Глава XIX Роман-синтез

Глава XIX

Роман-синтез

Подпоручик Ильинский

В основу сюжета «Братьев Карамазовых» положена история одного из товарищей Достоевского по омскому острогу, отставного подпоручика Ильинского, который служил ранее в тобольском линейном батальоне, судился за отцеубийство и был приговорен к двадцати годам каторжных работ.

Из двухсот омских арестантов особенно заинтересовал Достоевского этот «отцеубийца из дворян». Он появляется на первых же страницах «Записок из мертвого дома» и открывает галерею психологических портретов знаменитой книги. «Особенно не выходит из памяти один отцеубийца», — отмечает сам Достоевский. В «Записках» сообщается, что это был беспутный человек, весь в долгах, убивший отца, чтоб получить наследство. Но в своем преступлении он не сознался. Писатель узнает во всех подробностях его дело от «людей его города» и считает, что имеет об этом преступлении довольно верные сведения: «весь город, в котором прежде служил этот отцеубийца, рассказывал эту историю одинаково».

Речь идет о Тобольске: среди омских арестантов могли быть бывшие жители этого города, но следует думать, что Достоевский слышал о деле Ильинского и от тобольских декабристов, с которыми общался в свои сибирские годы, особенно от семейства Анненковых (долголетних тобольчан): «Факты были до того ясны, что невозможно было не верить». Очевидно, уже в те годы Достоевский заинтересовался этим нравственным «феноменом». Но судьба этого лица во всем трагизме предстала перед ним гораздо позже.

Первая глава «Записок из мертвого дома» с рассказом о каторжанине-отцеубийце была впервые опубликована в 1860 году и за полтора года напечатана четыре раза. Не удивительно, что она дошла до Сибири и, видимо, до Тобольска — родного города мнимого преступника. В мае 1862 года Достоевский получил сообщение из Сибири, в котором говорилось о невиновности описанного им «отцеубийцы». В майской книжке «Времени» 1862 года в главе VII второй части «Записок из мертвого дома», озаглавленной «Претензия», Достоевский сообщил читателям, что по полученным им бесспорным сведениям описанный в первой главе его записок «отцеубийца из дворян десять лет страдал в каторжной работе напрасно, что невинность его обнаружена по суду, официально». Этот «поразительный факт», раскрывший Достоевскому «во всей глубине трагического» историю «загубленной еще смолоду жизни под таким ужасным обвинением», запомнился ему как благодарный материал для художественной разработки. Значительно позже, осенью 1874 года, Достоевский занес в свои черновые тетради следующую запись:

«13 сент. 74. Драма. В Тобольске, лет двадцать назад, вроде истории Ильского. Два брата, старый отец, у одного невеста, в которую тайно и завистливо влюблен 2-й брат. Но она любит старшего. Но старший, молодой прапорщик, кутит и дурит, ссорится с отцом. Отец исчезает. Несколько дней ни слуху ни духу. Братья говорят об наследстве, и вдруг власти вырывают из подполья тело. Улики на старшего (младший не живет вместе). Старшего отдают под суд и осуждают на каторгу. (Ссорился с отцом, похвалялся наследством покойной матери и прочая дурь. Когда он вошел в комнату и даже невеста от него отстранилась, он, пьяненький, сказал: неужели и ты веришь? Улики подделаны младшим превосходно.) Публика не знает наверно, кто убил.

Сцена в каторге. Его хотят убить. Начальство. Он не выдает. Каторжные клянутся ему братством. Начальник попрекает, что отца убил.

Брат через 12 лет приезжает его видеть. Сцена, где безмолвно понимают друг друга. С тех пор еще 7 лет, младший в чинах, в звании, но мучается, ипохондрик. Объявляет жене, что он убил. «Зачем ты сказал мне?» Он идет к брату. Прибегает и жена. Жена на коленях у каторжного просит молчать, спасти мужа. Каторжный говорит: «Я привык». Мирятся. «Ты и без того наказан», — говорит старший.

День рождения младшего. Гости в сборе. Выходит. Я убил. Думают, что удар.

Конец: тот возвращен, этот на пересыльном. Его отсылают. (Клеветник.) Младший просит старшего быть отцом его детей.

«На правый путь ступил!»

В первоначальных записях к «Братьям Карамазовым» старший брат обозначается обычно фамилией Ильинский. Обозначение это сохраняется и позже рядом с установившимся именем героя — Дмитрий Федорович.

Нетрудно увидеть в этой записи реминисценцию истории подпоручика Ильинского и первый абрис «Братьев Карамазовых». Помимо истории Дмитрия Федоровича, здесь дана и фабула вставной новеллы романа — «Таинственный посетитель». Покаяние тайного убийцы перед собранием гостей, приехавших поздравить его с днем рождения, полностью разработано в рассказе Зосимы.

Из приказов по русской армии за 40-е годы видно, что преступление, легшее в основу «Братьев Карамазовых», произошло во второй половине 40-х годов, так как Ильинский вышел в отставку в 1845 году, а в начале 1850 года, когда Достоевский прибыл в острог, он уже застал там «отцеубийцу из дворян».

В личном архиве писателя не сохранилось, к сожалению, письма из Сибири о невинном осужденном, которое могло бы пролить полный свет на историю одного из его самых выдающихся замыслов. Но жизненный источник фабулы романа достаточно освещается приведенными материалами.

В черновых тетрадях середины 70-х годов Достоевский записывает ряд планов, которые будут разрабатываться в «Братьях Карамазовых». Например:

«— Итак, один брат Атеист и отчаяние.

— Другой — весь фанатик.

— Третий — будущее поколение — живая сила, новые люди. (И — новейшее поколение — дети)».

Закончив в 1875 году «Подростка», Достоевский снова, как и после «Бесов», делает большой перерыв в своей художественной работе, и два последующих года — 1876 и 1877 — уходят в основном на «Дневник писателя».

Но в самом начале 1878 года Достоевский расстается на время с читателями.

«В этот год отдыха от срочного издания я и впрямь займусь одной художнической работой, сложившейся у меня в эти два года издания «Дневника» неприметно и невольно».

Следует думать, что первое полугодие 1878 года Достоевский, отвлеченный рядом событий и дел, не мог вплотную подойти к писанию романа и, вероятно, только делал к нему обычные «заготовки» (предварительные записи, конспекты, планы, чтение соответствующих книг). В начале 1878 года, по свидетельству Анны Григорьевны, Федор Михайлович «был погружен в составление плана романа «Братья Карамазовы».

После внезапной смерти трехлетнего сына Достоевского Алеши 16 мая 1878 года, видимо, и эта первоначальная работа приостанавливается.

18 июня Достоевский с Вл. Соловьевым выезжают из Петербурга и после четырехдневного пребывания в Москве 25 июня уже находятся в Оптиной пустыни. По пути Федор Михайлович сообщает своему спутнику замысел и тему задуманной эпопеи. «Церковь, как положительный общественный идеал, должна была явиться центральною идеей нового романа или нового ряда романов, из которых написан только первый — «Братья Карамазовы», — сообщал Вл. Соловьев.

Но это была, конечно, не единственная идея последнего романа Достоевского, в котором автор решал ряд важнейших проблем, волновавших всю жизнь его беспокойную и пытливую мысль.

Эпос современной России

В июле 1878 года Достоевский уже начал писать свою огромную эпопею — «Братья Карамазовы». Это роман-синтез, подводящий итоги всей деятельности писателя, стремящийся воплотить все его заветнейшие мысли.

Обширный, многоплановый и многоликий роман о карамазовщине разнороден в своих частях и компонентах. Необычайная острота характеристик, напряженный трагизм страстей, пороков и вдохновений, отточенная диалектика бесед и споров, наконец, и гениальная богословская критика в поэме о Великом инквизиторе — все это заслоняет от нас политическую природу романа. Между тем и этот шедевр социально-психологической живописи омрачен реакционными и мистическими воззрениями его автора, изображающего молодую Россию 60-х годов как сплошное разложение, распад и «беспорядок».

Достоевский-публицист, широко разрабатывающий в своей «истории одной семейки» темы современного государства, то есть вопросы суда и печати, школы и национальностей, церкви и революционной пропаганды, неизменно разрешает все основные проблемы внутренней жизни самодержавной России в строгом духе официальной программы. Он отстаивает идеи и тенденции того правительственного круга, с которым постоянно общался в последний период своей деятельности. Так, основная идея Победоносцева о создании сильной России путем восстановления допетровской церковности в русской жизни звучит в публицистике и в последнем романе Достоевского. «Своего Зосиму он задумывал по моим указаниям, — сообщал обер-прокурор синода в своих письмах, — в эпоху написания «Братьев Карамазовых» ходил он ко мне по субботам вечером и с волнением рассказывал новые сцены романа».

Но, как верно отмечала уже современная критика, идеалы Достоевского высоки и человечны, а выводимое из них учение ошибочно и несостоятельно. Читатель проходит мимо его проповеди, но воспринимает его образы и драму, потому что «все покрывает собой страстная любовь автора к людям, его глубокое проникновение в страждущие души. Несмотря на все усилия, какие он делал для того, чтобы стать поборником мрака, он является светочем».

Огромный материал фамильной хроники включен в простой и отчетливый план, построенный на трех главных разделах:

1) любовное соперничество отца и его старшего сына, Дмитрия, доводящее их до смертельной вражды;

2) таинственное убийство старика Карамазова;

3) судебная ошибка, обрекающая беспечного и пылкого Митеньку на долголетнюю каторгу по обвинению в отцеубийстве.

Смена этих бурных событий вовлекла в свой водоворот всех членов карамазовской семьи и двух молодых женщин, приблизившихся к ней. Это провинциальная «инфернальница» Грушенька, возбудившая своей чувственной красотой непримиримую ненависть между старым сладострастником и его безудержным первенцем. Это гордая барышня, недавняя институтка Катерина Ивановна, полковничья дочь, глубоко благодарная Мите за его рыцарское великодушие к ней и мечтающая спасти его от нравственной гибели, перевоспитать и возродить к новой жизни.

Из такого горнила неукротимых страстей и высоких чувств возникают главные конфликты этой громкой уголовной истории, прозвучавшей на всю Россию.

Сюжет своего последнего произведения Достоевский организует по испытанным законам своей поэтики, но в предельном напряжении и максимальной экспрессии, поистине fortissimo. Роман строится на резком (противопоставлении лиц и событий: на одном полюсе нравственные уроды — Федор Павлович и Смердяков, на другом — «ангелы» — Алеша и его духовный руководитель Зосима. Скотопригоньевску противостоит монастырь, сладострастнику — русский инок, беседе за коньячком — поучения старца, отцу-извергу — «преподобный отец». Антитеза остается до конца главным принципом архитектоники Достоевского.

Его излюбленный прием — встречи всех героев — приобретает здесь новый размах. Съезд в скиту всех Карамазовых для полюбовного разрешения домашней распри вскоре превращается в неслыханный скандал — сначала в келье старца, а затем и в трапезной игумена. Ссора Федора Павловича с Дмитрием, вызов на дуэль, оскорбление монахов — все это накаляет атмосферу собрания до предела. Но в этот момент наступает внезапный перелом. Старец Зосима опускается перед Дмитрием на колени и отвешивает ему земной поклон за будущие страдания. Это переход ссоры в драму. Такой экспозицией начинается роман.

Аналогичные «сборища» регулируют и его центральные главы: таков кутеж в Мокром. Вот что этому предшествовало в судьбах героев.

Страстно влюбившийся в Грушеньку Дмитрий готов жениться на ней и ведет отчаянную борьбу с отцом, который посулил красавице три тысячи за единственную встречу с ним.

«А вдруг Грушенька придет? — спрашивает Митю Алеша. — Ворвусь и помешаю. — А если… — А коль если, так убью. — Кого убьешь? — Старика. Ее не убью. — Брат, что ты говоришь!..»

Но Митя ни перед кем не скрывает своей ненависти к отцу. Все в ужасе чувствуют, что в уездном затишье готовится преступление.

Непредвиденное обстоятельство видоизменяет ситуацию. Грушенька получила весточку, что к ней едет ее «прежний и бесопорный» офицер Муссялович, «обидчик ее», которого она не переставала обожать. И «полетела Грушенька в новую жизнь». Но туда же — в подгородный трактир-притон — понесся за ней и отчаявшийся Митенька, уже готовый на самоубийство.

Его приняли в компанию. Игра в банк с разоблачением заезжих шулеров, оскорбление Грушеньки Муссяловичем, изгнание панов, оргия-пир на весь мир: цинические песни, цимбалы, пьянство, пляски. Из этого разгула и чада поднимается и звенит чистой и упоительной песнью признание Грушеньки в ее любви к Мите. Жизнь переламывается надвое. Откуда-то брезжит герою его нравственное возрождение. Но в этот момент просветления и духовного взлета наступает катастрофический срыв:

«— Господин отставной поручик Карамазов… вы обвиняетесь в убийстве отца вашего Федора Павловича Карамазова, происшедшем в эту ночь…»

Возникшая было новая жизнь Митеньки обрывается беспощадным вмешательством власти: перед ним товарищ прокурора, судебный следователь, исправник, становой. Предъявляется тяжелое обвинение. Во всем доме вместо песен и пьяного гама внезапно воцаряется мертвая тишина.

Убийство старика Карамазова вскрывает трагизм судьбы и его второго сына, Ивана. Этот блестящий ум, озаривший своей творческой мыслью страшные потемки семейной драмы и мировой неурядицы, вовлечен в грязь и кровь отвратительного преступления и низвергается с вершин своего высокого мышления в безумие и смерть. Трагический разлад гениального сознания, расколотого преступным замыслом, приводит к гибели героя.

Это искупление за непоправимую ошибку. Он соблазнил своего младшего брата лакея Смердякова анархическим лозунгом «все позволено». Отпрыск несчастной идиотки Лизаветы Смердящей, этот моральный монстр и духовный труп, циничный западник и враг России, становится отцеубийцей.

Ответственность за свое преступление он всецело перелагает на Ивана, обвиняя его в интеллектуальном убийстве их отца: «Главный убивец во всем здесь единый вы-с, а я только самый не главный, хоть это я и убил». Но, осужденный своим наставником, Смердяков накануне суда над братом Дмитрием вешается.

Сходка главных героев для окончательной катастрофы оформляется под конец романа новым смелым ходом. Это, как в хоре, tutti, то есть все голоса. На суде встречаются три брата, обе соперницы, штабс-капитан Снегирев, Ракитин, камердинер Григорий, трактирщик Трифон Борисович, собутыльники Мити по кутежу в Мокром; присутствуют также знаменитые юристы, старики-сановники, разряженные дамы, столичные журналисты, жители города, мужички-присяжные. Конклав поистине невиданный. За процессом следит вся Россия. Обычной шумной домашней свалке здесь соответствует планомерное следствие, чинные прения и блестящая полемика сторон.

Но уже допрос свидетелей прерывается «внезапной катастрофой» (как названа поворотная глава этой судебной хроники). Иван заявляет во всеуслышание, что старика убил Смердяков, «а я его научил убить». Свидетеля выносят из зала в припадке буйного помешательства. Потрясенная Катерина Ивановна, вообразившая, что любимый ею Иван погубил себя своим показанием, решает спасти его, пожертвовав Дмитрием. Она предъявляет суду письмо обвиняемого, стремясь изобличить его в отцеубийстве. Это выступление обезумевшей женщины выливается в обличительную речь исключительной силы, прозвучавшую подлинным обвинением подсудимому. «Митя! погубила тебя твоя змея!» — кричит через весь зал, сотрясаясь от злобы, Грушенька. Катерину Ивановну выносят в истерике.

Приговором присяжных Митя приговорен к двадцатилетней каторге. Но он уже захвачен неведомым светлым чувством — в его душе зарождается новый человек.

Содом и Мадонна

Как это было и в жизни, ведущий герой романа — натура сложная и в основе благородная. По трактовке Достоевского, это в быту обыкновенный кутила-офицер, чувственный и разгульный, невоздержный, являющий тип заносчивого армейца-притеснителя, всегда готового на оскорбление и насилие, на «кутеж и погром». Но под этой жесткой корой житейских напластований таится живое и чуткое сердце. Человек «двух бездн», смертного греха и животворящей красоты, он знает не только падения в пропасти, но и взлеты к сверкающим вершинам. Это умственно и морально одаренная личность, глубокая и сострадательная душа, это человек порыва и восторга, пламенный почитатель шиллеровских дифирамбов и монологов Гамлета, сам слагающий стихи и влюбленный в жизнь и поэзию. Это прирожденный импровизатор горячей беседы на интимные или общефилософские темы, непосредственный и наивный мыслитель с даром примитивной и ярко выразительной речи.

Из черновых записей к «Братьям Карамазовым» видно, что, по замыслу Достоевского, Митя в своем слове на суде заявил бы: «Я Шиллера любитель, я идеалист. Кто решил, что я пакостник, тот меня еще не знает». Свою «исповедь горячего сердца» Дмитрий Карамазов, по его словам, «хотел бы начать гимном к радости Шиллера» — «An die Freude». Но до ликования и счастья ему нужно еще сказать о страданиях и горестях, заполняющих жизнь людей. И он обращается к «Элевзинскому празднику» с его мрачным зачином о первобытных временах человеческого рода. «Робок, наг и дик скрывался Троглодит в пещерах скал», — начинает свое признание Дмитрий и вскоре переходит к поразительной по своей выстраданности строфе об униженном человеке.

Плод полей и гроздья сладки,

Не блистают на пирах;

Лишь дымятся тел остатки

На кровавых алтарях…

Судьба Дмитрия глубоко трагична. Человек высоких взлетов души, он не в силах вырваться из омута опутавших его пороков.

Но в момент катастрофы происходит как бы внутреннее просветление всего его существа. Он видит во сне погорелое селение, почернелые бревна, исхудалых баб с плачущими от голода ребятишками на руках. Он хочет знать, «почему бедны люди», «почему бедно дитё, почему голая степь, почему они не обнимаются, не целуются, почему не поют песен радостных…» И он хочет вступить в борьбу с этим злом, «чтоб не было вовсе слез от сей минуты».

Так Достоевский накануне смерти выражает в этом образе свою исконную тягу к русской деревне. Дмитрий Карамазов проникается чувством скорби за нищету и страдания крестьянского мира. Он стремится стать заступником его вымирающих обитателей, устроителем их счастья, печальником их общего горя. Такова одна из последних великих страниц Достоевского о неизбывных муках всенародной Руси.

Кульминация творчества

«Из всех героев Шекспира только Гамлет мог бы написать его трагедии», — удачно отметил один из шекспироведов. Мы позволим себе перефразировать это глубокое замечание. Из всех героев Достоевского только Иван Карамазов мог бы написать его романы. Это замечательный писатель, философ и публицист. Мы располагаем тремя его выдающимися опусами; назовем их условно: «Русский Кандид», «Книга о Христе», «Диалог с дьяволом». Им соответствуют в романе заглавия Достоевского: «Бунт», «Великий инквизитор», «Черт. Кошмар Ивана Федоровича».

В уездном трактире, в отдельном помещении Иван решает с Алешей вековечные вопросы.

«…Принимаю бога прямо и просто», но «я мира этого божьего не принимаю», — бросает свой вызов молодой мыслитель.

Знаменитый тезис Ивана Карамазова восходит к области текущей политики и уголовной хроники. Свое обвинение «творца мира» молодой мыслитель аргументирует собранием «фактиков» и «анекдотиков» из газет, брошюр, исторических журналов, судебных отчетов. Военные зверства, казни, истязания детей раскрывают на подлинных печатных материалах весь «дьяволов водевиль» современной действительности. Людские слезы, которыми пропитана вся земля «от коры до центра», и особенно мучения ни в чем не повинных детей приводят его к заключению, что религиозная концепция будущей гармонии, когда голоса всех истерзанных и замученных сольются в одном славословии: «Прав ты, господи!» — несостоятельна, невероятна и неприемлема. «А потому от высшей гармонии совсем отказываюсь… Не хочу, чтобы мать обнималась с мучителем, растерзавшим ее сына псами!.. Не хочу гармонии, из-за любви к человечеству не хочу». Это гуманизм протестующий и богоборческий, восстающий на религиозные утопии во имя ограждения людей от жестокостей исторической действительности. Это и есть «Русский Кандид» Достоевского.

Напомним мысль одной из книг мировой литературы, знаменитой силою протеста против человеческого страдания. В своем философском романе «Кандид, или оптимизм» Вольтер, потрясенный катастрофами XVIII века: разбойничьей Семилетней войной, лиссабонским землетрясением, жестокостями властителей, потоками крови и человеческими гекатомбами, — гневно восстает против всех учений о мировом благополучии и благоденствующем человечестве. Его доктор Панглосс, воплощающий утешительную доктрину Лейбница «Все к лучшему в этом лучшем из миров», как бы внушает Вольтеру его тезис о несовместимости благостного бога и страдающего человечества, о бессмысленности теории претворения всех текущих страданий в будущей великой гармонии, о непримиримом возмущении совести перед фактом страдания, особенно детского: «Какое преступление, какую вину свершили эти дети, раздавленные и истекающие кровью на материнской груди?…» {Основная проблематика «Кандида» развернута Вольтером и в его поэме «О лиссабонском несчастье».} Для разрешения возникающей проблематики повествование переключается в историко-философский план — Иван рассказывает задуманную поэму «Великий инквизитор». В основном это критика христианства.

Современный социалист заявляет, что высокие моральные требования евангелия не под силу людям и что основатель учения переоценил их слабую природу и малодушный характер, потребовав от них героизма невыполнимого. Нужно же было прежде всего накормить голодных. «Накорми, тогда и спрашивай добродетели!» Критика одной из центральных страниц евангелия ведется якобы с позиций передовой мысли XIX века, представленной Достоевским в образе испанского первосвященника: ценностям «духа» здесь противопоставляется железная неотвратимость инстинктов, мечте о героических личностях — суровая правда о человеческих массах, внутренней свободе — непреклонные законы «хлеба», наконец «идеалу Красоты» — кровавая чудовищность исторической действительности. Речь ведется о римском католичестве, об инквизиции, о папе и иезуитах, «исправивших подвиг Христа» и заменивших его неосуществимые нравственные заветы атрибутами реальной власти: мечом кесаря, чудом, тайной и авторитетом. Но под Ватиканом здесь все время разумеются и новейшие социальные учения, призывавшие еще в 40-е годы к переустройству человечества на основе правильного распределения материальных благ.

Критикуя положения Достоевского в «поэме Ивана Карамазова», А. В. Луначарский опровергает скрытое здесь утверждение: «социалисты родственны Великому инквизитору, — они несут сытость и цепи». По формуле Маркса, «социализм — это создание условий для максимального развития всех заложенных в человеке возможностей». «Социализм, — пишет Луначарский в статье «Русский Фауст», — строится на безграничном доверии к трудовому человеку, поставленному в нормальные условия…» Достоевский, не веруя в человека, ни в его социальный инстинкт, отвергает и подлинно человечную атеистическую революционную этику.

На всем протяжении поэмы Ивана Карамазова чувствуется личная мука и выстраданная искренность ее автора, тяжело пережившего драму отречения от освободительных идей социализма во имя «меча кесаря» или авторитета самодержавной власти.

Местом действия своей легенды Достоевский избирает Севилью XVI века. В кратких и сжатых чертах воссоздается старинный католический город. На его площадях лишь накануне сожгли перед королем и прелестнейшими дамами сотню еретиков. Этим «великолепным аутодафе» руководил в своей пурпурной кардинальской мантии престарелый инквизитор. Превосходен его сумрачный и грозный портрет, напоминающий безжалостные облики старинных испанских правителей на полотнах Эль-Греко: «высокий и прямой, с иссохшим лицом, со впалыми глазами, но из которых еще светится, как огненная искорка, блеск»; у него бескровные девяностолетние уста. В облике дана не только характеристика и биография персонажа, но и вся идеологическая атмосфера эпохи с ее возвышенными девизами и пылающими кострами.

Финал сказания выдержан в духе романтической драмы. Ночью под своды темницы в грубой монашеской рясе сходит к своему пленнику со светильником в руке древний кардинал. Его ужасающей дряхлости и кровожадной мстительности противопоставлена на мгновение красота мира: знойный сумрак Испании и стих Пушкина — ночь «лавром и лимоном пахнет». Раздается обвинительная речь первосвященника, перерастающая в монолог о судьбах человечества. Ставятся мировые проблемы. Торжественным хоралом, ораторией или «днем гнева» — страшным судным днем — вздымается над семейной хроникой Карамазовых заветная тема Достоевского о страданиях и счастье человечества. Все преображается. Из захудалого трактира российской глухомани звучит критика евангелия, близкая к исторической трагедии.

Монолог Ивана, охватывающий три главы романа, особенно полно выражает повествовательный жанр Достоевского. По ходу действия это только «знакомство» или первое сближение младших Карамазовых, сошедшихся в своем Скотопригоньевске для ликвидации фамильной распри. Но в безобразную «историю одной семейки» с ее денежными раздорами и чувственным соперничеством неожиданно врывается грандиозная проблематика религии и социализма. Как искусный оратор, Иван ставит свою тему на текущем политическом материале и развивает ее на актуальнейших отголосках внутренней жизни России. Но военные корреспонденции и судебная хроника под его пытливым взглядом перерастают в мировую картину безысходного страдания неповинных существ: он потрясен судьбой погибающих детей. И над сводкой газетных происшествий, сплетающих эту трагедию современности, поднимаются легендарные образы, завершающие своей встречей философскую беседу двух «русских мальчиков» об основах и целях мироздания.

Карамазов или Каракозов?

Обширная эпопея о революционной России «Братья Карамазовы» была задумана Достоевским в двух романах.

«Главный роман второй, — сообщал своему читателю автор, — это деятельность моего героя уже в наше время, именно в наш теперешний текущий момент», то есть на рубеже 70-х и 80-х годов. «Первый же роман произошел еще тринадцать лет назад и есть почти даже не роман, а лишь один момент из первой юности моего героя. Обойтись мне без этого первого романа невозможно, потому что многое во втором романе стало бы непонятным».

Действие первой части дилогии {Два художественных произведения, связанных между собой общностью темы, идеи, сюжета, главных героев.} происходит, таким образом, в 1866 году (это подтверждается и тем, что суд присяжных, разбиравший дело Митеньки, начал действовать в России лишь с апреля 1866 года). Два романа должны были составить одно жизнеописание — именно Алеши Карамазова.

Закончив первый роман в ноябре 1880 года, Достоевский решил вернуться к истории своего героя в 1882 году, после годового перерыва. Но уже не успел сделать…

Сохранились некоторые сведения об идее и теме этой ненаписанной второй части, допускающие реконструкцию ее главных линий.

По свидетельству А. Г. Достоевской, «над последней страницей первых томов должны были пронестись двадцать лет. Действие переносилось в 80-е годы. Алеша являлся уже не юношей, а зрелым человеком, пережившим сложную душевную драму с Лизой Хохлаковой. Митя возвращался с каторги…».

Другое свидетельство о втором романе «Братья Карамазовы» принадлежит А. С. Суворину, который сообщал в своем дневнике, что Федор Михайлович рассказал ему 20 февраля 1880 года,

«что напишет роман, где героем будет Алеша Карамазов. Он хотел его провести через монастырь и сделать революционером. Он совершил бы политическое преступление. Его бы казнили. Он искал бы правду и в этих поисках, естественно, стал бы революционером».

Эта запись при всей своей краткости весьма значительна.

Главным героем эпопеи «Братья Карамазовы» Достоевский мыслил Алешу. Это был, видимо, жертвенный образ революционера-мученика. Страстный правдоискатель, он в юности прошел через увлечение религией и личностью Христа. Но из монастыря он пошел в мир, познал его страсти и страдания. Пережил бурный и мучительный роман с Лизой Хохлаковой. Душевно разбитый, он ищет смысла жизни в деятельности на пользу ближних. Ему нужны активность и подвиг. В общественной атмосфере конца 70-х годов он становится революционером. Его увлекает идея цареубийства как возбуждения всенародного восстания, в котором потонут все бедствия страны. Созерцательный инок становится активнейшим политическим деятелем. Он принимает участие в одном из покушений на Александра II. Он всходит на эшафот. Главный герой эпопеи о современной России раскрывает трагедию целой эпохи с ее обреченной властью и жертвенным молодым поколением.

Прообраз Алеши — Дмитрий Владимирович Каракозов. Студент из обедневших дворян, он участвовал в кружке социалистической пропаганды. Но мирная оппозиция ему показалась бесплодной. 4 апреля 1866 года он является в Летний сад в час прогулки императора. Он смешивается с толпой, ожидающей у ворот отъезда царя. В момент, когда Александр поднимается на подножку своей коляски, раздается выстрел. Пуля пролетает мимо. Стрелявший задержан. Он оказался бывшим студентом Казанского университета и вольнослушателем Московского, Дмитрием Каракозовым.

О впечатлении, произведенном на Достоевского выстрелом 4 апреля, имеются свидетельства современников. По рассказу П. И. Вейнберга, находившегося в момент покушения у А. Н. Майкова:

«…в комнату опрометью вбежал Федор Михайлович Достоевский. Он был страшно бледен, на нем лица не было, и он весь трясся, как в лихорадке.

— В царя стреляли! — вскричал он, не здороваясь с нами, прерывающимся от сильного волнения голосом.

Мы вскочили с мест.

— Убили? — закричал Майков каким-то нечеловеческим, диким голосом.

— Нет… спасли… благополучно… но стреляли… стреляли… стреляли… стреляли…

Мы дали ему немного успокоиться — хотя и Майков был близок чуть не к обмороку, — и втроем выбежали на улицу».

В проекте предисловия к роману «Бесы» Достоевский также имел в виду коснуться Каракозова («даже несчастный слепой самоубийца 4 апреля в то время верил в свою правду» и прочее).

В связи с такими намеками и упоминаниями, естественно, возникает вопрос, не использовано ли в «Бесах» и дело Каракозова, которое во многом было как бы прелюдией нечаевского дела. Крупнейшие нечаевцы — Успенский и Прыжов — имели близкие отношения с кружком каракозовцев, а главный руководитель движения, Н. А. Ишутин, своими методами действия предвосхитил характерные приемы самого Нечаева {Это очевидное сходство Ишутина и Нечаева вызвало предположение П. Е. Щеголева (редактора трехтомного сборника «Петрашевцы»), что революция в «Бесах» описана не столько по данным нечаевского дела, сколько по свидетельствам каракозовского следствия и процесса, и что подлинным прототипом Петра Верховенского был не Нечаев, а Ишутин. Утверждение это остается спорным, но имя Каракозова неоднократно упоминается в черновых записях к «Бесам».}.

Вскоре выяснилось, что стрелявший в царя примкнул в Москве к тайному обществу, ставившему себе целью ниспровергнуть существующий государственный строй. Одни из участников этой организации отстаивали постепенное изменение правительственного режима, другие требовали произвести безотлагательно революцию, то есть прибегнуть к цареубийству. Среди последних находился и Каракозов.

Общество образовало особый тайный кружок, назвавшийся Адом, для выполнения крайних мероприятий и осуществления главного задания: один из членов назначался на цареубийство, имея при себе яд и прокламацию, которая объяснила бы народу причины и цель государственного переворота.

Этому замыслу и сочувствовал Каракозов, вскоре попытавшийся осуществить его.

31 августа 1866 года верховный уголовный суд приговорил: Дмитрия Каракозова, двадцати пяти лет, по лишении всех прав состояния, казнить смертью через повешение.

Приговор был исполнен 3 сентября в 7 часов утра на Смоленском поле.

Таков один из актов трагедии молодого поколения на рубеже 70-х и 80-х годов. Величие Достоевского в его умении подняться над своими убеждениями, духовными склонностями и политическими воззрениями до раскрытия глубинного страдания эпохи во всей его обнаженности и неотразимости. «Несчастный самоубийца 4 апреля» стоял перед его мыслью, когда он заканчивал свой роман о нечаевцах, и выступал перед ним как носитель какой-то непостижимой, но высшей правды. Алеша Карамазов вырастал в такого мужественного страдальца, выразителя своей эпохи в ее самой страшной схватке. Вот почему Достоевский дает ему с незначительным изменением фамилию подлинного исторического героя — Каракозова.

Реализм и символика

Достоевский до конца определял свою художественную систему как «реализм в высшем смысле», понимая под этим термином построение литературного произведения на подлинных и конкретных фактах текущей действительности, но с возведением их к широким философским оценкам.

Так строились и «Братья Карамазовы». Говоря об одной из важнейших книг романа («Pro и contra»), Достоевский подчеркивает, «что даже и в такой отвлеченной теме не изменил реализму». На всем протяжении романа нигде не ослаблены эти строгие требования автора к широте и достоверности своей документации.

Для правильной разработки глав о школьниках Достоевский обращается к образам педагогической литературы (Песталоцци, Фребель, статьи Льва Толстого о школе), для верного тона поучений русского инока — к богословию, церковной истории (Нил Сорский, Иоанн Дамаскин, Исаак Сирин, Сергий Радонежский, Тихон Задонский). Наконец, для верного ощущения современной «минуты» он пользуется материалами судебной хроники (дело Кронеберга, Жезинг, Брунст и прочее) и различными случаями из современной общественной жизни, широко разработанными в его публицистике. Личные впечатления целой жизни от ранних воспоминаний писателя о болезни матери и убийстве отца до его поздних переживаний в связи со смертью его ребенка и поездкой в Оптину пустынь замечательно углубляют силу и жизненность всего повествовательного тона. Даже аргументация Ивана Карамазова в его диспуте с Алешей целиком уходит в текущую или историческую действительность.

«Все, что говорится моим героем в посланном Вам тексте, основано на действительности, — сообщает Достоевский редактору. — Все анекдоты о детях случились, были, напечатаны в газетах, и я могу сказать, где, — ничего не выдумано мною».

Ничего не выдумано, но все по-новому осмыслено, ярко озарено и глубоко очеловечено прозрениями гениального художника.

Сочетанием таких приемов Достоевский достигает в своем последнем романе ощущения неотразимой жизненности изображения. Даже сквозь неверные тенденции автора эпоха говорит здесь собственным голосом о своих безмерных страданиях, обнажая перед читателем свои подлинные язвы. Местами роман приобретает поистине животрепещущую силу свежего газетного листа, а страстность авторского тона доносит эту волнующую актуальность и до последующих поколений.

Но главное для Достоевского — философская и психологическая проблематика, далеко выходящая за пределы эмпирических данных и соприкасающаяся в своих последних выводах с миром утопического или «фантастического». В «Братьях Карамазовых» эта безбрежная «поэтика» и «патетика» Достоевского достигают своих вершин.

Интенсивная жизненность образов не исключает их символической обобщенности. Это отвлеченные пороки и качества, воплощенные в лицах. Сластолюбие — Федор Павлович (как отмечали уже первые критики романа), эгоизм (мы сказали бы эгоцентризм) — Иван Федорович, разнузданность — Дмитрий, нравственная чистота — Алеша… «Это как бы лица аллегорические, разыгрывающие мистерию, как в средние века. Но могучий талант вдохнул жизнь в эти аллегории, обширный ум придал этой мистерии глубокое значение». Отметим, что и центральная тема романа — отцеубийство — символизирует историческое явление, всегда глубоко волновавшее Достоевского, — цареубийство.

В своем последнем романе он продолжает искать своеобразную композицию, свободную от обычных повествовательных штампов. В отличие от «Подростка» он снова строит безбрежное повествование на центральном криминале, организующем все действие романа. Все персонажи очерчены глубокими контурами и не вызывают сомнений в своем существовании. Незабываемы женские образы, как великолепная Грушенька с ее всепобедной «русской красотой».

Отличительная черта «Братьев Карамазовых» — высшая напряженность композиции и рисунка. Здесь все взято в пределе, в крайности, в острейшем выражении — по слову самого автора, «в лихорадке и синтезе». Нисколько не стремясь к единству построения и строгой экономии изобразительных средств, мастер-эпик, как это уже было в «Подростке», снова стремится в самой форме своего создания выразить свое потрясенное видение всего распада, разрыва и разложения великого целого, благоговейно чтимого им. Включая в свой новый миф о прокаженной, но исцелимой России всю жестокую борьбу современных политических течений, он развертывает свою картину во всей судорожной разорванности и патологической нестройности ее житейских компонентов. Именно такая сложнейшая деформация цельности, расслоение и распластование традиционной красоты, беззаконное пересечение плоскостей и дезориентирующая контрастность элементов нужны были художнику, чтобы противопоставить «хаос современности» мечтам о золотом веке и всеобщем счастье.

Отсюда структурная сложность последнего романа Достоевского. Обилие тем и материалов делит семейную хронику на «книги», имеющие подчас самостоятельное значение, и вводит в него обширные вставные фрагменты. Политические тенденции романиста слишком осложняют подчас страстный роман Дмитрия, интеллектуальную трагедию Ивана, ранние искания Алеши. Теория и драма не всюду достигают органического слияния и следуют местами чересполосицей.

Но побеждает не идеолог победоносцевской России и не проповедник теократии, а великий мастер философского романа. Если расценивать «Братьев Карамазовых» с позиций, какие занимал сам художник согласно установленным им конструктивным законам, — последняя книга Достоевского предстанет перед нами подлинным завершением его художественного пути, целостным синтезом его творческого опыта, расширением романа-поэмы до романа-эпопеи. Задание осталось незавершенным, прерванное смертью автора, но во многом оно уже достигло намеченных целей. Необычайным подъемом мысли и воли Достоевский создал на склоне дней монументальный роман типа хоровой трагедии, который и стал синтетическим и многоголосым эпилогом всего его бурного творчества.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.