ни дня службы с начала войны в 1793 году». Герцог Веллингтон, под началом которого Лоу служил генерал-квартирмейстером, считал его человеком весьма недалеким, но добросовестным и безупречно честным офицером, который стал жертвой скандальной травли.

Что послужило причиной столь жестокой травли? В Англии ее развязали представители партии вигов из числа близких к Холланд-хаузу, которые всегда симпатизировали Бонапарту как оппоненту абсолютной монархии по праву помазанника Божьего. Они мечтали освободить императора или помочь ему бежать с острова. Когда попытки добиться права на неприкосновенность личности провалились, сразу после назначения Лоу губернатором Святой Елены, лорд и леди Холланд неоднократно приглашали его в Холланд-хауз и использовали все свое обаяние и лесть, чтобы убедить гостя принять их взгляды и смягчить условия содержания знаменитого узника. Сначала Лоу был ошеломлен – ведь его принимали в самом изысканном обществе Европы, однако вскоре понял, что задумали Холланды. Он категорически заявил, что собирается строго следовать инструкциям графа Батерста, секретаря по делам колоний, которому парламент поручил проследить, чтобы Бонапарту были обеспечены все условия, совместимые с требованиями безопасности. На этом барон и баронесса оставили Лоу в покое и с того момента стали его заклятыми врагами.

На острове кампанию против губернатора намеренно развернула свита ссыльного императора. Сам Бонапарт начал с того, что попытался очаровать Лоу, но быстро понял, что тот неподкупен. С тех пор Лоу в его устах характеризовался как сатана: подлый, подозрительный, лживый. Бонапарт утверждал, что Лоу подкупает его слуг, что он профессиональный отравитель, человек, способный на низкую жестокость, который стоял во главе банды корсиканских убийц. Часто намекают, что Лоу и Бонапарт каждый день ссорились по пустякам. Мелочный и ограниченный Лоу был антиподом великодушного Бонапарта. Фактически они встречались всего шесть раз, две последние встречи состояли полностью из оскорблений и обвинений из уст Бонапарта и молчания Лоу.

Бонапарт, как мы могли заметить, всегда правильно использовал пропаганду – от итальянской кампании до египетского похода и далее, и теперь, с поддержкой семейства Холланд он начал самую долгую и самую успешную пропагандистскую кампанию в своей жизни. Ее хорошо охарактеризовал Бэзил Джексон, молодой британский офицер из охраны Бонапарта: «Политика, истово и усердно проводимая сторонниками Наполеона, которым изгнание претило так же, как и самому Бонапарту, состояла в написании памфлетов и жалоб на излишние ограничения, оскорбления со стороны губернатора. Нехватка продовольствия, жуткие условия проживания, пагубное влияние климата – вот далеко не полный список обвинений, но в основном все сводилось к оскорблениям в адрес губернатора как воплощения вселенского зла.

Позже, после смерти Бонапарта, де Монтолон признался Джексону: «C’?tait n?tre politique, et que voulez-vous?»[28]

Истина же в том, что Лоу был человеком гуманным, как подтверждают многие случаи в его жизни. В 1808 году он лично обращался к подчиненному Бонапарта, Бертье, с призывом прекратить массовые расстрелы калабрийских патриотов, которые устроила французская армия в Неаполе. Лоу был популярен среди мирного населения Италии, и когда занимал разные административные посты на Ионических островах, жители в благодарность преподносили ему памятные дары и почетное оружие. Такой же популярностью он пользовался и на Святой Елене среди всех слоев населения, даже среди землевладельцев, несмотря на тот факт, что в 1817 он своей властью отменил на острове рабство – на 16 лет раньше, чем оно было отменено во всей империи. Жители острова очень расстроились, когда вскоре после смерти Бонапарта Лоу покинул остров (его преемником стал мрачный бригадный генерал Джон Пайн Коффин).

Нет никаких свидетельств того, что Лоу плохо или жестоко относился к Бонапарту. Наоборот, именно губернатор увеличил сумму, выделяемую на содержание двора, с 8 тысяч фунтов до 12 тысяч – такую же сумму, какую получал он сам на посту губернатора. Последующее сокращение этой суммы до первоначального размера было диктатом министерства по делам заморских территорий, которое не оставило Лоу выбора. Должно быть, он горько улыбался, выслушивая, как Бонапарт упрекает в жестокой экономии лично его, а не министерство. А ссыльный сопровождал свои жалобы демонстративными действиями: то публично продавал свое столовое серебро, то ломал мебель, чтобы пустить ее на дрова. На самом же деле Бонапарт ни в чем не нуждался. Лонгвуд, в котором он обосновался, был одним из самых лучших домов на острове. В нем было около сорока комнат, прекрасная библиотека – Лоу даже предложил Бонапарту пользоваться своей собственной огромной коллекцией книг (это предложение было отклонено). Ограничения на конные и пешие прогулки (за территорией Лонгвуда Бонапарта повсюду сопровождал британский офицер) были минимальными. Ограничения в отношении переписки были более строгими, но это вполне обосновано, принимая во внимание то, что мы теперь знаем.

Положение Лоу было чрезвычайно сложным. Бонапарт не содержался как особо охраняемый заключенный, не был он и под домашним арестом. У него была собственная свита, штат слуг и целые легионы приверженцев, сторонников за пределами острова, даже в Англии, людей, занимавших высокое положение, обладавших немалыми средствами. Лоу же, на свою беду, отвечал за то, чтобы с вверенного ему острова не сбежал самый опасный человек, которого когда-либо знала Европа; человек, который стал причиной гибели миллионов и миллионов людей; человек, который развязывал одну войну за другой и на полтора десятилетия вверг континент в полнейший хаос. Бонапарту нельзя было верить на слово. Он нарушал все до единого договора, которые сам же подписывал, в частности тот договор, согласно которому он должен был обосноваться на Эльбе. Эта последняя вероломная выходка стоила жизней 100 тысячам храбрых, отважных воинов и больших материальных потерь. Если Бонапарт снова вырвется на свободу, какие еще беды он может причинить невинным людям в угоду своим слепым, неуемным амбициям? Именно подобные рассуждения заставляли Лоу быть особенно строгим, и Европа должна быть благодарна этому человеку за его принципиальность.

Истинным призванием Бонапарта было командование армией. Его целью в жизни – если не сказать, его главным удовольствием – была битва. И вполне естественно, что на Святой Елене он был несчастлив. Ему нужны были женщины по первому требованию. Ему нужны были азарт, возбуждение. И в первую очередь ему нужны были события. Но на Святой Елене не происходило никаких событий. Он ковырялся в саду. Диктовал мемуары. Пытался научиться говорить и писать по-английски, но безрезультатно – об этом свидетельствует его записка от 7 марта 1816 года: «Граф Лас-Каз, вот уже шесть недель, как я изучаю английский язык и не вижу никакого прогресса. Шесть недель – это сорок два дня. Если бы я изучал пятьдесят слов в день, то знал бы уже две тысячи двести слов». Он бесконечно рассуждал, разглагольствовал. В его доме устраивали званые вечера, иногда даже танцы. Периодически Бонапарт впадал в острую депрессию или заболевал, в основном у него были проблемы с пищеварением. В эти периоды он не допускал к себе никого, кроме слуг. Он наносил визиты и принимал посетителей. Играл в вист с английскими офицерами. Мог часами стоять на берегу, вглядываясь в морские просторы, как часто стоял в свое время на поле боя – невысокая приземистая плотная фигура в старой серой шинели, со знаменитой шляпой, плотно надвинутой на широкие густые брови.

Так описывали его люди, которые с ним встречались. 8 марта 1817 года у берегов Святой Елены бросил якорь «Принц-регент». На борту корабля находился пятилетний Вильям Мейкпис Теккерей, который возвращался из Индии в школу, и его чернокожий слуга Лоренс Барлоу. Как позже писал будущий романист: «Барлоу повел меня на долгую прогулку по скалам и холмам, пока мы не набрели на какой-то сад, где прогуливался некий человек. „Это он, – сказал чернокожий слуга, – это Бонапарт! Он съедает по три ягненка в день и столько младенцев, сколько может схватить!“». Впечатления тех, кто сталкивался с Бонапартом, сильно различаются. Матрос, который сопровождал его по дороге на Святую Елену, Джордж Кокберн, вспоминает, что в целом Бонапарт произвел на него хорошее впечатление, но его поразила неприятная привычка Наполеона вскакивать из-за стола, как только заглотнет свой обед. Бетси Брайерс, четырнадцатилетняя дочь агента Ост-Индской компании на острове Святой Елены, подружилась с экс-императором, хотя и обвиняла его в том, что он жульничает, играя в карты (она не единственная, кто обвинял в этом Бонапарта). Он был опечален, когда в 1818 году девочка вернулась в Англию. Она всегда передавала ему поклоны и приветы, а позже говорила с Наполеоном III о его знаменитом родственнике, когда ей в дар передали виноградник в Алжире. Некоторым посетителям повезло: Бонапарт был в настроении принимать гостей. Эти люди находили его любезным и приветливым. Он по своему обыкновению задавал массу вопросов, правда, не всегда выслушивал ответы. Начиная с 1819 года, Бонапарт стал гораздо реже показываться в обществе, а с середины 1820 он был уже серьезно болен, и большую часть времени проводил в доме.

Смерть Бонапарта тоже стала частью мифа о нем, поэтому необходимо остановиться на ее обстоятельствах в мельчайших деталях. Во время его последней болезни, с 17 марта 1821 года и до его смерти 5 мая, в разные периоды его пользовали как минимум шесть врачей. Они спорили по поводу лечения – так же, как и его свита. Симптомами болезни были вздутие живота, замедление пульса, повышение и понижение температуры, рвота и кашель, обильное потоотделение и тошнота, бред, тремор, икота и со временем потеря памяти и беспамятство. Ему приписывали ртуть и каломель, но в какие-то периоды он отказывался принимать медикаменты и вообще пускать к себе врачей. Он также отказался от услуг двух священников, которых присылали его родственники, утверждая, что у него нет религии; но они все равно тайно соборовали Бонапарта. Когда на какой-то период ясность мысли вернулась к нему, он пересмотрел свое завещание и внес в него два значительных изменения. Во-первых, он оставил 10 тысяч франков Андре Кантиллону, старому солдату, который 11 февраля 1818 года в Париже пытался застрелить Веллингтона, но был отпущен за недостатком свидетельств вины. И, во-вторых, в пятом абзаце завещания он записал: «Моя смерть наступила не от естественных причин. Меня отравили английские олигархи и нанятый ими убийца (Лоу). Англичане мстят мне».

Едва ли Бонапарт действительно верил, что его отравили, хотя он довольно часто выдвигал подобные обвинения еще задолго до того, как записал это в своем завещании. Но, находясь на Святой Елене, он предъявлял многочисленные совершенно дикие обвинения. Он, например, обвинял мадам Бертран в том, что она «шлюха, которой следует бродить по улицам, как обычной уличной проститутке: она переспала со всеми офицерами английского гарнизона». В своей итальянско-корсиканской манере, он часто задумывался о том, что его могут отравить, и всю жизнь обвинял всех врагов в попытках отравить его. Однако его, казалось, очень непросто отравить. Единственный реальный случай, когда он принял яд, была попытка суицида в марте 1814 года, доза «достаточно большая, чтобы убить двух его кавалеристов», в соответствии с отчетом, не подействовала на него. Это могло произойти вследствие некомпетентности его придворного врача, Жана Корвизара. А может, вся эта история – просто вымысел. У Бонапарта, несомненно, не было суицидальных наклонностей, и он не попытался покончить с собой в 1815 году, когда у него был гораздо более серьезный мотив для этого. Многие историки, изучавшие жизнь Бонапарта, обсуждали теорию отравления мышьяком, хотя они не пришли к общему мнению, давали ли его в больших или малых дозах, к тому же прямых научно обоснованных свидетельств в пользу такой теории не найдено. Неизвестно, мог бы и стал бы Лоу применять яд, если бы получил такой приказ от кабинета министров. Действительно, Бонапарт и сам время от времени приходил к заключению, что скорее можно заподозрить графа д’Артуа, будущего Карла X, или «белых» террористов, или русских, или пруссаков.

Не вызывает сомнения тот факт, что медицинская история Бонапарта была тщательно и детально изучена докторами и историками. Учитывая его стиль жизни и риск, которому он подвергался, Бонапарт был довольно здоровым человеком. Он бывал в боях под ружейными и пушечными выстрелами больше, чем любой другой его современник, включая Нея и Веллингтона, хотя они и дышали ему в спину. Девятнадцать раз в бою под ним убивали коня (еще больше лошадей он загнал до смерти). Под Тулоном он был ранен в лицо, его левое бедро с внутренней стороны проткнули штыком, и эта рана, по его словам, постоянно беспокоила его. Остальные его ранения были несерьезными. Он шутил, что самую серьезную травму ему нанесла ревнивая болонка Жозефины во время «сражения» в их первую брачную ночь. Бытуют слухи, что он заразился гонореей (от Жозефины) и сифилисом, но прямых доказательств этого нет.

Бонапарт, вероятно, боялся, что ему уготована судьба отца, который умер от рака желудка. Он всю жизнь довольно часто жаловался на боли в желудке. Он был умерен в еде и пил только разбавленное водой вино. Но с другой стороны, всегда, когда мог, он заглатывал еду всего за десять минут. Всю свою активную жизнь он много упражнялся в верховой езде. Тем не менее в возрасте тридцати лет он стал сильно поправляться, его тело стало жирным и приобрело тот бледно-розовый оттенок, который в последней стадии позволил людям сравнивать его с китайским кабанчиком. Несколько раз, занимаясь сексом, он внезапно терял сознание (его женщины жаловались, что он совокуплялся страстно, но быстро, не считаясь с партнершей). У него наблюдались периодические проблемы с легкими, но никаких признаков туберкулеза, в то время второго по распространенности убийцы молодящихся мужчин. С 1810 года у него были проблемы с мочеиспусканием. Это причиняло ему сильные страдания в русскую кампанию и во время Ста дней. С самого начала его пребывания на Святой Елене он жаловался на запоры, боли в желудке, тошноту и рвоту, но его самой большой проблемой было затрудненное мочеиспускание. Действительно, несколько раз видели, как он, стараясь помочиться, держался за стену или дерево и стонал: «Это мое слабое место, это меня убьет, в конце концов».

Официально о смерти Бонапарта объявил врач из Флоренции Франсуа Антоммарки, который проводил паталогоанатомическое исследование под наблюдением пяти английских хирургов – Митчелла, Ливингстона, Арнотта, Бертона и Шортта, которые подписали отчет, и шестого, Генри, который составлял этот отчет, но был слишком молод, чтобы подписывать его. Заключение врачей свидетельствовало, что Бонапарт умер от злокачественной опухоли или карциномы желудка, и они пришли к такому заключению, не зная, что отец покойного умер от такого же заболевания. Антоммарки отказался подписывать этот отчет, составив свой собственный документ, в котором было отмечено, что причиной смерти стало увеличение печени, которое, предположительно, являлось результатом гепатита. И в том и в другом отчете описывалось состояние тела. Зубы здоровые, но с черным налетом из-за употребления лакрицы. Левая почка на треть больше, чем правая. Мочевой пузырь маленький, в нем обнаружены камни; его слизистая была покрыта красными пятнами. Если бы его уретра была разрезана на части, (во всяком случае, существует такая теория), стал бы заметен небольшой шрам по всей окружности, слишком тугой, чтобы позволить пройти даже самому мелкому камню. Это стало причиной ухудшения состояния здоровья Бонапарта в возрасте около сорока лет. Его тело приобрело женственные черты, то есть покрылось толстым слоем жира, было безволосым, с хорошо развитыми грудью и лобком. Узкие плечи, широкие бедра, маленькие гениталии. Мы сами можем принять решение относительно этих открытий, их значимости и надежности.

Новость о смерти Бонапарта достигла Лондона 3 июля. Когда Георгу IV доложили: «Мой долг сообщить вашему величеству, что ваш самый заклятый враг мертв», король воскликнул: «Она умерла?» (Король подумал, что имеется в виду его занедужившая жена, королева Каролина). Веллингтон получил известие о смерти Бонапарта в Париже, когда был на вечеринке, устроенной Талейраном. Кто-то из гостей воскликнул: «Quelle ?v?nement!»[29] Талейран сухо ответил: «Non, ce n’est pas un ?v?nement, c’est une nouvelle»[30]. 4 июля миссис Арбутнот, друг Веллингтона, записала в своем дневнике: «Герцог Веллингтон приехал ко мне и сказал: „Теперь я могу сказать: я самый успешный из ныне живущих генералов“».

Смерть Наполеона Бонапарта недолго оставалась самой главной новостью. Говорят, его последними словами были: «Армия… авангард». Его похоронили, как солдата, в его любимой зеленой униформе гвардейского кавалериста и знаменитой серой шинели, в которой он был во время битвы при Маренго. Его могила находилась в прекрасном месте, долине Руперт. На могиле стоял камень, на котором были написаны только слова: «CI-GIT» («здесь покоится»), потому что французы и англичане не могли договориться относительно надписи. Для всего мира, включая Францию, было бы лучше, если бы это скромное захоронение оставалось нетронутым, потому что, если Бонапарт умер побежденным, больным, то Наполеон вскоре предстал в посмертном мифе непобедимым воином, идеальным правителем. Вернувшиеся на трон Бурбоны никогда не были особенно популярны, а в 1830 году парижская толпа и вовсе выдворила их из столицы. И даже Бурбоны не могли предотвратить появление целой индустрии, связанной с именем Наполеона. Эта кампания началась с публикации «Мемориал Святой Елены» (Memorial de Saint-H?l?ne) (1822–1823) Лас-Каза, необычайно популярного отчета о ссылке, полного фальсификаций, преувеличений, однако книга была грамотно составлена и вызывала симпатию к поверженному гиганту в цепях, попавшему в плен к злобным пигмеям. За этой книгой последовали другие мемуары: Гурго, Монтолона и Бертрана, которые проводили такую же «политику». Поэты, под предводительством Пьера Жана Беранже, вскоре подхватили эстафету: в 1828 году вышла книга «Сувениры народа» (Souvenirs du peuple) (ностальгирующая по прежней славе. А Виктор Гюго, который приветствовал возвращение Бурбонов к власти, переметнулся в противоположный лагерь и принялся писать страстные стихи в честь Наполеона, начиная с «Оды колонне» (Ode de la Colonne), – стихотворения, написанного в 1827 году. Вскоре практически все значительные силы французской литературы принялись за работу. Мощная полиграфическая промышленность Парижа выпустила дешевую иллюстрированную историю жизни и подвигов Наполеона, которая раскупалась сотнями тысяч экземпляров. Беднякам эта книга пришлась по душе. В сущности, она стала первой книгой по истории для многих поколений французских детей.

Все это стало фундаментом, началом официальной реабилитации – настоящего возведения Бонапарта в ранг национального героя. Луи-Филипп, который пришел на смену династии Бурбонов в 1830-м, многозначительно назвался «королем французов», подражая популизму Наполеона. В 1833-м он приказал снова установить статую Наполеона на вершине колонны на Вандомской площади в Париже. Кроме того, в том же 1830 году в Англии виги, наконец, пришли к власти, заменив правительство Веллингтона. В своем завещании Бонапарт просил, чтобы его похоронили «на берегах Сены». Лорд Холланд, теперь министр, настаивал, что волю низвергнутого императора следует исполнить. И в 1840-м году британское правительство, наконец, согласилось – тело Бонапарта было эксгумировано. Луи-Филипп отправил сына Франсуа на военном корабле забрать останки человека, которого теперь во Франции называли императором. В декабре 1840 года в Париже устроили небывалые по пышности похороны. Тело было доставлено в историческое здание Дома инвалидов, который был построен Людовиком XIV и превращен в военный пантеон. Там в течение следующих двадцати лет в крипте собора была воздвигнута роскошная гробница «величайшего воина всех времен и народов». Льющиеся сквозь витражи собора солнечные лучи падают на саркофаг из красного карельского порфира – для туристов, приезжающих в Париж, это одно из самых захватывающих зрелищ – конечно, несколько тривиальное, но эффектное и незабываемое.

Впервые легенда о Наполеоне значительно повлияла на историю в декабре 1851 года, когда племянник Бонапарта, Луи-Наполеон, воспользовался ею для организации государственного переворота в стиле своего дяди, а в следующем году провозгласил себя «императором французов». С тех пор индустрия по продвижению культа Наполеона получила официальную и финансовую поддержку.

Процветали газеты с заголовками Le Petit Caporal и Le Redingote gris («Маленький капрал», «Серый сюртук»). По приказу Наполеона III в период с 1858 по 1870-й были изданы двадцать восемь огромных томов переписки Наполеона плюс три тома его записок, сделанных им на острове Святой Елены, и, наконец, отдельное издание его завещания и приказов по войскам. В составлении этих книг принимали участие многие выдающиеся французские писатели. Некоторые возражали. Так, Ламартин сначала благосклонно относившийся к идее воздать должное личности Наполеона, протестовал против, как он выражался, «этой наполеоновской религии, которая насаждается в умах народа вместо истинной религии свободы». Но большинство преклоняли колено перед легендарным человеком, олицетворявшим собой величие Франции, величие, которое нация быстро утрачивала. Падение Второй наполеоновской империи в катастрофе под Седаном подтверждало высказывание Маркса: «История повторяется дважды: первый раз в виде трагедии, второй – в виде фарса». Это высказывание касалось падения обеих наполеоновских империй, как и их возвышения, усиленное ностальгическим стремлением вспомнить те годы, когда нация Наполеона правила миром. Так, республика Клемансо, диктатура Виши под руководством Петена, четвертая республика экзистенциалистского хаоса и Пятая республика де Голля – все они преклоняли колени у могилы человека, перед которым они благоговели.

По сути дела, посмертный культ Наполеона серьезно сказался в дальнейшем, он распространился невероятно широко, породив чудовищное потомство. Британцы, которым, по идее, должно было сохранять здравый смысл, уравновешенность и четкое понимание истинного положения вещей во всей этой шумихе и истерии, на самом деле повели себя совершенно иначе. В Англии культ Наполеона начался с мемуаров О’Мира о жизни на острове Святой Елены, которые были изданы в 1822 году. В них автор всячески превозносил Бонапарта и обливал грязью Лоу. Разгневанный бывший губернатор острова потратил остаток жизни и все свои сбережения на тщетные попытки призвать О’Мира к ответу за ложь и клевету. Никто не читал жизнеописание Хезлитта, но тысячи людей купили «Жизнь Наполеона» Вальтера Скотта, в которой, хоть и в критичной форме, тоже муссировалась тема поверженного гиганта, вызывавшая сочувствие к павшему величию. Другие авторы пошли еще дальше. Эмерсон, один из самых популярных и влиятельных писателей Америки середины девятнадцатого века, воспевал Бонапарта как «представителя среднего класса», и ссылался на него как на архетип достойного восхищения «человека, добившегося успеха своими собственными силами» (фраза «человек, сделавший себя сам» как раз входила в моду). Сэмюэл Смайлс, проповедник самоусовершенствования, восхвалял его как превосходный образец для подражания. Белок и Честертон, Харди и Шоу по-своему прославляли Наполеона из легенды – как «спасителя Европы», народного императора, настоящего сверхчеловека.

В ретроспективе самым ярым бонапартистом был Томас Карлейл, который отвел Бонапарту центральную роль в знаменитом курсе лекций 1841 года «Герои, почитание героев и героическое в истории». Как и большинство писателей, Карлайл считал, что у Бонапарта был фатальный моральный порок, изъян, который и сгубил его; но тем не менее он был «истинным демократом», «нашим последним великим человеком». Восхищение Бонапартом привело его к тому, что он написал великолепную биографию Фридриха II, которая взволновала всю Германию, именно эту книгу Геббельс читал Гитлеру в берлинском бункере в последние дни Второй мировой войны. Благодаря поэтическому гению Гейне, самому популярному лирику Германии, миф о Наполеоне, сильном правителе, «рыцаре на белом коне», нашел свое место и в Германии, где всесильный государственный аппарат, воодушевленный старинным почитателем Бонапарта Гегелем, стал стержнем как для марксистского, так и для нацистского тоталитаризма. Муссолини – диктатор-фигляр, как и Наполеон III, мог похвастаться некой чертой, присущей и Бонапарту, – любовью к древнему Риму, с его бесконечными колоннадами. Альберт Шпеер, архитектор Гитлера и его apprenti sorcier[31], тоже был бонапартистом. Его отношение к Гитлеру странным образом перекликалось с отношением Денона к императору. Но все диктаторы богатого трагедиями двадцатого столетия – от Ленина, Сталина и Мао Цзэдуна до карликовых тиранов, вроде Ким Ир Сена, Кастро, Перрона, Менгисту, Саддама Хусейна, Чаушеску и Каддафи, – имели общие черты со своим прототипом, Наполеоном Бонапартом. Любопытно, что Бонапарт при жизни не смог разрушить легитимную Европу. В конце жизни он спровоцировал созыв Венского конгресса, который настолько укрепил историческое право династий на решение основных принципов государственного устройства, что установившееся положение продлилось целое столетие – до Первой мировой войны. А самые страшные черты бонапартизма: обожествление власти и войны, централизация государственной власти, использование культурной пропаганды для возвеличивания самодержца, мобилизация всей нации в погоне за личной и идеологической властью – махровым цветом расцвели только в двадцатом веке, который войдет в историю человечества как эра позора. Именно поэтому стоит помнить правду о человеке, который стал причиной возникновения подобных явлений, развеять все мифы, сорвать все маски и показать реального человека. Нам придется усвоить основной урок истории: все формы величия, военного и административного, возникновение наций и империй, ничего не стоят – а, по сути, опасны и даже гибельны в своих крайних проявлениях – без способности к состраданию и раскаянию.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.