ПОСЛЕДНИЙ ПРИЮТ
ПОСЛЕДНИЙ ПРИЮТ
Расплатившись с долгами, 2 августа 1877 года Марковы–Виноградские выехали в Москву. Они поселились в заранее приготовленной сыном квартире № 20 на верхнем, третьем этаже дома Гуськовых на углу улиц Тверской и Грузинской. Сын Александр с женой и дочерью Аглаей проживал в этом же доме в меблированных комнатах. Вскоре приехал из Петербурга и навестил их Николай Николаевич Тютчев. Увидев, в каком бедственном состоянии находятся Марковы–Виноградские, он подарил Александру Васильевичу пальто, а маленькой Аглае – три платья.
Здесь уместно будет привести воспоминания артиста московского Малого театра Осипа Андреевича Правдина{91}:
«В 1878 году Анна Петровна жила с семьёй неких Семев–ских на Тверской–Ямской, у самой Тверской заставы, на углу Кузнечного переулка, – жила и умерла в комнате 3–го этажа. Есть люди, утверждающие, что она умерла в бедности, – это неправда: в момент, который я описываю, Вино–градские жили хотя и не роскошно, но ни в чём не нуждались. Старушку, по возможности, холили и оберегали. Жена моя, Мария Николаевна, знавшая знаменитое прошлое Анны Петровны и какую она играла роль в жизни нашего великого поэта, очень заинтересовалась старушкой, и в один прекрасный день её представили ей. Анна Петровна была очень любезна и внимательна, много говорила, конечно, вспоминала и Пушкина, и Дельвига <…>; она принимала довольно часто мою жену, беседовала с ней, довольно долго вспоминала, как в Полтаву приезжал император Александр, танцевал с ней на балу <…>. Я совершенно отчётливо вспоминаю теперь то впечатление, которое охватило меня, когда я увидел её в первый раз. Конечно, я не ожидал встретить тот образ красавицы Керн, к которой наш великий поэт обращал слова „Я помню чудное мгновенье“, но, признаюсь, надеялся увидеть хоть тень прошлой красоты, хотя намёк на то, что было когда–то…
И что же? Передо мною в полутёмной комнате, в старом вольтеровском кресле, повёрнутом спинкой к окну, сидела маленькая–маленькая, сморщенная, как печёное яблоко, древняя старушка в чёрной кацавейке, белом гофреном чепце, с маленьким личиком, и разве только пара больших, несколько моложавых для своих 80–ти лет глаз, немного напоминала о былом, давно прошедшем. Я был настолько удручён тем, что увидел, что когда меня представили, не нашёлся даже о чём говорить, ограничился двумя–тремя фразами о её здоровье, простился и ушёл… Передо мной сидел точно не живой человек, и прощание моё было скорее с существом, принадлежавшим уже другому миру… »
В Москве Марковых–Виноградских навещали родственники из Тверской губернии: двоюродная сестра Анны Петровны Анна Павловна Ржевская (урождённая Понафидина), её брат Николай Павлович Понафидин с женой Серафимой Николаевной (в девичестве Юргеневой), жена Павла Александровича Бакунина Наталья Семёновна (Корсакова). Все они обещали устроить Марковых–Виноградских на лето 1878 года у себя в имениях: или в Курово–Покровском у Пона–фидиных, или в Прямухине у Бакуниных.
Их сын Александр получил место журналиста в конторе движения Брестской дороги с жалованьем 30 рублей в месяц.
11 февраля 1878 года семейство отметило очередной день рождения Анны Петровны. «Именины голубки нашей милой, – записал в дневнике её супруг, – начались пирогами с осетриной и гостями со шлейфами и без оных, а закончились в Сашином номере водкой и стукалкой{92}».
6 апреля Н. Н. Тютчев прислал Александру Васильевичу денежное пособие, а через две недели Марковы–Виноград–ские отправились в Тверскую губернию. С 19 апреля 1878 года они поселились в Торжке на съёмной квартире, которую организовала для них Н. С. Бакунина. За 33 рубля в месяц они получили пять комнат и переднюю, дрова, воду, молоко, прислугу и обед в два или три блюда. Их навещали Т. С. Львова и М. С. Оленина, Н. С. Бакунина, Д. Д. Романов{93}, Е. П. Безобразова. Сами Марковы–Виноградские также нанесли несколько визитов: 2 мая – к Львовым в Митино и Прутню, через неделю – в Выставку (Ново–Спасское) к Николаю Петровичу Оленину и его жене Вере Аполлонов–не (урождённой Уваровой).
Но Марковы–Виноградские жильём и особенно питанием были недовольны: «Кормят хозяева плохо, не умеючи… Чай отзывается селёдками, кофе отдаёт кожами…» Пришлось Евгении Андреевне Львовой, вдове троюродного брата Анны Петровны Ивана Сергеевича, подыскивать для них новую квартиру – в доме протоиерея Платона Родионовича (Иеродионовича) Бравчинского на Дворцовой улице (ныне улица С. Разина). Бравчинские на протяжении длительного времени являлись духовниками семьи Пожарских – владельцев знаменитой гостиницы, воспетой Пушкиным в его «Подорожной» и нескольких письмах и славящейся прозванными в честь её хозяев котлетами. Так судьба на закате жизненного пути ещё раз вывела Анну Петровну на пушкинский след. 15 мая Марковы–Виноградские переезжают «в чистые комнаты чистой семьи почтенного протоиерея», расположенные напротив женского монастыря, игуменья которого Мартирия «удостоила их знакомством и ласками». За квартиру с дровами платили 11 рублей; за обед, которого хватало и для горничной Маши Лушаковой, – 24 рубля. Рядом находился городской бульвар, по которому всегда было приятно прогуляться.
На новой квартире их посетили П. А. Бакунин, Т. С. Львова, М. С. Оленина, барон Мирбах, казначей Жемчужников, бухгалтер Терликов, Александр Александрович Бакунин с племянницей Ольгой Николаевной Повало-Швейковской, Николай Сергеевич Львов, директор учительской гимназии Алексей Григорьевич Баранов. В течение лета сами Марковы–Виноградские побывали в Митине и Прут–не, в Василёве у Дмитрия Сергеевича Львова, в Селихове у Татьяны Ивановны Загряжской. «Мы утопали 8 дней в усладах деревенской, барской жизни среди ласк, внимания добрых родных, угощавших нас с самым широким радушием и даже баловством», – записал Марков–Виноградский.
Александр Васильевич один съездил в Прямухино, где «купался в философии и ласковом гостеприимстве». Однако он заметил, «что коммунная жизнь в нём не приходится по вкусу женщинам, тоскующим по семейному очагу»: у Бакуниных, хотя и обращавшихся со знакомыми дамами любезно, принято было подтрунивать над женским умом и женской логикой. Этот стиль общения задевал Маркова–Виноградского, для которого жена была высшим авторитетом: «…Обращаются с ними шутя, подсмеиваются, хотя и очень любезно, над их мышлением, часто не согласным с философскою строгостию и точностию, которою Бакунины проникнуты до излишества; и, вообще, постоянно почти играют с ними. Мало беседуют с женщинами и слишком много посвящают часов на утехи эгоизма. Так, мой милый, добрый Александр (Бакунин. – В. С.) все свои досуги от службы проводит на устроенных им горке и болотце, любуясь насаженными на них растениями из разных стран. А Лиза грустит в одиночестве. Павел больше уделяет себя Наташе, чаще отрываясь для неё от философских вопросов, на которые пишет ответы. Более других семейно живёт Алексей. Но он очень болезнен, и его прекрасное лицо, напоминающее средневекового учёного, поседевшего и исхудавшего над изучением пыльных летописей, как бы прозрачно, от бледности и выражения чего–то неземного. А такое лицо приятно ли созерцать молодой жене его, Марье Николаевне Мордвиновой, сияющей весёлой добротой? Все они любят философские разговоры, споры и чтения, а это не особенно занимательно для их жён».
17 августа А. В. Маркову–Виноградскому исполнилось 58 лет. «Чтобы сделать этот день приятным, – записал в дневнике именинник, – я купил моей доброй старушке винограду и платок на шею. Потом водил к Ефрему{94}, и она была очень довольна, особенно когда удался пирог с грибами. Рано утром дети наши обрадовали нас поздравительной телеграммой». Обратим внимание: в свой день рождения он хочет прежде всего порадовать супругу.
29 августа Александр Васильевич послал сыну письмо, в строках которого были и осознание старческой немощи, и просьба о помощи, и обещание не быть обузой:
«Мы не в силах хозяйничать… хозяйство слишком истощает скудный остаток наших сил… и нам необходимо приютиться в добром и честном семействе, живущем порядочно. <… > Похлопочи, друг наш родной, об устройстве нас вблизи себя на хлебах… Если же этого нельзя и вы найдёте удобным пригреть нас у своего очага, с тем, однако же, что вы приспосабливаетесь вполне к жизни с нами, то мы будем очень счастливы! Вы единственные близкие нашим сердцам и вам стоит любить нас не тайно, а явно, чтобы отношения между нами были прочны… А при таких отношениях совместная жизнь сулит счастье. <…> Мы враги пошлостей, суетности, мелочей, пустых развлечений, но отнюдь не против изящных наслаждений, возвышающих душу и делающих человека лучше…»[86]
10 сентября Марков–Виноградский отметил в дневнике: «Дождь второй день. Вчера вернулись из Митина, от суеты, от беспорядка которого бежали как угорелые. Несмотря на ласки, внимание и любезности милых, добрых родных, несмотря на здоровый воздух и красоту Митинского парка и леса, нам тяжела митинская суетливая, рассеянная жизнь, зависящая от прислуг, гостей и разных внешних случайностей».
25 и 26 сентября Александр Васильевич присутствовал на заседании новоторжского земского собрания, где «наслушался умных речей». После собрания он ездил на два дня (с 28 по 30 сентября) вместе с Александром и Павлом Бакуниными в Прямухино, где было принято решение о переезде туда Марковых–Виноградских на жительство: «Это нам будет выгодно и приятно, и здорово для наших организмов и сердец, требующих разумного покоя и осмысленной здоровой жизни, основы которых прочно заложены в Прямухи–не с давних времён».
Татьяна Александровна Бакунина записала в дневнике: «13 октября – приехали Александр Васильевич и Анна Петровна Виноградские и водворились в бывшей Алёшиной комнате»[87]. Подробности переезда в Прямухино сохранили дневниковые записи, сделанные Александром Васильевичем:
«Провожали нас наши добрые хозяева, очень трогательно угощая завтраком, добрыми пожеланиями и благословениями. Мы прожили у них покойно и приятно, пользуясь их вниманием, ласками и одолжениями, пять месяцев. Кроме хозяев наших Бравчинских, провожали нас Марья Сергеевна Оленина с внучкой Катей Мамоновой и Татьяна Сергеевна.
Дорога была ужасная: глубокие ямы, рытвины, лужи, камни и дурные мосты. Мы 35 вёрст ехали 5 часов и до того устали, что шатались, когда вытащили нас из коляски. Но Александр и Лиза Бакунины так радушно и тепло встретили нас, так гостеприимно угостили ужином и чаем, что мы скоро ободрились и глубоко признательны божественной силе, выбросившей нас на лесные и красивые берега быстрой Осуги, в кущи прямухинского парка, в старую усадьбу Бакуниных, схожую с аббатством и таящую в своих покоях, сумрачных коридорах и закоулках много воспоминаний из разумной, честной жизни, исполненной правды, гуманности, духовной красоты и всего прекрасного бывших и настоящих владельцев её. Сколько в ней перебывало исторических людей! Сколько раздавалось философских, учёных, поэтических и шаловливых бесед! Сколько разлилось из неё добра, разума и благотворений! И вот и нам пришлось приобщиться к почтенной, гуманной жизни Бакуниных. Помоги нам, неведомый, быть достойными этой жизни и докончить в Прямухине век свой».
Анна Петровна с детских лет была знакома с хозяевами Прямухина – Александром Михайловичем Бакуниным и его женой Варварой Александровной, урождённой Муравьёвой. Она видела их в Бернове вскоре после венчания и так рассказывала об этом в мемуарах:
«Я его (Александра Михайловича. – В. С.) помню, когда он после свадьбы приезжал в Берново, и мы любовались детьми умению его жить и любить свою жену. Она была молодая, весёлая, резвая девушка, он – серьёзный, степенный человек, и, однако, на них было приятно смотреть. Я помню их сидящими дружно рядом, когда он её кругом обнимет своими длинными руками, и в выражении её лица видно было, как она довольна этой любовью и покровительством. Иногда она его положит на полу и прыгает через него, как резвый котёнок. Его положение тогда не было ни странно, ни смешно. И тут являлись с любовью покоряющая сила и доброта – идеал доброты! Помню ещё раз бальный вечер; они сошлись в нашей общей комнате с маминькой; он лежал на её кровати, она, в белом воздушном платье, прилегла подле него, и как он, шутя, уверял её, что кольцо, надетое на его палец, не скинется, врастёт в него; она беспокоилась, снимала его, велела подать воды, мыла, а он улыбался и, наконец, успокоил её, что это была шутка».
Она собиралась вставить в мемуары стихотворный экспромт, написанный А. М. Бакуниным по случаю своей женитьбы, но по какой–то причине не сделала этого. Историю его создания и само стихотворение записал её супруг 23 октября 1870 года в своём дневнике: «И сегодня [Анна Петровна] вздумала, что можно было бы поместить в нём (воспоминании о своём детстве. – В. С.) экспромт Александра Михайловича Бакунина, учёного мудреца, добрейшего человека, почтенного отца замечательных во всех отношениях сыновей и дочерей, бывшего смыслом всего общества, в котором расточал сокровища своего ума, знаний и сердца. Экспромт написан по случаю женитьбы его на Варваре Александровне, дочери Алек[сандра] Фёдоровича Муравьёва и Варвары Михайловны Мордвиновой, вышедшей впоследствии за Пав[ла] Марковича Полторацкого. Варв[ара] Алек[сандровна] была умна, любезна, добра, жива и грациозна. Она отказала было Александру Михайловичу, так как он был вдвое старше её, и она была влюблена в своего двоюродного брата, Александра Николаевича Муравьёва. Но Алексан[др] Михай[лович] пришёл в такое отчаяние, что решился было застрелиться. Сестры, с которыми он жил в Прямухине, в 35 в[ерстах] от Торжка, подсмотрели, как он, запершись в кабинете, готовился покончить с собою, и дали знать Варваре Александровне. Она испугалась и уведомила, что тронута любовью Александра Михайловича, и он сделался счастливым мужем прелестной женщины. Вот экспромт по случаю их брака, сказанный счастливым молодым:
Хоть не яйцом
Её лицо,
Но под венцом,
Когда кольцо
Я отдал ей, —
То из бывших там людей
Не случилось и одного,
Который счастья б моего
Не прочитал у ней».
Погода в Прямухине стояла по–настоящему осенняя: дожди, ветры… 31 октября снежок закрыл слегка замёрзшую грязь. Зимний путь установился на Николу. У Бакуниных каждый день бывали новые гости: соседи–помещики Николай Алексеевич Беер (его имение Попово находилось в трёх верстах от Прямухина), мировой судья Евграф Иванович Стогов (владелец имения Почайно в 20 верстах от Торжка), Дмитрий Васильевич Николаевский, доктор Александр Алексеевич Синицын, Дмитрий Иванович Рихтер, Анна Константиновна Ржевская, Надежда Николаевна Мордвинова. 8 ноября по первому снегу приехали Николай Сергеевич и Мария Карловна Львовы с главным садовником Московского ботанического сада Густавом Фёдоровичем Вобстом.
3 декабря Александр Васильевич вместе с А. А. Бакуниным поехал в Торжок в розвальнях «по убийственной дороге»: «Колотились мы по замёрзшим глыбам семь часов, и поздно вечером дотащились до города совершенно разбитые… 5 декабря я вернулся домой в страшную вьюгу, пронизывавшую меня своим свирепым холодом до самых тайных закоулков моих больных кишок». После этой поездки Мар–ков–Виноградский сильно занедужил. Бакунины послали за докторами: 8 декабря больного посетил Зорин, а 12–го – Богоявленский. Казалось, в состоянии больного наступило облегчение.
23 декабря 1878 года Анна Петровна продиктовала кому–то из женской половины прямухинского общества (вероятно, Елизавете Александровне Бакуниной) письмо для Алексея Николаевича Вульфа:
«Видишь, где я очутилась, мой добрый друг и брат? В доме, где я бывала в детстве и где мне так хорошо на старости, и где ты бывал в прошлые годы нередко, и где надеюсь видеть тебя, может быть, даже в это лето… А как мы с мужем были бы рады этому!.. Добрейшие хозяева наши Александр и его жена Лиза Бакунины так с нами ласковы и внимательны, что мы испытываем полное довольство и покой…
Из Москвы мы переехали в Торжок ещё в апреле, по случаю дороговизны и потому что утомились от суеты и грязи номерной жизни… В половине же октября переехали в Прямухино по влечению сердца и в видах экономии… Но эти виды пока не осуществились по случаю тяжкой болезни мужа, из которой он едва выздоравливает и которая сильно подорвала его финансы, а также физические силы… Прямухино всё то же, что и было 70 лет назад и это мне очень приятно; – а между тем, милое наше Берново уже далеко не то!.. {95}
Дети наши в Москве и мы надеемся, что доставят нам радость свидания в скором времени…
Моё здоровье не дурно, но болезненная тоска по временам опять одолевает меня… и память очень плоха… Вследствие этого напомни мне о всех наших родных и утешь подробною грамоткою о себе, старый и неизменный друг и брат.
Будь здоров и люби – хоть немножко – неизменно преданного тебе друга Анну Виноградскую»[88].
Это письмо Анны Петровны, не предвещавшее трагических событий, оказалось последним…
В первый день рождественского праздника Александр Васильевич почувствовал себя очень плохо, «доходил до отчаяния, известили об этом Сашу в Москве».
Дневник Т. А. Бакуниной даёт хронику болезни А. В. Маркова–Виноградского:
«27 декабря – приехал Александр Виноградский.
28 декабря Александру Васильевичу получше.
29 декабря – Александр Александрович Виноградский уехал обратно в Москву».
Но жизнь шла своим чередом, съезжались гости на новогодние праздники:
«31 декабря – во время обеда приехали Мария Карловна, Сашенька, Варя и Александр Вульфы, а вечером – маскированные Опели (Борис Сергеевич и Ольга Ивановна, их имение Ямки–Сидорово находилось недалеко от Прямухина. – В. С.), и разыгрывали сцены из Фауста, танцевали и весело встретили новый год. Разъехались все по домам в 3 часа»[89].
2 января Александру Васильевичу снова стало плохо. Вызвали доктора Богоявленского.
5 января в Прямухино пришла весть о кончине 15 декабря Н. Н. Тютчева. Теперь к телесной боли у Маркова–Вино–градского добавилась душевная – умер надёжный опекун семьи, один из самых преданных и верных друзей.
12 января к больному приезжал земский врач Павел Николаевич Алянчиков. «Уехал в сумерках», – записала в дневнике Т. А. Бакунина.
Последняя запись в дневнике А. В. Маркова–Виноград–ского сделана его рукою 23 января: «Раннее утро. Завывает ветер, и печи трещат и пылают по коридору, согревая наше аббатство. Тяжкие недуги мои как будто смягчаются после 40–дневных страданий… »
Через пять дней, «в ночь с 27 на 28 [января 1879 года] в два часа пополуночи» Александр Васильевич скончался. 29 января в Прямухино приехал сын Александр, а 1 февраля Мар–кова–Виноградского похоронили в семейном склепе Бакуниных возле Троицкой церкви.
Надо отдать должное А. В. Маркову–Виноградскому: именно его забота и хлопоты, а самое главное – беззаветная любовь к Анне Петровне значительно продлили ей жизнь. Он взвалил на себя обязанность разбирать её небрежно написанные воспоминания, переписывать их и редактировать. Он сохранил целый ряд разрозненных эпизодов, которые жена или не смогла в своё время опубликовать по цензурным либо этическим соображениям, или вспомнила уже после выхода мемуаров. Наконец, он сам оставил «Записки», содержащие очерки нравов того времени, биографии и характеристики многих известных его современников; ценность этих сведений нам ещё предстоит осознать.
На следующий день после похорон сын увёз Анну Петровну в Торжок, а оттуда поездом – в Москву. 5 февраля он писал А. Н. Вульфу:
«Многоуважаемый Алексей Николаевич!
С грустью спешу уведомить, [что] отец мой 28 генваря умер от рака в желудке при страшных страданиях в доме Бакуниных в селе Премухине. После похорон я перевёз старуху–мать несчастную к себе в Москву, где надеюсь её кое–как устроить у себя и где она будет доживать свой короткий, но тяжёлогрустный век! Всякое участие доставит радость бедной сироте–матери, для которой утрата отца незаменима.
Пожелав вам всего хорошего, остаюсь уважающий вас ваш слуга
А. Виноградский».
В Москве, в скромных меблированных комнатах на углу улиц Тверской и Грузинской, пережив мужа ровно на четыре месяца, 27 мая 1879 года Анна Петровна умерла от паралича.
Согласно пожеланию Анны Петровны, похоронить её должны были в Прямухине, рядом с мужем. Однако раскисшие от дождей дороги не позволили этого сделать, и она обрела вечный покой на семейном кладбище Львовых на погосте Прутня Новоторжского уезда Тверской губернии.
Актовая запись о её смерти гласит:
«Скончалась 27 мая, погребена 1 июня 1879 года, умершего коллежского асессора Александра Васильевича Маркова–Виноградского вдова Анна Петровна.
Умерла от паралича 79 лет от роду.
Совершали погребение: священник Дмитрий Ильинский с диаконом Сергеем Ветринским, дьячком Андреем Повед–ским и пономарём Иваном Масловым.
Тело умершей вдовы Анны Петровны привезено из Москвы по открытому листу, данному на село Прямухино, Московским генерал–губернатором от 30 мая 1879 года за № 2618, а по желанию её родного сына, губернского секретаря Александра Александровича Маркова–Виноградского, погребена на церковно–приходском погосте села Прутня»[90].
С подачи редактора журнала «Русский архив» П. И. Бартенева по страницам многих изданий долго кочевала легенда о якобы произошедшей встрече гроба с прахом А. П. Керн и памятника Пушкину, ввозимого в Москву. Эту красивую легенду развеял уже упоминавшийся актёр московского Малого театра О. А. Правдин, поведав о действительном случае, послужившем поводом к её возникновению: «Года за два до смерти Анна Петровна сильно захворала, так что за ней усилили уход и оберегали от всего, что могло бы её встревожить. Это было, кажется, в мае. Был очень жаркий день, все окна были настежь. Я шёл к Виноградским. Дойдя до их дома, я был поражён необычайно шумливой толпой. Шестнадцать крепких битюгов, запряжённых по четыре в ряд, цугом везли какую–то колёсную платформу, на которой была помещена громадная, необычайной величины гранитная глыба, которая застряла и не двигалась. Эта глыба была пьедесталом памятника Пушкину. Наконец среди шума и гама удалось–таки сдвинуть колесницу, и она направилась к Страстному.
Больная так встревожилась, – рассказывал дальше Осип Андреевич, – стала расспрашивать, и когда после настойчивых её требований (её боялись волновать) ей сказали, в чём дело, она успокоилась, облегчённо вздохнула и сказала с блаженной улыбкой: «А, наконец–то! Ну, слава богу, давно пора!»»
Почти все исследователи утверждают, что вскоре после похорон матери Александр Александрович Марков–Вино–градский застрелился.
Однако О. А. Правдин написал Б. Л. Модзалевскому 19 февраля 1908 года:
«Александр Александрович был очень милый, добродушный и жизнерадостный человек, но непонятно в силу каких обстоятельств не сумел примениться к какому–нибудь делу и часто материально бывал в тисках. Чего–чего он только не предпринимал, не попробовал; в юности он попал даже в казённую школу при Императорских Петербургских театрах; учился на драматическом отделении, но, сыграв неудачно несколько ролей, покинул её и бросил мысль о сцене. В школе, однако, долго держалась память о нём, ибо мальчишки–школьники сочинили о нём какую–то нелепую песенку, которая передавалась из поколения в поколение. Если мне память не изменила, то эта белиберда распевалась так:
Марков – «Чацкий»
Виноградский, «Де–Лагарди»,
«Де–Ламом»,
Deux fois{96} «Угар»!
Этим высчитывалось, что он сыграл неудачно: Чацкого, Де–Лагарди, Де–Ламома и два раза какую–то роль Угара; хотя вообще нельзя было сказать о нём, что он был человеком неспособным, – даже напротив… Но он был в полном смысле неудачник. Даже смерть его была какая–то неожиданная и не совсем ясная: у дочери его, Аглаи, был дифтерит… Неизвестно, заразился ли он от неё, или неудачно отравился, но в один прекрасный день он ушёл с вечера спать, а на утро был найден мёртвым, причём, оказалось, что за ночь он для чего–то принял громадную дозу бертолетовой соли… Врачи так и не объяснили, и он унёс эту тайну в могилу. Жена его, Елизавета Васильевна, оставшись без всяких средств, служила в провинции кассиршей в театрах, дала образование своей дочери Аглае и сделала из неё дельную актрису…»[91]
Внучка Анны Петровны Аглая Александровна (1874– 1941/42) вышла замуж за Митрофана Николаевича Кулжинского, в 1900–х годах была драматической актрисой, выступала в частных провинциальных театрах под фамилией Дараган. Именно у неё хранился оригинальный миниатюрный портрет А. П. Керн 1820—1830–х годов, выполненный на слоновой кости, который в середине октября 1904 года был ею пожертвован в Пушкинский Дом, а ныне экспонируется во Всероссийском музее А. С. Пушкина. Она же передала Модзалевскому через своего дальнего родственника Н. Д. Романова записки своего деда. В 1937 году Аглая Александровна Кулжинская–Дараган передала Государственному литературному музею столик А. П. Керн[92].
По некоторым сведениям, умерла внучка Анны Петровны в блокадном Ленинграде. Её портрет работы художника В. В. Гундобина находится в Самарском художественном музее.
В столицах смерть Анны Петровны осталась незамеченной, и только на следующий год о ней вспомнили по случаю торжеств, сопровождавших открытие памятника Пушкину в Москве, и некоторые периодические издания поместили краткие некрологи. Один из них, написанный известным библиографом, историком и публицистом, автором трудов по генеалогии князем Николаем Николаевичем Голицыным, заканчивался словами: «Теперь уже смолкли печаль и слёзы, и любящее сердце перестало уже страдать. Помянем покойную сердечным словом, как вдохновлявшую гения–поэта, как давшую ему столько „чудных мгновений“. Она много любила, и лучшие наши таланты были у ног её. Сохраним же этому „гению чистой красоты“ благодарную память за пределами его земной жизни».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.