3

Пока я встречалась с женщинами Монмартра, Гертруда вносила последние правки в гранки повести «Три Жизни» и продолжала работать над монументальным произведением «Становление американцев»

[24]. Она дала мне прочесть несколько страниц. Произошло это тогда, когда она заметила, что ее теория о зависимых независимых и независимых зависимых натурах увлекла меня и что я сама анализировала нескольких знакомых мне людей. Она заставила меня рассказать, что я знала и как я пришла к этому пониманию. Это было так удивительно и увлекательно, ничего подобного до сих пор я не испытывала. Я даже сказала, вызвав у нее смех, что это куда интересней, чем будущие картины Пикассо.

Изучение характеров для «Становлении Американцев» привело Гертруду к теории двух групп натур у мужчин и женщин: независимых зависимых и зависимых независимых, основанных на характеристике, которую она назвала «глубинной натурой». Это связано со сходством и различием людей, но более всего их поведением в различных ситуациях[25].

«Самая сильная черта каждого и есть его фундаментальная глубинная натура. Почти в каждом мужчине и почти в каждой женщине наличествуют и другие виды натур, но все они смешаны с глубинной натурой индивидуума. Некоторые мужчины несут в себе агрессивность, у некоторых характер представляет смесь глубинной натуры с другой натурой или другими видами натур с их собственными. Существует два типа мужчин и женщин: те, у кого зависимая независимая натура и те, у кого независимая зависимая натура. Первые всегда каким-то образом „обладают“[26] теми, в чьей любви нуждаются; вторые обладают властью над другими, но только тогда, те, другие начинают немного любить первых и эта любовь придает им силу для доминации. Многие мужчины и женщины таят в себе силы сопротивления, многие хранят в себе силы, характерные агрессивностью. Натура каждого индивидуума всегда проявляется от рождения до смерти, повторяясь, т. е. постоянно проявляется в каждом. Таким образом, существуют два типа мужчин и женщин: зависимый независимый и независимый зависимый. У первого вида внутренняя сражающаяся сила заключается в сопротивлении, у вторых — в агрессивности».

«Признавая и наблюдая различные типы людей [зависимые/независимые и независимые/зависимые], изучая их различные стороны бытия и деятельности, такие как познавание мира и жизни, движение от размышления к чувствам, осознавая смысл бытия, признавая разнообразие чувствительности, эмоций и что представляет собой глупость в бытии, разнообразие способов изложения своих мыслей, способов изучения жизни, способов быть похожими — все эти стороны бытия всегда во мне, наполняют меня способностью видеть, чувствовать, учат понимать, иногда наделяют меня возможностью рассказывать. Некоторые из них творят из себя целостную личность [независимые натуры], некоторые представляются целостными по отношению к другим [зависимые натуры].

Это интересно, поскольку иногда служит объяснением мелодрамы. Иногда личность предстает для меня сразу целиком и полностью, иногда исторически, т. е. в развитии. Все, что люди делают в жизни тогда, для меня абсолютно ясно, их жизнь, любовь, пристрастия в еде, удовольствия, курение, брань, питье, страдания, танцы, ход мыслей, работа, походка, манера разговора, смех, сон, страдания, шутки — все в них ясно, для меня они предстают целиком и полностью. И такими предстают они мне. Постоянное проявление натуры составляет для меня ее историю».

Роман «Становление американцев», хотя был написан в период 1906–1911 гг., опубликован только в 1925 г. Первоначально характеры, описанные в книге, были взяты из семьи Стайн во время их проживания на Страттон в Восточном Окленде.

Когда в 1935 году Гертруда читала лекцию в Миллз Колледже, мы пытались найти старый Страттон, но его снесли и место застроили небольшими домами. Грустным для Стайн оказалось свидание с детством.

Издательство «Графтон Пресс» предприняло попытку опубликовать «Три Жизни» на деньги Гертруды. Прочитав рукопись в издательстве, они решили послать своего представителя переговорить о книге.

Американец, живший в Париже, встретился с ней и сообщил, что его попросили отредактировать текст для «Графтон Пресс». Гертруда ответила: «Нет необходимости редактировать». Он настаивал: «Они полагают, что вы не образованы и необходимо просмотреть рукопись вместе с вами». «Ошибаетесь, — сказала Гертруда, — я не безграмотная. У меня больше образования и опыта, чем у них и у вас». После чего представитель ушел.

Зима началась забавно. Гертруда охарактеризовала меня как старую деву, да еще русалку, чем я, разумеется, была возмущена[27]. «Старая дева» уже достаточно оскорбительно, но «русалка» — просто невыносима. Не могу вспомнить, каким образом это чувство негодования исчезло, но в конце испарилось полностью. К тому времени, когда лютики были в полном расцвете, «старая дева» и «русалка» ушли в забвение, а я собирала дикие фиалки. Подснежники, незабудки, гиацинты, которые мы собирали в лесу Сен-Жермен, были более нежного цвета, чем калифорнийские; те были покрепче и даже пахучее.

В магазине на улице Риволи я нашла красиво отделанные малинового цвета кораллы из Сан-Франциско. Я купила их с намерением подарить Гертруде. Но они показались мне никчемными по сравнению с ее китайским ожерельем из ляпис-лазури, поэтому носила сама. Они особенно шли моим светло-серым платьям из Сан-Франциско. Наступил неизбежно день, когда я отдала кораллы Гарриет. Окончательно я потеряла к ним интерес, когда Майк и Сара приделали к ним бусинки, превратив их в четки.

Майк Стайн занимался изготовлением ювелирных украшений, колье и брошей в стиле моих кораллов из Сан-Франциско. Он хотел, чтобы я продавала их людям, с которыми встречалась. Для меня было затруднительным как принять его предложение, так и отказать, но к счастью Стайны выяснили, что французские законы не позволяли продажу предметов собственного изготовления без официальной регистрации и соответственно, уплаты государственного налога. Чересчур сложное дело и они отсылали ювелирные изделия в Соединенные Штаты или продавали американцам, возвращавшимся домой. Затея эта продолжалась несколько лет. Майк находил материал, а Сара изготовляла по собственному дизайну.

Трудности этой зимы скрасил неожиданный и короткий визит Эйды Джозеф из Лондона. Она привезла мне великолепный меховой палантин из рыси, длинный и просторный, и такую же муфту, которые я носила долгие годы. Эйда вознамерилась таскать меня по всем известным ей ресторанам и театрам, и мы весело кочевали от одного к другому, начиная с «Лаперуза»[28]. Она была одета во все английское, я называла ее одежду убранством герцогини, все парижане диву давались ее совершенному французскому языку.

Эйда своей чудной улыбкой очаровала Гертруду, но когда Эйда вернулась после замужества, уже с Гэрри Брэкеттом, Гертруда остыла к ним. Нужно обладать особым качеством, чтобы полюбить Гэрри Брэкетта. Эйда могла простодушно смириться, в самой чете Брэкетт ничего простодушного не было.

Эйда и я посещали самые лучшие рестораны и сомнительного содержания комедии. Эйда была к ним привычна, я — шокирована. На первом же представлении я предложила уйти из театра в конце первого акта. «Ерунда, — заявила Эйда, — это всего лишь цветочки».

Пища в ресторанах напоминала хорошую пищу в Сан-Франциско — в Палас Отеле, Пудл Дог и Пап, где готовили на французский манер.

Проведя лишь неделю в Париже, Эйда вернулась в Лондон, а я посетила несколько пьес Анри Бернстайна с Гитри (отцом) в главных ролях. На одном из представлений я увидела первые переносные телефоны. Раньше их всегда прикрепляли к стене. Аудитория зашевелилась от возбуждения, увидев их, как только занавес поднялся. Игра актеров была блестящей, как и сами пьесы.

Я просмотрела много хороших пьес, а потом в Шатле открылся «Русский балет». Одним теплым вечером Гарриет и я отправились туда в открытом фиакре. В то первое представление показывали «Видение Розы» на музыку Вебера, «Приглашение к танцу» с Нижинским, выполнившим свой потрясающий прыжок, — высокий и длительный. Кордебалет танцевал «Сульфиды» под вальс Шопена, в котором дебютировала Ольга Хохлова, позднее жена Пикассо. Все было восхитительно и захватывало дух. Мадам Марвел, художница, остановилась около нас обменяться мнениями, она и я в перерыве между балетами сходили в кассу и приобрели билеты на следующий вечер.

Всю зиму Гарриет проводила время только с последователями Церкви Христовой Науки, регулярно, дважды в неделю, посещала их собрания недалеко от площади Этуаль. Одной из ее церковных друзей была мисс Кора Даунер[29] из [города] Каламазу, женщина светская, модно одетая, обладавшая большим кругом знакомых в мире моды. Зимой 1908 г. давали оперу «Борис Годунов» с великим Шаляпиным. Аудитория в то первое исполнение состояла исключительно из бомонда, и мисс Даунер показала нам многих, присутствовавших там известных людей. Особенно выделялась поразительной красоты полька, жена посла, с бриллиантовым колье на шее и бриллиантом в волосах.

Прошла зима, становилось жарко, потом душно. Я проводила утро, гуляя в галереях Одеона, осматривая все вокруг, покупая книги. Читала я их вечерами.

Одним вечером супруги Жако должны были взять меня в кабаре. Фрэнк зашел за мной, но Нелли чувствовала себя не очень хорошо и не пошла. Когда Фрэнк и я зашли к Луиджи, Фрэнк представил меня: «Школьная подруга моей жены». «О, да», — скептически отреагировал Луиджи.

Гарриет и я познакомились с мисс Этель Марс и мисс Скуайр, которые послужили прототипами для новеллы Стайн «Мисс Фэр и мисс Скини»[30], а также с Джо Дэйвидсоном и его красавицей-женой Ивонн. Подружились мы и с Гэрри Фелан Гиббом и его прелестной женой Бриджет.

Часто ли встречалась Гарриет с Дэйвидом Эдстромом, я не припомню. Но однажды Эдстром затеял со мной разговор. Я выходила из Кафе Лиляз, который посещала раз в неделю, чтобы написать длинное письмо отцу. Эдстром, улыбаясь, подошел ко мне и сказал: «Вернитесь и выпейте со мной». «Я заказываю кофе только, чтобы занимать столик». «Ладно, могу ли в таком случае проводить вас до отеля?»

Как только мы вышли на бульвар Сен-Мишель, он выпалил: «Знаете ли вы, что моя жена в городе?». Я не знала, что у него есть жена, но признание этого факта повлекло бы трату времени, и я отрицательно покачала головой. «Я пока не хочу встречаться с ней, — сказал Эдстром. — Разрешите пройтись с вами».

«Я ее опасаюсь, — продолжил он, очевидно весьма встревоженный. — Один Бог знает, что она скажет, встретив меня одного. Может до нее дошли слухи, что я хочу развода?». «Перестаньте! Уж не думаете ли вы, что я послужу защитой?» «Да, да», — выдохнул Эдстром. Я начинала испытывать симпатию к жалкому Эдстрому, но не собиралась защищать его.

Гарриет и Гертруда знали кое-что о его жене, Гертруда встречалась с ней во Флоренции. Миссис Эдстром выглядела старше Эдстрома, была интеллектуалкой, простой в обращении. Она носила мужскую одежду: шляпы, сапоги, перчатки. Ее отец был мировым судьей в Швеции и охранил бы ее от любых фокусов Эдстрома.

Гертруда посчитала, что он не представит свою жену Гарриет, хотя мы обе заметили, что Гарриет заказала несколько платьев у портнихи, рекомендованной мне Нелли.

Но суматоха прошла, ибо одним утром к нам в отель пришла Гертруда и сообщила, что мы можем арендовать особняк Каса Риччи во Фьезоле на летние месяцы. Майк арендовал большую виллу Барди для Сары и себя с Алланом и для Лео с Гертрудой. Каса Риччи таким образом, освободилась. Гарриет и я обрадовались такой перспективе и спешно начали приготовления к лету.

В жуткую жару поездом мы отправились в Милан и там провели ночь. На следующее утро отправились во Флоренцию. Было так жарко, что я в туалете избавилась от своего светло-вишневого пояса, выбросив его в окно. Когда я вернулась в наше купе, Гарриет сказала: «Что за странное совпадение, я только что видела, как твой вишневый корсет промелькнул в окне».

Из Флоренции прохладным вечером мы приехали на машине во Фьезоле, где нас поджидала Гертруда.

Гертруда взяла за привычку появляться по утрам в Каса Риччи и забирать меня на прогулку во Флоренции, где она меняла книги в библиотеке Вузье, а я занималась своими делами. Я заказала себе сапоги, прекрасно сделанные — единственная роскошь, которую я, точнее Майк, себе позволила[31].

Во Флоренции Гертруда свела меня на ленче с сестрами — доктором Кларибель и мисс Эттой Коун, которых она знала по Балтимору и Парижу. Доктор Кларибель была привлекательной и изысканной, мисс Этта совсем не такой. Она и я разошлись во мнении, кто должен платить за ленч.

Гертруда представила меня Бернарду Беренсону, жившему в Сентиньяно. Там я встретила его жену Мэри, ее брата Логана Пирсолла Смита и двоюродную сестру Эмили Даусон. Познакомила она меня и с супругами Хотон, которые жили во дворце XV века, и супругами Торолд. Одна из их маленьких дочерей сказала, что совершила святотатство — допустила рождение котят от своей кошки в их часовне. Однажды мы посетили виллу Гамберайя, принадлежавшую мисс Флоренс Блад и принцессе Гика. Удивительные сады на вилле были возрождены благодаря мисс Блад. Именно тогда, взбираясь по холму по дороге от Сантиньяно к Фьезоле, порвалась нитка моих красивых старых кораллов. Нам удалось подобрать все бусинки, кроме одной.

Есть замечательные снимки Стайнов на террасе виллы Барди с супругами фон Хайрот. Она — красивая блондинка, финка, замужем в третий раз, он — примечательный русский, в молодости совершенно бедный. Он мастерски играл на пианино, его сестра клала ему на пианино деньги в благодарность за доставленное удовольствие. Он был хорошим фехтовальщиком, и часто фехтовал с Лео.

Гертруда продолжала работать над «Становлением Американцев» и все чаще передавала мне листы рукописи для чтения. Некоторых из друзей, посещавших Фьезоле и Флоренцию, она использовала в качестве героев книги. Среди них — необычайный портрет Гарриет.

Другим прототипом стала Бэрд Ганс, красивая двоюродная сестра Гертруды, в книге — Джулия Денинг.

Бэрд Ганс была одной из первых социальным работников, особо интересовалась классами по вопросам материнства. Она воспринимала их очень серьезно, придавая им большую значимость. Гертруда писала статьи, которые мисс Ганс зачитывала на занятиях. Она была глуповатой персоной с претензией на интеллектуальность. Гертруда сказала, что Бэрд во многом полагалась на ее мысли.

Однажды во Флоренции мы встретились с Томасом Уиттмором. Он был приятелем Гертруды в Рэдклиффе. Когда в Бостонский музей прибыла большая коллекция китайской живописи, ему было поручено принять и описать коллекцию. Он попросил тогда Гертруду помочь. Удовольствие от той совместной работы навсегда запечатлелось в ее памяти. Они стали близкими приятелями, обращаясь к друг другу на «ты». После Освобождения[32] Гертруда по-прежнему с любовью говорила о нем, называя его «Томми». Он часто приходил в неотапливаемую квартиру, одетый в пальто, отороченное мехом, и прислонялся к маленькому электрическому радиатору, который был единственным источником тепла в нашем распоряжении.

А сейчас мы случайно встретили его во Флоренции. Возбужденным голосом, захлебываясь, он сообщил: «Разве вы не знаете, что сегодня опубликованы „Три Жизни“?». Щеки Гертруды порозовели от удовольствия. «Мы встретимся здесь через час», — сказал он. Когда мы встретились опять, мистер Уиттмор ждал нас с небольшим, но очень элегантным букетом цветов, который вручил Гертруде, поцеловав ей руку.

Гертруда увлекала меня с собой в длительные прогулки. Мой отец научил меня бродить по лесу в окрестностях Сиэтла, делая при этом длинные шаги. Гертруда была отличным ходоком, любила ходить под жарким итальянским солнцем. Устав, она ложилась на песок, вытягивалась, устремив глаза к солнцу.

Некоторые прогулки незабываемы. Особенно мне запомнились две: паломничество на вершину горы, где встретились Святой Франциск и Святой Доминик. Это был длинный подъем в обжигающе горячий день. Подъем начинался постепенно, потом стал круче, ноги скользили на высохшей земле. Гертруда сняла свои сандалии, советуя и мне поступить также. Чем выше мы поднимались, тем прекраснее представала долина внизу. На вершине нас окутали облака. После небольшого отдыха перекусили сэндвичами, которые я захватила. Спустя годы я нашла в Мадриде изображение этих двух святых, Святого Франциска и Святого Доминика — замечательная лепная работа в красках и в позолоченной рамке. Сейчас она висит на стене при входе в квартиру на улице Кристин.

Другое паломничество включало несколько походов. Мы поехали электричкой в Ареццо посмотреть картины, затем в Губбио — города Волка Святого Франциска[33] — самого обворожительного из городков на Тосканских холмах с его удивительной городской и церковной архитектурой. Мы не могли оторвать глаз от нее, но время улетучивалось, а у нас была назначена встреча с Гарриет в Ассизи. Мы направились в Перуджию, где остановились в отеле, бывшем прежде дворцом, где комнаты 16-го века украшены были сценами охоты на фоне местных пейзажей. В местном музее мы посмотрели картины Фра Анжелико. Парк, нависший над долиной, заполонили после захода солнца светлячки и жуки-светляки, шумные стрижи и ласточки. Мы поели в отличном ресторане, заказав прекрасное фритто-мисто из креветок.

Один дорожный саквояж я отослала во Фьезоле, другой — в Ассизи. Гертруда была одета в вельветовую юбку, чесучовую блузку, я — в узорчатое платье из голландского хлопка, и мы шли и шли часами. Солнце палило ужасно, поэтому, укрывшись за кустами, я избавилась от шелковой комбинации и чулок — это все что я могла сделать.

Теперь нам предстояло совершить самую длинную часть подъема. Мы поравнялись с крестьянами-пилигримами со всех уголков Италии. У Гертруды был дар к итальянским диалектам и она заговаривала с разными группами. У меня же не было даже смелости вступать с ними в контакт. Крестьяне были невыразимо прекрасны, но зловонны, что улавливалось при малейшем дуновении ветра. Мы глубоко вздохнули и оторвались от пилигримов, упорно взбираясь выше, пока не показался собор в Ассизи. Прошло еще несколько часов, прежде чем мы очутились у его ворот. Я решила помолиться, а Гертруда — взглянуть на великого Чимабуэ, после чего отправились в опрятную гостиницу, где нас поджидала Гарриет.

В сентября уже следовало подумать о возвращении в Париж. Я решила приобрести сделанные по заказу туфли. Я объяснила Майку, который следил за моими финансовыми делами, что они лучше, комфортабельнее и дешевле, чем готовые в магазине в Париже. Майк разрешил мне купить их. Он также посоветовал купить простой тосканский столик, кресла и комод. В то время антикварные магазины во Флоренции были забиты самыми соблазнительными сокровищами.

Возвращаясь в Париж, Гарриет и я решили не селиться в отеле, а снять квартиру. Мы временно остановились в Отеле де Сан Перес, где проживали сестры Коун. Как мы нашли квартиру на улице Нотр Дам де Шам, не могу вспомнить, но это было точно то, что мы искали. Четыре комнаты и кухня были светлыми и солнечными, на первом этаже. Не было лифта и ванны, но рента была небольшой.

Изящному столику в стиле Ренессанс, который купила Гарриет, была оказана честь красоваться в гостиной. Гарриет купила также несколько хороших ковриков. Я сшила занавеси из легкой ткани, строгой, но элегантной, как выразились бы приверженцы викторианского стиля, и купила верблюжьи подушечки для спины, ныне покоящиеся в нафталине в комоде на улице Кристин.

Надо было найти служанку. Консьерж дома, где жила Гертруда, порекомендовал свою племянницу. Как узнать, может ли она готовить? Я посоветовалась с Гертрудой. «Спроси, может ли она готовить омлет», — сказала Гертруда. Девушка ответила утвердительно. Когда она появилась у нас на следующее утро, я вручила ей блокнот и карандаш, кошелек с деньгами для мелких покупок и корзинку. У нее был сконфуженный вид — она никогда не делала покупки, поэтому мы отправились вместе. Омлет, с которого должен был начаться наш ленч, подгорел. Предстояло сказать ее дяде, что она недостаточно опытна, а мне — найти более компетентную замену.

Мари Энц была типичной швейцарской, старой девой, аккуратной, честной, кокетливой. Кухаркой она была средней, но хорошо ориентировалась в ценах на базаре. Иногда Гертруда неожиданно оставалась на обед, и вначале это приводило бедную Мари в растерянность, она летела в ближайшую кондитерскую за мороженным или тортом. Она провела у нас зиму, а потом сообщила мне по секрету, что летом собирается выйти замуж. Венец из белых и оранжевых цветов и кружевная вуаль послужили подходящими подарками от Гарриет и меня.

Появились рецензии на «Три жизни». Я подписалась в бюро газетных вырезок «Ромейк», рекламу о котором читала еще в Сан-Францисском журнале «Аргонавт». Толковый и теплый отзыв в канзасской газете «Стар» удивил и обрадовал нас, удивил потому, что мы не знали о существовании такой газеты. Те дни, когда мы получили первые вырезки, наполнили нас радостью и гордостью.

Те немногие друзья, которым Гертруда послала экземпляры книг, ответили с теплотой. Джорджана Кинг из колледжа Брин Мор, старая приятельница из Балтимора, не только ответила письмом, полным энтузиазма, но, начиная с того времени, включила работу Гертруды в свои лекции. Послала Гертруда один экземпляр и Герберту Уэллсу. Он поблагодарил ее гораздо позднее коротким, признательным ответом. Письмо очень тронуло Гертруду. Сейчас оно находится в архиве Гертруды Стайн в Йельском университете.

Я начала печатать «Становление американцев» на поношенной маленькой пишущей машинке «Бликенсдорфер». Гертруда решила приобрести лучшую машинку, и Фрэнк Жако рекомендовал купить «Смит Премьер». Мы заказали одну такую, это была чудовищная затея. Настырный человек, который поставил ее нам, убрал многие из дополнительных деталей, и сунул их в свой саквояж; мне было интересно, высчитали ли их из общей стоимости.

Я стала учиться навыкам эффективной работы и постепенно достигла точности и скорости профессиональной машинистки. Я усвоила технику Гертруды Стайн — все равно как играешь Баха. Мои пальцы привыкли только к работам Гертруды. Позднее, когда нас начали издавать в «Плейн Эдишн», печатать деловые письма стало трудным. Мой собственный текст пришлось печатать приятельнице или профессионалу. После смерти Гертруды пишущая машинка оставалась неиспользуемой, и я отдала ее какому-то молодому человеку.

Я приходила на улицу Флерюс и печатала в утренние часы, до того как Гертруда просыпалась. В то время она вставала очень поздно, съедала завтрак, пила кофе за столиком в час дня.

Иногда приходил Лео, он флиртовал с Нелли Жако. Я была близкой ее подругой долгие годы и возмущалась его приставаниями. Я высказалась как-то довольно резко, но он только усмехнулся. Нелли не принимала Лео серьезно.

Время работы над «Становлением американцев» стало радостным для меня. Гертруда днем рассказывала о написанном отрывке, который я перепечатывала на следующее утро. Часто в тексте фигурировали участники и события предыдущего дня. Все равно как живая история. Я желала, чтобы этот процесс продолжался вечно.

Наша близкая приятельница Милдред Олдрич была полна опасений, что «Становление американцев» не доставит ей ту радость, какую принес сборник «Три Жизни». Гертруда не желала обсуждать написанное ни с кем. Она повторяла, что пишет для незнакомых людей. Но когда один из главных действующих героев умер, она рассказала Милдред. Та была в шоке и спросила: «Ты должна так поступать? Очень печально, Гертруда».

В то время у меня уже выработалась привычка уходить по вечерам на улицу Флерюс. Гарриет не одобряла мои походы в одиночку по вечерам. До поры до времени ничего не случалось, но одним вечером на улице Вавин с ее узкими тротуарами я столкнулась лицом к лицу с каким-то человеком. «Eh bien[34], не уступите ли вы мне дорогу?». «Ни за что» — ответила я. «Как невыносимы креолки!» — сказал он и отступил в сторону. Когда я рассказала о происшествии Гарриет, та не нашла ничего смешного. Она полагала, что я должна быть дома до наступления полуночи.

В первую зиму, которую мы жили на Нотр Дам де Шам, из Флоренции приехала мисс Блад и сказала Гертруде, что хочет познакомиться с Пикассо. Гертруда попросила его и других гостей посетить ее вечером. Поскольку мисс Блад собиралась как бы на прием, то одела розового цвета платье и свой прекрасный жемчуг. Пикассо прозвал ее femme de m?nage[35] принцессы Мюрат, поскольку она и принцесса Гика жили в Гамберайе. Она спросила его, что он считает своим вкладом в изобразительное искусство. Он ответил: Je suis le beс Auer[36]. Гийом Аполлинер блистал умом как всегда, но мисс Блад предпочла бесцеремонную испанскую манеру Пикассо.

На моей памяти было несколько вечеринок. Самым забавным был банкет в честь Анри Руссо в студии Пикассо. Лео, Гертруда и я встретились с Гарриет в кафе на Монмартре, недалеко от улицы Равиньян, где, уже несколько навеселе, пребывала Мари Лорансен. Она то висела на Гийоме Аполлинере, то пыталась упасть, и он водворял ее в кресло, хотя в следующее мгновение, она уже опять оказывалась в его руках. Затем ворвалась Фернанда с трагическим известием: Феликс Потэн не прислал обед, который она заказала. Я посоветовала ей перезвонить и напомнить о заказе, что она и сделала, обнаружив только, что было слишком поздно — никто не отвечал, магазин был закрыт.

Фернанда сказала, что наварила огромное количество riz ? la Valencienne[37], чему выучилась в Испании, и докупит к нему дополнительную еду в Латинском квартале. Лео поможет Гийому дотащить в гору Мари; Гертруда, Гарриет и я последуем за ними. Мы проделали свой путь по крутому холму к студии Пикассо, где уже собралось много народа. Пальто и шляпы мы оставили в соседней студии у Андре Салмона.

Фернанда накрыла стол на досках и подставках, уверив что он вполне надежен, если на него сильно не опираться. Стол украсили плющом. Мари Лорансен с одной щекой, покрасневшей (шлепок от Гиойма), обещала после обеда спеть старые французские песни. Фернанда объявила, что riz ? la Valencienne готов и будет подан, как только появится Руссо. По прибытии Руссо предоставили почетное место в центре стола против большого портрета женщины его работы. Пикассо купил этот портрет, покупка и стала поводом к празднованию.

Огромное блюдо с рисом было и в самом деле великолепным по вкусу. Было поглощено заметное количество недорогого вина. Внезапно у двери из своего кафе, что напротив студии, появился Фредерик с ослом. Фернанда величественно вывела незваных гостей, говоря, что их не приглашали и они нежелательны.

Аполлинер взобрался на стол, чтобы произнести хвалебный стих ? notre Rousseau[38] и все хором его подхватили. Руссо был ошеломлен и сиял. В конце стихотворения Аполлинер соскочил со стола. В этот момент Салмон исчез.

Руссо достал из футляра скрипку и начал наигрывать бесконечную и скучную музыку. Лео, сидевший рядом с Руссо, охранял его от радостного энтузиазма гостей. Мари Лорансен спела песни. Аполлинер попросил Гарриет и меня исполнить национальный гимн краснокожих индейцев. Он изумился и расстроился, узнав, что по нашему мнению такого не существует. Уже было поздно, когда мы зашли в студию Салмона забрать наши шляпы и пальто. Моя шляпка, которой я очень гордилась, лишилась отделки из желтых перьев. Салмон сжевал ее, как и телеграмму и коробок спичек. Он, казалось, не замечал нашего присутствия.

Мы взяли Руссо домой, Гертруда, Лео, Гарриет и я. Все вместились в одном фиакре, Лео устроился рядом с кучером. Когда мы спускались с холма, мимо нас с диким криком пробежал Салмон и растворился в темноте.

Вскоре после банкета Руссо, в конце дня я шла по улице Ренне. Стало довольно темно. Внезапно я ощутила сзади шаги, приближавшиеся ко мне. Ничего подобного прежде со мной не случалось. «Мадмуазель, мадмуазель», — обращался ко мне человек. Возмущенная, я обернулась лицом к говорящему: это был Руссо. «Мадмуазель! — повторил он. — Вам не следует быть на улице одной с наступлением темноты. Позвольте мне проводить вас до Нотр Дам де Шам». Не думаю, чтобы он заглядывал к нам туда, но временами я встречала его на субботних вечерах на улице де Флерюс. На одном из тех вечеров он сказал, что я напоминала ему жену, давно умершую.