Макиавелли-историограф. «История Флоренции»

Действительно, в 1520 г. Макиавелли примеряет на себя последнюю из выпавших ему на его веку ролей – роль историка, не забывая, впрочем, о своем прежнем амплуа политического мыслителя. В 1519 г. умирает Лоренцо Медичи и во главе Флоренции встает его племянник Джулио, будущий папа Климент VII. Джулио поддерживал дружеские отношения с Лоренцо Строцци, который, в свою очередь, был близок к Макиавелли – именно ему тот посвятил свой трактат «О военном искусстве».

Итак, в ноябре 1520 г. Макиавелли поручают написать историю Флоренции, тем самым практически возведя его в ранг официального историографа государства. Этому труду он посвятит остаток своей жизни. Нельзя сказать, что почетная миссия досталась ему просто так: в апреле того же года, отправившись в Лукку улаживать дело о банкротстве, он сочиняет «Жизнь Каструччо Кастракани из Лукки» (La vita di Castruccio Castracani da Lucca), построенное по античному образцу (в традиции Диодора Сицилийского) восхваление местного героя XIV в., кондотьера и вождя гибеллинов из рода Антельминелли, заклятого врага флорентийцев. В этой книге Макиавелли показывает, какие превратности судьбы пришлось пережить Каструччо, доблестному воину, наделенному «величием духа, достойным суверена». Рассказ завершается перечислением выдающихся черт характера и талантов героя, и пусть некоторые из них явно заимствованы из античного источника, читателю очевидно, что автор испытывает к врагу своего города искреннее уважение, именуя его «одним из великих людей не только своего века, но и предшествующих столетий». 8 августа Макиавелли отправил свой труд как «образец исторического сочинения» друзьям (Дзаноби Буондельмонти и Луиджи Аламанни), которые, согласно обычаю того времени, распространили его среди посетителей садов Оричеллари с тем, чтобы выслушать их непредвзятое мнение. Книга встретила более чем благосклонный прием. По словам Буондельмонти, она «прекрасно написана»; ему не понравилось всего «несколько пассажей», но совсем немного. Макиавелли достиг поставленной цели. «Все вокруг согласны, – писал ему Буондельмонти, – что вы должны незамедлительно взяться за написание истории».

Разумеется, он имел в виду историю Флоренции, «города лилий» и, по всеобщему убеждению, центра мира. За дело берется Студио Фьорентино – первый флорентийский университет, – и благодаря его хлопотам 8 ноября 1520 г. Макиавелли получает долгожданный «контракт»: «Должностные лица [Университета] поручают флорентийскому гражданину Никколо Макиавелли исполнить, согласно предписанию, обязательства по написанию флорентийских анналов и хроник… в двухлетний срок… и назначают ежегодное содержание в размере 100 флоринов». (Речь шла о так называемых «университетских», то есть девальвированных флоринах: реальная стоимость указанной суммы составляла примерно 57 золотых флоринов.) В конце мая 1525 г. Макиавелли отправится в Рим, где представит вновь избранному папе восемь томов своей «Истории» и получит из его рук награду – 120 золотых дукатов. К сожалению, от этого труда до наших дней не дошло ни одного рукописного автографа; сохранилось лишь несколько набросков и разрозненных фрагментов (ныне они находятся в Национальной библиотеке Флоренции), на основании которых невозможно точно судить об этапах работы автора над этим произведением.

Это была важная и, бесспорно, почетная миссия, хотя сам жанр сочинения не предполагал ничего нового и оригинального. Laus civitatis (лат. «хвала городу») возник как жанр в 1100-х гг. одновременно с новой итальянской политической структурой – коммуной. Некоторое время спустя появились «О дивах града Медиоланского» Бонвесина де ла Ривы (1288), описание Флоренции Виллани (1338), «Похвала Павии» Опицина де Канистриса (1330), не говоря уже о римских Mirabilia – так называемых «книгах чудес», создаваемых начиная с XIII в. и в основном адресованных паломникам. В недавней истории Флоренции в этом жанре отметились выдающиеся писатели – Леонардо Бруни, Поджо Браччолини и Бартоломео Скала, все трое служившие секретарями Первой канцелярии. Судя по всему, четырехтомная «История Флоренции» Скалы, о которой нам известно очень мало, не была знакома Макиавелли, зато два других труда он читал наверняка. В работе Бруни история Флоренции прослеживается от основания города до 1402 г. – даты смерти Джана Галеаццо Висконти, но содержательно книга довольно банальна; обращение к античным образцам в ней используется в основном ради того, чтобы обосновать панегирик партии гвельфов, которых автор, нимало не смущаясь, сравнивает с членами Афинского ареопага или спартанскими эфорами, что с чисто исторической точки зрения представляется скорее сомнительным. Что касается Поджо, то он, руководствуясь собственными мотивами, начал повествование 1350 г., а завершил 1455-м, когда закончилась война между Флоренцией и Миланом, в его глазах воплощавшая схватку между свободой и тиранией. «Моя цель, – пишет он в предисловии, перефразируя автора «Югуртинской войны» Саллюстия, – описать войны, которые народ Флоренции с успехом вел против семейства Висконти и некоторых других на протяжении последних ста с небольшим лет». Отдавая привычную дань уважения фортуне и ее капризам, он тем не менее с оптимизмом смотрит на возможность представить на суд читателя «подлинно правдивую историю»: «Из нее мы увидим, чего можно достичь благодаря доблести самых выдающихся людей». Читатель вдохновится подобными примерами и «почувствует себя словно бы пришпоренным героями прошлого».

Макиавелли, напротив, сомневается, что недавняя история богата положительными примерами: «Действия наших государей, как внутри государства, так и за его пределами, отнюдь не внушают нам того восхищения, какое мы испытываем перед деяниями древних, наделенных доблестью и величием». Поэтому он не ставит своей задачей прославлять «храбрость солдат, доблесть военачальников или патриотизм граждан». Он предпочитает описывать современный ему мир, в котором государи, военачальники и главы республик прибегают к любым уловкам, хитростям и обманам, лишь бы сохранить незаслуженное уважение». И видит роль истории в том, чтобы научить людей «вырывать из сердца современную трусость». Вместе с тем Макиавелли должен был считаться с двумя официальными версиями истории Бруни и Поджо, опубликованными на латыни и на разговорном наречии (в 1473 или 1476 г.) и пользовавшимися достаточно широкой известностью. Поэтому ему пришлось с самого начала отмежеваться от обоих выдающихся предшественников. Как он подчеркивает в предисловии, «в отношении гражданских раздоров и внутренних несогласий и последствий того и другого они многое вовсе замолчали, а прочего лишь поверхностно коснулись». Оба автора, бесспорно, прекрасные писатели, но «как мало знают они людское честолюбие, неизменное стремление людей к тому, чтобы имена их предков и их собственные не исчезали из памяти потомства. Не пожелали они и вспомнить, что многие, кому не довелось прославиться каким-либо достойным деянием, старались добиться известности делами бесчестными. Не рассудили они также, что деяния, сами по себе имеющие некое величие, как, скажем, все дела государственные и политические, как бы их ни вели, к какому бы исходу они ни приводили, всегда, по-видимому, приносят совершающим их больше чести, чем поношения». Иначе говоря, обоих отличал упрощенный взгляд на историю, для которого характерно нежелание замечать трагические события, тогда как настоящим движителем прогресса является раздор. Почему уважаемые историки так поступали? «Либо потому, что события эти показались им маловажными и не заслуживающими памяти поколений, либо потому, что опасались нанести обиду потомкам тех, кого по ходу повествования им пришлось бы осудить. Таковые причины – да не прогневаются на меня эти историки – представляются мне совершенно недостойными великих людей». Самое печальное, по мнению Макиавелли, что подобный подход извращает настоящую цель исторического исследования, тогда как знание истории обязательно для каждого, кто намерен заниматься политикой: «Если какой-либо урок полезен гражданам, управляющим республикой, так это познание обстоятельств, порождающих внутренние раздоры и вражду».

Какой же период охватывает история, посвященная «Святейшему и Блаженнейшему Отцу, господину нашему Клименту VII»? По первоначальному замыслу, Макиавелли собирался начать с прихода к власти Медичи в 1434 г. и завершить свой рассказ 1494 г., но, как известно, 1494-й оказался для семьи будущего папы плохим годом – Пьеро утратил свои властные позиции в городе и был вынужден удалиться в изгнание. Лучше было остановиться на 1492 г., когда скончался самый блестящий представитель клана Медичи – Лоренцо Великолепный. Макиавелли решил разделить свой труд на две части, в первой объясняя, почему Флоренцию ждет великая судьба, а вторую посвятив собственно истории города под властью Медичи: «Все эти первоначальные сведения как об Италии вообще, так и о Флоренции займут первые четыре книги. <…> В четвертой мы дойдем до 1434 г.». «В первой будут кратко изложены все события, происходившие в Италии после падения Римской империи и до 1434 г. Вторая охватит время от начала Флоренции до войны с папой после изгнания герцога Афинского. Третья завершится 1414 г. – смертью короля Неаполитанского Владислава… и начиная с этого времени будем подробно описывать все, что происходило во Флоренции и за ее пределами вплоть до наших дней». История, по мысли Макиавелли, имеет циклический характер и развивается, движимая двумя началами:

Поскольку уж от самой природы вещам этого мира не дано останавливаться, они, достигнув некоего совершенства и будучи уже не способны к дальнейшему подъему, неизбежно должны приходить в упадок, и наоборот, находясь в состоянии полного упадка, до предела подорванные беспорядками, они не в состоянии пасть еще ниже и по необходимости должны идти на подъем. Так вот всегда все от добра снижается ко злу и от зла поднимается к благу. Ибо добродетель порождает мир, мир порождает бездеятельность, бездеятельность – беспорядок, а беспорядок – погибель и соответственно – новый порядок порождается беспорядком, порядок рождает доблесть, а от нее проистекают слава и благоденствие (кн. V, гл. I).

Эта цикличность автору очевидна: не случайно книга первая начинается с рассказа о захвате Римской империи варварами, а заканчивается новым нашествием варваров, на сей раз французов (discesa).

В книге второй речь идет о событиях, имевших место во Флоренции и за ее пределами. Но зададимся вопросом: насколько был свободен в своих высказываниях историк, получивший от Медичи заказ на написание… истории Медичи? Ему приходилось действовать в крайне узких рамках и ни на миг не забывать об интеллектуальной «терпимости» заказчика, вернее о ее отсутствии. Свидетельством тому, что он прекрасно это понимал, служит его письмо другу-республиканцу Донато Джанотти:

Донато, я не могу писать историю от захвата государственной власти Козимо до смерти Лоренцо так, как если бы был совершенно свободен. Я буду описывать те события, которые действительно имели место, и ни одно не опущу, но говорить я буду только о тех вызвавших их причинах, которые носят самый общий характер, – больше я не в состоянии себе позволить. Так, я расскажу, что случилось после того, как Козимо утратил власть, но не стану говорить о том, как это произошло и какими способами люди добиваются власти. Тот, кто пожелает меня понять, должен будет вчитываться в речи его противников, ибо их устами я поведаю о том, о чем не могу поведать своими.

Как в этом случае мы должны отнестись к словам, которые он вкладывает в уста Ринальдо дельи Альбицци, изгнанного Медичи (в 1433 г. Альбицци удалось добиться изгнания Козимо) и явившегося ко двору герцога Миланского с просьбой напасть на Флоренцию, куда вернулся Козимо: «Лишь та родина заслуживает любви всех своих граждан, которой все они равно дороги, а не та, что лелеет немногих, отвергая всех остальных. <…> Справедливы лишь те войны, без которых не обойтись, и оружие спасительно, когда без него нет надежды» (кн. V, гл. VIII)? Чуть дальше читаем: «В предыдущих войнах ты действовал против целого города; теперь тебе предстоит воевать лишь с одной незначительной его частью. Ты хотел вырвать государственную власть у множества граждан, притом добропорядочных; теперь придешь, чтобы лишить ее немногих жалких личностей. Ты являлся к нам, чтобы обратить наш город в рабство, теперь явишься, чтобы вернуть ему свободу». А вот что Макиавелли пишет из Сант-Андреа в Перкуссине историку Франческо Гвиччардини 30 августа 1524 г., то есть незадолго до окончания работы над рукописью: «Я был, да и сейчас еще полностью поглощен составлением своей Истории и охотно уплатил бы десять грошей, но не больше, если бы вы приехали ко мне и я мог бы показать вам, что у меня получается; я затрагиваю некоторые вопросы, по которым мне хотелось бы выслушать ваше мнение; я боюсь, что чрезмерным восхвалением или, напротив, принижением кое-каких вещей вызову к себе недовольство». Таким образом, мы видим, что Макиавелли лавирует между необходимостью применяться к обстоятельствам и необходимостью соответствовать законам избранного жанра, то есть добиваться того, чтобы слова (verba) не противоречили вещам (res); это была старая проблема, доставшаяся Возрождению в наследство от Античности.

Макиавелли прекрасно знал труды своих древних предшественников; как мы уже упоминали, он уже в ранней юности внимательно изучил исторические труды Тита Ливия. Поэтому он старательно следует их заветам: подробно описывает битвы и сражения, не забывая о занимательности повествования. В пассаже, посвященном поражению флорентийского войска при Дзагонаре в 1424 г., читаем: «Однако же в этом разгроме, весть о котором распространилась по всей Италии, погибли только Лодовико Обицци с двумя сородичами, каковые упали со своих коней и захлебнулись грязью»; в описании битвы при Ангьяри[90] находим строки: «При столь полном разгроме, при том что сражение продолжалось четыре часа, погиб всего один человек и даже не от раны или какого-либо мощного удара, а оттого, что свалился с коня и испустил дух под ногами сражающихся» (кн. V, гл. XXXIII). Из последнего примера Макиавелли, впрочем, делает вывод, мало согласующийся с героической моралью своей эпохи: «Люди воевали тогда довольно безопасно: бились они верхом, одетые в прочные доспехи, предохранявшие от смертельного удара. Если они сдавались, то не для того, чтобы спасти свою жизнь – ведь их защищали латы, – а просто потому, что в данном случае сражаться было уже невозможно». Кроме того, в тексте приводится обращенная к гражданам речь Лоренцо, с которой он выступил после провала заговора Пацци (кн. VIII, гл. X); даны портреты выдающихся деятелей, например Козимо (кн. VII, гл. VI) или того же Лоренцо (кн. VIII, гл. XXXVI). Автор реконструирует речь одного из приоров Синьории, представляющую собой гимн свободе и обращенную к герцогу Афинскому, воплощавшему образ абсолютной тирании: «Вы хотите обратить в рабство город, который всегда жил свободно, ибо власть, которую мы в свое время вручали королям Неаполитанским, означала содружество, а не порабощение. Подумали ли вы о том, что значит для такого города и как мощно звучит в нем только слово «свобода»? Слово, которого сила не одолеет, время не сотрет, никакой дар не уравновесит?» (кн. II, гл. XXXIV). Он приводит также речь «человека из низов» о равенстве бедных и богатых: «Если и мы, и они разденемся догола, то ничем не будем отличаться друг от друга, если вы оденетесь в их одежды, а они в ваши, то мы будем казаться благородными, а они простолюдинами, ибо вся разница – в богатстве и бедности» и его же скептические слова о политике: «Когда виновных слишком много, они остаются безнаказанными: мелкие преступления караются, крупные и важные вознаграждаются. <…> Не следует пугаться ни раскаяния, ни стыда, ибо победителей, какими бы способами они ни победили, никогда не судят». Особого внимания удостоены речи, произносимые выдающимися личностями на смертном одре, например завет, данный сыновьям умирающим Джованни Медичи: «Ничто в этот час не утешает меня так, как сознание, что я не только не нанес кому-либо обиды, но по мере сил своих старался делать добро. Призываю вас поступать точно таким же образом. Если вы хотите жить спокойно, то в делах государственных принимайте лишь то участие, на какое дает вам право закон и согласие сограждан».

Что касается истории «международных отношений» Италии с другими государствами до 1494 г., суждение Макиавелли по этому вопросу вызывает некоторую оторопь, поскольку он сводит ее к инициативам «праздных властителей и вооруженных трусов». По его мнению, эта история нужна лишь для того, чтобы лучше разобраться во внутренних делах самой Флоренции, о чем он прямо заявляет в предисловии: «Не имея намерения вторгаться в чужую область, я буду обстоятельно описывать лишь внутренние дела нашего города». Отсюда рваный, лишенный последовательности ритм изложения, в результате чего складывается впечатление, что внешняя политика представляет собой хаотическую череду ничем не связанных между собой событий, проистекающих от алчности правителей тех или иных городов или империй. Напротив, внутренняя жизнь города-государства отличается строгой логичностью, поскольку развивается по своим законам, определяемым распрями. История города – это прежде всего история «гражданских раздоров и внутренних несогласий». По мнению Макиавелли, это благотворное начало, препятствующее застою; он убежден, что бывают «добрые» и, к несчастью Флоренции, «злые» раздоры, приводящие к расколу: «Во Флоренции раздоры возникали сперва среди нобилей, затем между нобилями и пополанами и, наконец, между пополанами и плебсом. И вдобавок очень часто случалось, что даже среди победивших происходил раскол. Раздоры же эти приводили к таким убийствам, изгнаниям, гибели целых семейств, каких не знавал ни один известный в истории город».

Мечтать о единстве при республиканском строе означает поддаваться иллюзиям: «Хочу я по обыкновению своему высказать несколько соображений насчет того, насколько ошибаются люди, полагающие, что в республике можно достичь единения», – уверяет нас Макиавелли в 1-й главе книги седьмой. «Верно, разумеется, что имеются разногласия, вредящие республике, а имеются и благоприятствующие ее существованию. Вредоносны для нее те, что приводят к возникновению враждующих между собой партий и групп; благоприятны – те, которые без этого обходятся. Поэтому, если основатель республики не может воспрепятствовать появлению в ней раздоров, он обязан во всяком случае не допустить образования партий». Партии и группы образуются различными способами, в зависимости от того, к чему направлены их политические амбиции: можно добиться признания добрыми делами или мудрыми советами, а можно – и здесь мы без труда узнаем программу действий клана Медичи – пользоваться личными отношениями и связями. «Выгоды, которых добиваются отдельные лица для себя и которые воспринимаются как их заслуги, достигаются ими путем поддержки того или другого гражданина, защиты его перед должностными лицами, помощи ему деньгами, предоставления ему незаслуженных почестей или же путем завоевания расположения черни щедрыми даяниями и устройством всевозможных игр». Соперничество между партиями неизбежно, но в нем нет ничего страшного, если партии руководствуются общим благом, а не частной выгодой: «И хотя невозможно помешать разногласиям между гражданами из разных партий, эти разногласия, если они не поддержаны их сторонниками, преследующими свои личные цели, не вредят государству, более того – они ему полезны, ибо для того, чтобы одолеть соперника, надо деяниями своими возвеличить республику, а кроме того, соперники из разных партий еще и следят друг за другом, чтобы ни один не мог нарушить гражданских установлений». Трагедия заключалась в том, что во Флоренции не было честного соперничества: «Во Флоренции несогласия неизменно сопровождались появлением всяческих партий, поэтому они всегда бывали пагубны». Отсюда – постоянное балансирование между тиранией и своеволием: «Государства, особенно плохо устроенные, управляющиеся как республики, часто меняют правительства и порядок правления, что ввергает их не в рабское состояние из свободного, как это обычно полагают, а из рабского в беспорядочное своеволие» (кн. IV, гл. I). У подобных правительств «нет и не может быть никакой прочности», зато всегда много врагов. «Одно не нравится людям благонамеренным, другое не угодно людям просвещенным; одному слишком легко творить зло, другому весьма затруднительно совершать что-либо хорошее: в первом слишком много власти дается гордыне, во втором – неспособности. Так что и то и другое могут упрочиться лишь благодаря мудрости или удачливости какого-либо одного человека, которому всегда грозит опасность быть унесенным смертью или же оказаться обессиленным из-за волнений и усталости».

Доблесть (virt?) – вот качество, которого так не хватало правителям, в том числе Медичи, и даже лучшим из них – Козимо и Лоренцо. Действительно, взгляд Макиавелли на недавнюю историю Флоренции отличается нескрываемым пессимизмом; в его критике продажности сильных мира сего нам отчетливо слышны интонации Савонаролы. Соблюдая в своей роли полуофициального историографа все каноны жанра хроники, Макиавелли не особенно стремится сообщить читателю нечто принципиально новое об описываемых исторических событиях. Он преследует совсем иную цель: выходя за рамки концепции, которой читатель вправе ожидать от писателя-«гуманиста», он полностью – и, возможно, это и есть самое главное – отказывается от принципа «восхваления» и описывает историю своего города без прикрас, показывая, как его общество разрывается между двумя равно отрицательными полюсами – тиранией и своеволием – в ожидании правителя, способного не преодолеть гражданский раскол, что невозможно, но направить его в нужном направлении путем создания новых свобод. Только тогда история Флоренции обретет связность, а город – славу.