ОТНОШЕНИЕ К РЕЛИГИИ

ОТНОШЕНИЕ К РЕЛИГИИ явилось одной из самых сложных проблем послеоктябрьского времени, принесло немало страданий не только отдельным людям, но и народу в целом.

Столетиями жила и развивалась религия, она играла большую роль в жизни государства и оказывала огромное воздействие не на какую-то ограниченную группу людей и даже не на один какой-то класс, а на весь народ, в том числе и на неверующих, которых, к слову сказать, было в нашей стране меньшинство.

Разрушить все это одним ударом было невозможно, но именно такая попытка была предпринята после Октябрьской революции. От столицы до самых маленьких деревень рушились церкви, закрывались монастыри, преследовались не только служители церкви, но и просто верующие. На глазах у всех летели на землю и разбивались церковные колокола, сносились кресты, а в оскверненных храмах размещались конюшни или склады. Церкви, которые вообще никак не использовались, постепенно ветшали и разрушались, но верующим их не возвращали, несмотря на бесчисленные просьбы.

и эта «генеральная линия» продолжалась не одно десятилетие. Правда, в конце 60-х годов наметился сдвиг. К церкви стали относиться терпимее, власти закрывали глаза на появление молитвенных домов, стали более терпимо относиться к открытию храмов. Но это не решало проблему свободы вероисповедания, свободы совести. Именно поэтому расчет на возбуждение недовольства советской властью среди верующих продолжал оставаться одним из важных рычагов в «холодной войне».

Пусть поздно (лишь после прихода к руководству КГБ Ю. В. Андропова), в органах госбезопасности заговорили в полной мере о пагубном для страны нигилистическом отношении к религии. Хотя это, может быть, и, нескромно, но для иллюстрации не могу не привести отрывок из своего выступления в 1981 году на Всесоюзном совещании руководящего состава органов госбезопасности:

«Нам очень серьезно надо поставить вопрос перед Центральным комитетом партии, перед руководством страны о выработке политической линии и механизма ее реализации по отношению к религии, к верующим. В этом вопросе наше государство живет по старым, отжившим канонам. Нам нельзя больше относиться к верующим как людям второго сорта. Верующих в стране много миллионов. Они работают в бригадах коммунистического труда, многие являются ударниками коммунистического труда и заслуживают особого уважения. И те, кто думает сейчас об эмиссарах, засылаемых к нам с подрывными целями, или о доморощенных церковниках такого же толка, должны масштабнее подходить к делу. Их нельзя отождествлять с церковью, с религией в целом, у нас разрушались храмы, памятники религиозной культуры, а чем ответила нам церковь? Большинство ее служителей, с болью наблюдая это, в принципе все же поддержало наше государство, особенно в период войны. Они восприняли ее как Великую Отечественную, не пошли на конфронтацию с государством, а находили пути содружества с ним. Мы обязаны коренным образом изменить свое отношение к церкви и к верующим».

Я высказал тогда несколько конкретных предложений.

После выступления меня упрекали в том, что я «скатываюсь на позиции церковников». Это не очень расстроило, тем более меня поддержал Ю. В. Андропов. Но, увы, как и во многих других случаях, не поддержало руководство партии ни в центре, ни в республиках, не поддержало даже в ситуациях, абсолютно бесспорных.

В Узбекистане, например, закрывали мечети. К концу 60-х годов их осталось двадцать шесть. Встретившись с Рашидовым, я поставил вопрос о том, что среди первоочередных проблем, которые надо решать как можно скорее, является восстановление мечетей. Ни для кого не секрет, что в каждом колхозе был мулла, который являлся чуть ли не хозяином в коллективе, и колхоз содержал его. Да и нелегальные мечети на самом деле существовали по всей республике. Однако Рахимбабаева, секретарь ЦК партии республики по пропаганде, возмутилась и стала доказывать, что надо ликвидировать и оставшиеся мечети.

Тогда я привел еще один аргумент. «Вы закрываете мечети, но не трогаете русские храмы, значит, рука на православную церковь у вас не поднимается, ведь если вы закроете хоть одну, вас тут же обвинят в дискриминации русских. Но ведь узбекское население видит все это, и оно рано или поздно обвинит вас в русификации Узбекистана. Надо настойчиво искать решение этой проблемы».

Однако решать ее никто не хотел. Еще в 60-е годы ставили вопрос об изменении отношения к секте иеговистов.

В силу своей догматики секта не признавала власть, отказывалась брать паспорта, отрицала службу в армии. Молодежи запрещалось ходить в кино, смотреть телевизор, вступать в профсоюз. Таким образом, верующих отрывали от жизни страны, изолировали от общества. Секта иеговистов находилась на нелегальном положении, долгие годы ее официально не регистрировали.

Иеговизм пришел к нам из Польши, после присоединения Западной Украины. Но в Польше действовала легальная секта, у нас же она оказалась в подполье. Желание легализовать секту через официальную регистрацию не являлось неким актом альтруизма, оно исходило из необходимости дать веруюшим сектантам гражданские права, снять с них клеймо изгоев.

Против регистрации иеговистской секты выступил секретарь ЦК КПСС по пропаганде Л. Ф. Ильичев. По его мнению, мы не должны поощрять сектантов, не соглашающихся на полную ликвидацию секты. Кстати, его точка зрения полностью совпадала с позицией Бруклинского иеговистского центра. Как только там почуяли наши настроения, тут же направили иеговистам категорическое указание: ни в коем случае не регистрироваться в Советском Союзе. Легализация иеговистской церкви была невыгодна этому центру, нелегальное положение иеговистов расшатывало власть, служило дополнительной возможностью возбудить конфликт населения с властью.

Такое же положение сложилось и с легализацией баптистских общин, особенно после раскола в их среде, когда несколько тысяч верующих ушли в подполье. Хотелось найти для этих людей выход из сложного положения, чтобы они не чувствовали себя гонимыми.

Отсутствие четкой линии в отношении к церкви приводило к всевозможным конфликтам. Так произошло на Западной Украине, где униаты повели открытую борьбу с православным духовенством. По этому поводу у нас было много разговоров, в частности с В. В. Щербицким. Речь шла о том, что нельзя с таким равнодушием относиться к закрытию униатских костелов и бездействию православных соборов. Надо отдать народу церкви, пусть они работают. Православие должно закрепить свои позиции на Украине и одновременно пойти на сближение с униатами. Но этот план категорически отвергался. Предпочитали держать церковь на замке. Дело кончилось тем, что под влиянием националистических настроений на Украине униаты практически вытеснили православную церковь. Подобный исход для нас не был неожиданностью, мы предупреждали об этом руководство республики.

В общем, мы оказались в ложном положении. Если возникали острые негативные моменты, во всем обвинялся КГБ, когда же все было тихо и спокойно, принимались очередные решения об усилении атеистической пропаганды, которая острием своим направлялась против русской православной церкви.

В послевоенное время в стране заметно распространился баптизм. Баптистские общины возникали, главным образом, в городах-новостройках: в Комсомольске-на-Амуре, Ангарске, Находке, Новомосковске, Братске, Новой Каховке и других. Все новые и новые города оказывались под влиянием баптистов. В чем дело? Баптистам официально разрешалась регистрация общин, открытие молитвенных домов, а русской православной церкви запрещалось строить храмы в городах-новостройках. Мы тогда не могли даже представить, чтобы новый город начинался с храма. В результате сложилась противоестественная ситуация. Русская православная церковь не имела возможности противостоять деятельности неофициальных, по существу, нелегальных общин. Такое положение порождало недоверие православной церкви к власти, поощряло слухи о симпатиях властей к баптизму и недоброжелательном отношении к русской православной церкви, исконно служившей интересам русского народа, русской государственности.

Нельзя недооценивать и те проблемы, которые происходили внутри самой церкви. После революции за пределами страны оказалось большое число эмигрантов, в том числе служителей культа. Последние собрались в Карловце, провели собор и избрали патриарха' объявив себя русской православной церковью в зарубежье. Она стала именоваться Карловацкой церковью.

Московскую патриархию эмигранты не признавали. Долгие годы продолжалась эта конфронтация. Попытки Московской патриархии установить контакт, заключить какой-то союз, сблизиться ни к чему не привели.

Сейчас Карловацкая церковь пытается противопоставить себя Московской патриархии, вернуться на родину и занять лидирующее положение, считая себя единственным христианским центром всех верующих России, с каждым годом все глубже становится раскол русской православной церкви, возникают приходы Карловацкой церкви на территории России.

Что же получается, если не противостоять этому? На фоне общего раскола страны происходит раскол и среди приверженцев одной религии. Мало ли испытаний пришлось на их долю, а тут еще и вера оказывается расколотой на две части. И это происходит в тот момент, когда государство нашло наконец общий язык с церковью и стало помогать ей залечивать раны: возвращать храмы, возрождать религиозные обряды и праздники. Московская патриархия и русская православная церковь занимают сейчас в государстве весьма почетное место, помогая возрождать нравственность и духовные ценности народа.

Власти должны видеть опору в религиозных центрах России, которые пережили вместе со всем русским народом немало испытаний и сохранили лучшие свои традиции. Что касается зарубежных центров, они, возможно, пропагандируют гуманистические идеи, но отнюдь не способствуют сплочению верующих, а значит, не будут служить и народу России.

Серьезные осложнения русской православной церкви принес закон о свободе совести, принятый Верховным Советом СССР. Он признал возможность регистрации религиозных общин с предоставлением им права юридического лица. Тем самым была подорвана централизация русской православной церкви, ее историческое положение как единой конфессии.

И принятие этого закона, и другие трудности, с которыми сталкивается церковь, возникали из-за того, что проблемой религии, имеющей огромное значение в жизни нашей страны, нередко занимались высокопоставленные лица, далекие от нее и плохо в ней разбирающиеся.

От решения ее отмахивались, как от назойливой мухи. На обращения церкви к государству порой просто не отвечали, в лучшем случае, не вдаваясь в существо вопроса, находили повод для отказа.

И вновь вопрос: при чем здесь КГБ? Почему, рассказывая о его деятельности, я пишу о вещах, вроде бы не имеющих никакого отношения к системе безопасности?

Надо было быть безнадежным простаком, чтобы не понимать: спецслужбы Запада не преминут использовать такие крупные козыри, которые мы сами, своими неразумными действиями даем им. Помимо великолепно поставленной пропаганды, эти службы регулярно засылали резидентов-церковников, которые призывали верующих к неповиновению власти и другим подрывным действиям, более агрессивного характера.

Вот тут-то и приходилось вмешиваться КГБ. Мы стремились — по крайней мере так было в период пребывания во главе КГБ Ю. В. Андропова — глубоко вникать в проблемы религии, чтобы предупреждать нежелательные последствия. Этим, безусловно, должна была заниматься партия, государство, и решать проблему следовало с помощью не репрессивных, а хорошо продуманных политических методов.

О том, что мы неоднократно направляли в ЦК КПСС доклады и рекомендации, никому не было известно, когда же оправдывались самые мрачные наши прогнозы, это становилось достоянием всех, и у советских людей, особенно в интеллигентской среде, накапливалось возмущение против КГБ.