8. Монумент у ворот монастыря

Учёба закончилась, курсанты сдали выпускные экзамены. Казарма как растревоженный улей, все в движении, приводили в порядок свою парадную форму, стриглись, собирали личные вещи. Тема разговоров – одна, куда пошлют служить. Прошёл слух, что многих отправят на Дальний Восток, на Чёрную речку, а оттуда распределят по частям. Лица некоторых курсантов погрустнели. Вспомнили предупреждение начальника школы при первом построении. Тогда он сказал: «На Чёрную речку отправят троечников и нарушителей дисциплины». Что так и будет, не было сомнения после случая, когда во время прохождения курса молодого бойца разразилась драка в второй батарее, укомплектованной призывниками из Закавказья. Дрались между собой: грузины, осетины, армяне, азербайджанцы и другие кавказцы. Одни били других, остервенело, всем, что попадало под руки. Дежурный офицер приказал курсантам первой батареи, призванным из Подмосковья, Ленинградской и Горьковской области, разнять дерущихся кавказцев. Когда они вошли в их расположение, кавказцы тут же объединились и драка «стенка на стенку», продолжилась с новой силой. Но недолго. Российские ребята быстро навели порядок, большинство из них были спортсмены, имевшие не ниже второго разряда по разным видам спорта. Тут же на плацу всех курсантов выстроили побатарейно в две шеренги, лицом друг к другу. Проходя между рядами, начальник школы командовал каждому, на ком были следы драки: «Шаг вперёд!» Таких оказалось человек тридцать, в основном, кавказцев. Закончив осмотр, он сказал: «Драчунам и битым не место в школе». Через день их отправили служить в танковую дивизию. Оставшихся кавказцев рассредоточили по отделениям и взводам укомплектованных русскими. Так полковником был решен национальный вопрос. В течение учёбы драк больше не было, но о Чёрной речке нам изредка напоминали взводные командиры.

Периодически выпускников школы вызывали в штаб и получившие назначение, попрощавшись с друзьями, отправлялись на вокзал. Казарма быстро пустела, уехали оптики, зенитчики, некоторые – на Север, другие – на Дальний Восток, на Чёрную речку. Очередь дошла до взводов артиллерийских техников. Они были укомплектованы ребятами, до призыва окончившими техникумы и работавшими на оборонных заводах. Курсантов – техников обучали по программе Тамбовского военного училища, расформированного в соответствии с реформой, проводимой в армии тогдашним министром обороны Маршалом Советского Союза Г.К. Жуковым. Всё шло своим чередом, осталось отправить человек десять – тех, кто месяцев шесть назад заполняли у особиста какие-то бумажки. Вспомнили злорадствования уехавших Рябцова и Емельянова, земляков из Загорска: «Вот, не будете в другой раз подписывать всякие бумажки. Довыпендривались, все уезжают, а вы «хорошие» никому не нужны». Через пару дней казарма опустела. Только мы с Ефимычем, так друзья звали Славку Ефимова, слонялись из угла в угол в состоянии томительного ожидания, когда и куда же нас, двух отличников, бывших командирами отделений, пошлют служить. Было ощущение всеми забытыми и никому не нужными. Ещё несколько дней мы ходили с опущенными глазами не понятно в чём провинившихся. Наконец дневальный из взвода обслуживания выкрикнул наши фамилии и сообщил: «Вызывают в штаб». Мы пулей вылетели из казармы.

«Кто вызывал?» – спросили у дежурного в штабе. – «Особист, зайдите к нему». Постучавшись, вошли в кабинет. Из-за стола поднялся невысокого роста старший лейтенант. Поздоровавшись, он протянул Ефимычу пакет, сказав: «Спасибо за службу. Поедете домой, начальниками цехов», – и, обращаясь ко мне, спросил: – «Где родился-то?» – «В Загорске». – «Вот туда и поедете оба». Провожая нас до двери кабинета, он улыбнулся, как бы говоря: «Я своё слово сдержал». Отправить служить домой, особист обещал нам, когда попросил выполнять его поручения. Они сводились к тому, чтобы не допустить пропажи оружия и секретной документации – чертежей, с которыми курсанты имели дело, обучаясь ремонту полевых орудий, гаубиц, минометов и различных видов стрелкового оружия. Особенно соблазнителен был маленький, красивый пистолет Макарова (ПМ), тогда только поступавший на вооружение в армию. Однажды, недосчитались одного такого пистолета. Подполковник, проводивший занятия, приказал сержанту, учебному мастеру, построить взвод: всёх обыскали, тщательно обшарили класс, перевернули всё, но пистолета не нашли. По школе объявили учебную тревогу. Выстроившись вдоль корпусов, курсанты плотной шеренгой медленно пошли по её территории, тщательно осматривая везде всё что, попадалось на пути. Так дошли до самого дальнего угла территории школы. Там, среди брёвен дровяного склада, пистолет нашёлся. Уставшие и взвинченные курсанты долго обсуждали, какая сволочь это могла сделать. В тот жаркий летний день в классе было душно, и кто-то открыл зарешёченные окна. Класс был на первом этаже и, видимо, во время перерыва, когда все ушли на перекур, кто-то из посторонних, возможно, солдат роты охраны или работников артиллерийской базы, располагавшейся здесь же, и украл один из пистолетов, лежавших на столах у открытого окна.

Поблагодарив и, попрощавшись с особистом, мы в тот же день уехали в Москву. Настроение было приподнятое – едем домой – об этом все мечтали. Значит, не зря прилежно учились. Командир батареи, майор, воевавший на фронте в Отечественную, муштровал нас так, что после команды: «Отбой!», – курсанты не помнили, как снимали второй сапог, тут же засыпая от усталости. В Загорск прибыли через день, вечером. Где в городе комендатура, я знал. Стоя перед дежурным, капитаном, «во фрунт» – на вытяжку, блестящие, как оловянные солдатики, доложили, что прибыли по направлению и передали пакет с вопросом как доехать до части. Посмотрев на номер части, указанный на пакете, у него вырвалось: «А у нас такой нет!» Достал какие-то бумажки. Перебирая их, повторял: «Да, нет у нас такой части, нет…». Куда-то звонил. Положив трубку, посмотрел на нас и сказал: «Я не знаю, что с вами делать!» Мы с Ефимычем сникли – опять не, «слава Богу». Дежурный стал расспрашивать, где призывались в армию, откуда прибыли, какую школу и по какой специальности окончили. Мы ответили, что один – из Загорска, другой – из Щелкова, учились в Горьком в школе Московского военного округа, артиллерийские техники по ремонту вооружения ближнего боя. Он слушал и задумчиво смотреть на пакет. Вдруг выражение его лица изменилось, будто осенило. Набрав номер телефона, спросил кого-то: «К вам должны прибыть курсанты?» Ему ответили. Он облегчённо вздохнул, положил трубку и произнёс: «Номер части, из-за её особой секретности, написан в обратном порядке!» Обратился ко мне: «Знаешь, где Ферма!» – «Да!» – «Поезжайте туда, там спросите, где казарма. Всего хорошего!»

Когда вышли из комендатуры, было уже десять часов вечера. Предложил Ефимычу идти пешком по 1-ой Рыбной, а дальше по Комсомольской улице, так ближе. Шли быстро, по дороге обсуждали наши приключения. Через полчаса мы были на Ферме. Это место сохранило своё название с того времени, когда здесь были парники и свиноферма Гефсиманского монастыря, закрытого в 1920-х годах. Тут в 1930-х годах работал помощником агронома мой отец. Здесь родился и я, отсюда ходил работать на «Скобянку», электромеханический завод, отсюда год назад меня провожали в армию, здесь жила моя бабушка. Предложил зайти к ней, попить чайку, так как сильно проголодались. Постучали в окно её дома. В доме включили свет, отодвинули оконную занавеску, и за стеклом увидел прищуренные родные голубые глаза, внимательно всматривающиеся в уличную темноту. Через мгновение загремела щеколда, дверь террасы открылась и на пороге появилась бабушка в ночной рубашке маленькая, худенькая. Воскликнула: «Ангел, ты мой! Как здесь оказался? Проходи!» Расцеловались, поглаживая меня по спине, она сразу повела на кухню. Поставила на электроплитку разогревать чайник. Стала доставать всё, что было у неё из еды, действуя по-своему неизменному правилу: первым делом – накормить, а уж потом разговоры. Поев и выпив чаю, мы попрощались с бабушкой, сказав, что будем служить здесь, на Ферме. В казарму пришли поздно ночью. Дежурный проводил на второй этаж, разбудил каптенармуса. Тот, недовольный, что подняли, выдал нам постельное бельё и указал кровати, на которые мы могли лечь спать.

Утром проснулись, как все, по команде: «Подъём!» Привели себя в порядок. Состоялось первое знакомство с расположением. Оказались мы среди «краснопогонников», так называли пехоту из-за их красных погон. О нашем прибытии доложили начальству и сказали: «Ждите, вызовут». После обеда дежурный сообщил нам: «Вас вызывает начальник строевого отдела. Он находится в монастыре. Контролёры КПП там предупреждены, они покажут куда идти». Нам выдали разовые пропуска. Где вход в Гефсиманский монастырь, я знал. После Великой Отечественной войны с мальчишками фермы иногда ходил в него к солдатам, которые здесь находились, и там, в церкви, смотрели кино, спрятавшись на сцене за экраном. Оказалось, что через десять лет, мне вновь пришлось идти в бывшую церковь, но «кино» было уже совсем другое. После доклада начальнику строевого отдела о прибытии, полковник разрешил нам присесть. Не торопясь, раскрыл пакет, достал наши документы и начал задушевный разговор с «сынками». Похвалил за отличную учёбу в школе и передал нам свидетельства об её окончании, сказав: «Храните». Ознакомился с характеристиками и опять похвалил: «Молодцы!» После паузы, по-отечески глядя на нас, он сказал: «Я не знаю, что с вами делать. Мы запрашивали только одного, а вас прислали двоих. Должность по специальности ведь у меня одна! Как быть-то?! Кого на неё назначить затрудняюсь. У вас всё одинаково! Решайте сами! … или по жребию: вот монета – кому орёл, а кому решка – и вопрос решён». Ефимыч спросил полковника, какой может быть должность второму. Он ответил: «Помощника командира взвода, только химического. Тот, кто согласится, служить будет год, а не два», – не пояснив почему. Ефимыч был на год старше, и у него была, как он говорил, красивая девушка, обещавшая его ждать. Поэтому, не раздумывая, он тут же согласился, чтобы быстрей закончить службу и жениться. Вопрос о нашем назначении был решён. Вдруг, полковник спросил меня: «А где ты родился в Загорске?» – «Здесь, на ферме, на водокачке у речки Торгоши». – «О, туда, на речку я хожу иногда купаться. Там живет бабушка, случайно, не твоя?» – «Моя». – «Ну вот, теперь будешь служить рядом с домом!» В тот момент не мог себе представить, какой пыткой может быть служба солдата рядом с домом за тремя периметрами колючей проволоки.

По возвращению в казарму нас обступили сержанты с вопросами: «Куда и кем назначили?» Мы сообщили. Они стали рассказывать, где придется служить. Все сочувствовали Ефимычу. Поведали о том, чем занимаются химики, о табличках с надписью «Грязно», дозиметрах, взрывах и опытах, о возможности стать импотентом. Последнее, особенно пугало, хотелось закричать: «За что!» Возможно, так думали про себя, и солдаты этой части, призванные с оборонных заводов Урала и Западной Сибири, сержанты и строевые офицеры, лучшие отличники военных школ и училищ, направленные сюда служить. Но виду они не подавали – «Значит так надо» – были веселы и оптимистичны, и это нас постепенно успокоило. Через день мы с Ефимычем расстались. Он уехал на «площадки», где за первым периметром ограждения из колючей проволоки находились взвода химзащиты.

Меня, как не очень загруженного работой, по рекомендации замполита избрали секретарём комсомольской организации отдельной роты охраны. Через некоторое время тот же замполит сказал: «Ты, секретарь комсомольской организации и должен вступить в партию, показать пример другим». Раньше о членстве в партии не задумывался, но если предлагают, то почему не вступить: дед, машинист паровоза был в ней с 1924 года – по «Ленинскому призыву», бабушка – с 1930, а отец – с 1941. С двумя рекомендациями: от комсомольской организации и своей бабушки, меня приняли кандидатом в члены КПСС. За получением кандидатского билета вызвали к начальнику политотдела части – председателю парткомиссии. Его кабинет находился в старинном монастырском здании из красного кирпича. Войдя в тесную полуподвальную комнату со сводчатым потолком, видимо, бывшую келью, – увидел за маленьким столом седого пожилого генерал-лейтенанта. Это был Лисицын, в годы Великой Отечественной войны – комиссар 1-ой Ударной армии, формировавшейся в Загорске. Отсюда в декабре 1941 года она пошла в контрнаступление, в результате которого был освобожден Дмитров, а немецкие войска отброшены от Москвы на 200 километров. Пригласив присесть на стул, напротив себя, он стал расспрашивать, как идёт служба, задал несколько вопросов по Уставу партии. Спросил, что думаю о текущих политических событиях в мире. После чего, генерал, удовлетворённый ответами, достал из стола кандидатский билет и передал его мне, сказав: «Иди». Всё произошло просто, буднично и не соответствовало напряжённо-нервному состоянию, в котором вошёл в кабинет.

Солдаты роты охраны несли службу по поговорке «через день на ремень». Она регламентируется Уставом, а особенности охраняемого объекта отражаются в табеле поста. Что конкретно охраняли на площадках, солдаты не знали, но по косвенным признакам все понимали – охраняют что-то очень важное и опасное. Об этом постоянно говорилось на занятиях по изучению табелей постов и ежедневных инструктажах. Всем заступающим в караулы выдавались разовые пропуска. На каждый день пропуска были разные, которые обязаны сдать по возвращению из караула. За потерю пропуска – штрафная рота. Больших сооружений на постах не было, всё под землей. Поверх неё, на некоторых постах, лежали провода в виде сетки с датчиками, а из-под земли выступали трубки, издававшие шипение. В случае звукового сигнала часовому предписывалось немедленно покинуть пост. Часовой имел право при невыполнении его команды без предупреждения, то есть выстрела в воздух, стрелять на поражение. Ночью маршрут движения часового освещался мощными узконаправленными прожекторами. Ему запрещалось отклоняться от установленного маршрута и заходить за таблички с надписью «Грязно». На некоторых постах часовые ходили в войлочных бахилах, и в дневное время они обязаны были не допускать проноса на пост предметов могущих вызвать искру. При проведении работ солдатами-химиками, облачённых в средства радиационной защиты, часовые отводились на расстояние, считавшееся безопасным. Запрещалось собирать и есть лесные ягоды, орехи, грибы и фрукты садов в выселенных деревнях. Что здесь очень опасно можно было судить по виду животных, находившихся в вольерах. Особенно жутко было смотреть на стоящую корову, с тела которой шкура свисала лохмотьями; видеть, как за обнажившимися ребрами бьётся сердце, и дышат её легкие. При этом она методично жевала пучки сена, а большие оливковые глаза доверчиво смотрели на людей.

Однажды, находясь в наряде помощником дежурного по части, решил днём проверить, как несут караульную службу солдаты роты. Пошёл на одну из «площадок». У шлагбаума остановил часовой. Узнав меня, он пропустил и на вопрос, где работают химики, указал на поляну, метров за пятьдесят, там стоял танк. Вокруг него что-то делали солдаты, на которых были противогазы с респираторами, прорезиненные длинные фартуки, и перчатки, а на ногах – высокие бахилы. До них оставалось метров десять, когда один из работавших обернулся в мою сторону. Это был Ефимыч в противорадиационном облачении. Его узнал не сразу, только когда он перекрестил на груди руки и замахал кулаком, грозя, не подходи, опасно. Пришлось вернуться к часовому. Вечером в столовой за ужином мы встретились с Ефимычем, и он в популярной форме с матом объяснил мне, куда попёрся. Над этим танком сымитировали атомный взрыв, и солдаты сначала проводили его дезактивацию, а потом несколько дней счищали шаберами верхний слой брони, проверяя, на какую глубину проникла радиация и в каких частях танка осела радиоактивная пыль. В конце концов, вырыли глубокий котлован и танк захоронили.

Но «НА ВЕРХУ» посчитали, что в этих условиях солдатам находиться безопасно, и установили срок службы здесь не два года, как было раньше – а три, каким он был принят тогда для строевых частей армии. Сюда из города, ближе к охраняемым объектам, перевели и нашу роту. Одноэтажная деревянная казарму находилась на территории второго периметра охраны и была здесь единственным зданием. Солдаты жили в лесу изолированно от всех за колючей проволокой. Только крытые автомашины с сотрудниками физико-инженерного института, солдатами химзащиты и стройбата проезжали по дороге, проложенной метров в ста от казармы, туда, где в двух-трёх километрах находились объекты третьей зоны охраны с караулами и постами. Караульная служба изматывала солдата охраны утомительным однообразием, как на конвейере не сходя с места, в течение трёх лет, изо дня в день – всё одно и то же. Когда постоянно меняется нормальный порядок бодрствования и сна, в результате накапливается устойчивое желание поспать – лечь, заснуть и не вставать. Действовали и психологические факторы: узкий круг общения, изолированность, нахождение в постоянной боевой готовности, жесткий контроль командиров за строгим соблюдением требований по охране объектов, чувство опасности для здоровья, о реальности которой умалчивали, и о чём солдаты только догадывались. От этого у некоторых были случаи нервных и психических срывов. Через год пребывания роты на «площадке», все солдаты нуждались в диетическом питании. В редкие увольнения большая часть времени у них уходила на дорогу от казармы до города – лесом пешком 10 километров туда и обратно.

В то время, в разгар «холодной» войны, случались и события, в которых с особой силой проявлялись духовно-нравственные качества наших солдат. Заканчивался летний воскресный день. Из наряда прибыл караул – несколько десятков человек. Казарма наполнялась и солдатами, вернувшимися из увольнения. Стало шумно и суетно. При встрече друзья на ходу обменивались короткими репликами, как прошёл караул, где был в увольнении. У писаря интересовались, нет ли вестей из дома. После ужина все угомонились, рассредоточились по казарме, занялись личными делами. В проёме раскрытого окна на ночном небе мерцали звёзды. Время приближалось к отбою. Вдруг завыла сирена боевой тревоги. Её завывание становилось всё сильнее, проникало во все уголки казармы. За окном раздался гул подъезжающих автомашин. Тут же появился командир роты в сопровождении капитана особого отдела. Сирена надрывно завывала. Ротный приказал раздать автоматы, без патронов. Все бросились к пирамидам с оружием. Прибывшие офицеры также взяли табельные пистолеты. Солдаты обратили внимание на странность, почему при боевой тревоге патронов не выдают, в то время как офицеры взяли к пистолетам боекомплекты, зачем пришёл особист. Через минуту свободный от нарядов личный состав двух рот батальона охраны, повзводно выстроился у автомашин, колонной растянувшихся вдоль казармы. После переклички последовала команда: «По машинам!» Колонна тронулась, покинула военный городок, свернула к центру города, а там направилась в сторону Ярославля. Все заволновались. На вопросы: «Что случилось, куда едем?» – помощники командиров взводов, пожимая плечами, отвечали: «Не знаем».

Было уже одиннадцать часов ночи, когда на въезде в какой-то город колонна остановилась. У калиток своих домов стояли притихшие люди. «Что за город?» – спросили бабушку, причитавшую у дороги. – «Александров!» – «Почему темно!» «В городе отключили свет!» – ответила она. Кто-то просил: «Сынки, помогите, быстрей!» В ночи над тёмным силуэтом города полыхало зарево. Слышались выстрелы. Через минуту колонна медленно двинулась дальше. Звуки стрельбы, сполохи большого пожара приближались. Среди солдат началось волнение, напряжение нарастало: почему в городе стреляют, а нам не выдали патронов, даже штык – кинжалы не дали. Колонна машин, свернув в переулок, остановилась. Последовала команда строиться в шеренгу по одному, автоматы взять через плечо на грудь. Стоя спинами к зданиям и, удерживая автоматы одной рукой, другой солдаты сцепились, взяв друг друга под руку. Длинная цепь автоматчиков, прижимаясь к зданиям, боком двинулись по переулку, медленно «вползая» на центральную площадь города, запруженную толпой, охватывая её в полукольцо. В темноте ночи лица людей освещали огромные костры – горели два здания: слева – паспортного отдел, а за нашими спинами – милиции района. Над головами слышались одиночные выстрелы. Стреляли с крыш соседних домов по охране тюрьмы, расположенной рядом с горевшей милицией. С нашим появлением по толпе пошли возгласы: «Солдаты! Краснопогонники…». Хаотичное перемещение людей на площади преобразилось. Толпа уплотнилась и направилась в нашу сторону. От её движения, воздушна теплая волна, насыщенная парами самогона и водки, ударила по лицам солдат. Из толпы возбужденно кричали, у нас праздник – «Казанская!» Толпа напирала на шеренгу крепко сцепившихся солдат, особенно там, где их можно было прижать к стенам горящих зданий и таким образом разорвать цепь. В первых рядах было много любопытствующих детей. До нашего прибытия, при попытке толпы выбить дверь в стене тюрьмы и выпустить заключённых, одна девочка погибла – была случайно убита охранниками «слепым» выстрелом через дверь. Когда стрельба прекратилась, по цепи прошла команда вытеснить толпу с площади. Солдаты дружно двинулись вперёд, и «лицом в лицо» упёрлась в жителей города: женщин и мужчин разных возрастов. Что тут началось! Мы узнали, что такое «101 километр!» Истеричные пьяные женщины – молодые, прижимаясь грудью к солдатам, хватали и выдергивали у них автоматы, говоря: «Солдатик, дай подержать!» Другие, постарше, плевали в лица солдат. Мужики от 20 до 45 лет, увидев наши красные погоны, приходили в ярость, что выдавало их как бывших заключённых. Одни, сильно отхаркавшись, плевали этим, особенно, норовя попасть в глаза солдат. Другие тыкали зажжёнными папиросами в лицо. Третьи – доставали перочинные ножи и норовили ткнуть в руки или их порезать. Но солдаты – ребята с Урала и Сибири не дрогнули.

К четырём часам утра люди были вытеснены с площади, и толпа рассеялась. Наступила тишина. Смотреть на площадь древнего города было тяжело. В результате бесчинства соотечественников погибла девочка. Дотла сгорели два дома и милицейский мотоцикл с коляской. Пожаром были уничтожены уголовные дела подследственных и заключённых, находившихся в тюрьме. У пожарных машин разбили камнями лобовые стёкла и порубили топорами шланги.… Утром к площади подошла одинокая старушка. Прижимая к губам беззубого рта конец головного платочка, и укоризненно покачивая головой, она произносила одну и ту же фразу: «Что сотворили, антихристы! Что сотворили…». В шесть часов из Москвы примчались три чёрных «Волги» с большим военным начальством. Тут же на площади появились несколько местных чиновников, и только один-два милиционера. Во время разгула толпы они все разбежались и попрятались. Нас сменила рота КГБ – солдаты в штатском. Началось всестороннее расследование: политическое, экономическое, общественное и уголовное. В скором времени беспорядки, подобные Александровским, произошли ещё в двух городах. Это были «искры» – события местного масштаба. Затем случилась известная трагедия в Новочеркасске со многими жертвами. Позже, в ещё большем масштабе, проходили кровавые события в Вильнюсе и Риге, в Тбилиси и Баку… в Москве, кульминацией их стал распад Советского Союза.

В апреле 1961 года начался Карибский кризис – на Плая-Хирон высадился, под прикрытием США, десант наёмников для подавления революции на Кубе. В этой связи военно-политическое противоборство США и СССР обострилось, мир был поставлен на грань атомной войны. В один из тех дней в роте произошёл случай запомнившийся на годы. Прибывшие из караула солдаты приступили к чистке своих автоматов. В это время сержанты ушли, минут на пятнадцать передохнуть и покурить. Когда они вернулись, то увидели рядом с дневальным столпившихся, шумно и эмоционально разговаривающих солдат. Некоторые из них что-то писали на бумаге, лежавшей на его тумбочке, другие шутили, третьи – подтрунивали друг над другом. «В чём дело!? Что случилось!?» – спросил помощник командира взвода у солдат. – «Записываемся добровольцами!» – «Куда?» – «Защищать Кубу!» – «Вы что, серьёзно!» – «Да! Давайте с нами!» Последовала команда: «Сдать оружие!» Все тут же ушли в оружейную комнату, где у некоторых автоматы на столах были ещё в разобранном виде. Листок с фамилиями двадцати добровольцев остался лежать на тумбочке дневального. Утром дежурный доложил командиру роты, нашему рыжему, с копной вьющихся волос, конопатому капитану, о добровольцах и передал их список. Ротный приказал замполиту тут же собрать свободных от караула в Ленинской комнате. Явились все. Замполит рассказал о международной обстановке, призвал повысить бдительность и боевую готовность. Некоторых из списка он спросил, что побудило их записаться в добровольцы. Вставая, каждый из них, смущаясь перед товарищами, по-своему, неумело, но искренне, излагал свои мысли. Командир роты поблагодарил солдат за солидарность с Кубой. Сказал, что их инициатива – горячность молодости, они нужнее здесь. Подчеркнул, что они каждый день выполняют важную боевую задачу. И заверил, что СССР не позволит США быть безнаказанными, и окажет народу острова Свободы всю необходимую помощь для отпора империалистическому агрессору. Эти слова своего командира солдаты одобрили дружными аплодисментами. После беседы собравшиеся расходились в приподнятом настроении, как выполнившие свой интернациональный долг. Но через месяц многие, кому в этом году предстояла демобилизация, были недовольны тем, что она была отложена. Им пришлось переслужить почти полгода.

Проникновения посторонних на охраняемую территорию случались. Иногда это были люди, заблудившиеся в лесу вокруг площадок. Заходили кабаны и лоси, когда это происходило ночью, их отстреливали. В этот раз наряд заступал в караул с субботы на воскресенье, в бывшем Гефсиманском монастыре. Предъявив пропуска на КПП, он выстроился на площадке, где ещё три месяца назад была монастырская колокольня. Зачем и почему её снесли не понятно, работавшим здесь сотрудникам она точно не мешала. Но это были 1960-е годы – время новой волны богоборчества, проводимой тогдашним главой КПСС Н.С. Хрущёвым. Разрушали последние церкви, оставшиеся после сталинских времён. Монастырскую колокольню было решено разобрать. Вызвали солдат строительного батальона, и они отбойными молотками стали по частям её «откусывать». Но колокольня оказалась очень прочной и никак не поддавалась. Чтобы разом покончить с ней, её решили взорвать. В бывшем монастыре работали высокопрофессиональные взрывники, и им не составляло особого труда выполнить поставленную задачу. Взрывом, как бритвой, колокольню отрезало от земли, она медленно вспарила над ней, накренилась и аккуратно легла точно по месту, не затронув стоявшие рядом здания. При ударе о землю она развалилась на части, и их вывезли. А место, где стояла колокольня, заасфальтировали. После доклада начальника караула В. Ефимова дежурному по части о прибытии наряда на развод, новый и старый караулы произвели приём-сдачу постов и смену часовых. Караул занялся обычными делами по заведенному порядку. В монастыре было тихо, ночь прошла без происшествий. С утра – безоблачное, голубое, солнечное небо. Воскресенье приближалось к полудню, когда в караульном помещении раздался телефонный звонок с одного из постов. Подняв трубку, Ефимыч услышал взволнованный доклад часового, о том, что на колокольне Черниговского скита, который находится рядом, он будто бы видел фотографировавшего человека. Приказав часовому продолжить наблюдение за колокольней, Ефимыч с разводящим бегом отправились на тот пост. По их прибытии, часовой доложил, что из проёма, где был забитый вход на колокольню, отделился мужчина, будто бы оправившийся «по малому». Что он пошёл по дороге в сторону Киновии вдоль скитского пруда разделявший Гефсиманский монастырь и Черниговский скит. И показал на удалявшуюся семейную пару с девочкой 7–8 лет. Она шли прогулочным шагом, не суетясь и не оглядываясь, о чём-то оживленно беседуя. Девочка бегала вокруг взрослых, развлекаясь. Ефимыч решил досмотреть этого мужчину. Но, если бежать от поста через КПП и потом вокруг монастырской стены, то расстояние до удалявшейся семьи будет больше километра. Поэтому, не раздумывая, Ефимыч залез на стену, и с высоты семи метров спрыгнул за её внешнюю сторону на землю. Сначала он побежал, но как только семейная пара попал в поле его зрения, он перешёл на быстрый широкий шаг, замедляя его по мере приближения к ней. Поравнявшись с мужчиной, Ефимыч потребовал предъявить ему документы. Тот, не останавливаясь, стал возмущаться, говоря: «Почему старший сержант требует документы, разве здесь нельзя с семьёй гуляет, сейчас с собой у меня документов нет». Тогда Ефимыч достал из кобуры пистолет, который был у него, как у начальника караула, и приказал всем следовать с ним. Девочка, увидев пистолет, испугалась, заплакала, прижалась к мужчине. Женщина раскрыла висевшую у неё на руке сумку и попыталась в ней что-то искать. Ефимыч тут же отобрал у неё сумку и беспрекословным тоном повторил свой приказ. Вид решительного старшего сержанта с пистолетом в руке подействовал. Следуя сзади возмущавшихся задержанных, он привел их на КПП, где уже находился дежурный по части, вызванный разводящим. Во время досмотра и выяснения, как мужчина оказался на колокольне и что он там делал, прибыли офицеры особого отдела, и они тут же его с семьёй увезли куда-то на машине. То, что монастырь вызывает у иностранных разведок особый повышенный интерес, мы знали. На совещаниях показывали материалы, изъятые у задержанных иностранных разведчиков. Они нет-нет да проникали, на круглосуточно контролируемую офицерами особого отдела и солдатами роты КГБ, территорию гарнизона и вокруг монастыря. Тогда никаких заборов и проходных в гарнизон не было. Рейсовые автобусы, маршрут, которых проходил с трёх сторон монастыря, сопровождали сотрудники госбезопасности. Им удавалось задерживать «пассажиров» скрытно фотографировавших, во время движения автобусов, всех кто входит и выходит из монастыря. Их интересовали лица, воинские звания, рода войск. Они записывали на миниатюрные диктофоны разговоры местных пассажиров. Со дня задержания «семейной пары» прошло недели две, и мы узнали, что у неё нашли миниатюрный фотоаппарат, вмонтированный в дамскую пудреницу, с большим количеством снимков объектов на территории монастыря. За находчивые и решительные действия при задержании шпиона Ефимову В.П. присвоили звание старшины, назначили командиром взвода и дали отпуск 10 суток. Все поздравляли нашего героя. До демобилизации ему оставалось служить три месяца и тогда, как он говорил: «Женится, и вернётся на Королевский завод, где до армии он работал мастером аэродинамической трубы».

В тот памятный день, 12 апреля 1961 года, было солнечно. В лесу на ещё не растаявшем и сверкавшем на солнце снегу лежали синие тени белых берёз. До обеда в Ленинской комнате проходило очередное комсомольское собрание роты. Повестка дня обычная, учитывающая специфику службы: «Повышение бдительности при охране объекта особой государственной важности». Вдруг, в комнату, где проходило собрание, вбежал дневальный и, громко взволнованно крикнул: «Человек в космосе! Гагарин полетел!» В едином порыве всех как ветром сдуло, мы оказались перед казармой. В глухом лесу разразилось многоголосие дружного солдатского «Ура!.. Ура!.. Ааа!» – будто только что мы взяли рейхстаг и одержали Великую победу. Весь день ходили в приподнятом настроении, с чувством сопричастности к великому событию, поглядывая на небо. Иногда там ранним утром мы видели над своими головами инверсионные следы на трассах полётов ракет другого назначения, периодически запускавшихся с соседнего полигона.

У ворот Гефсиманского монастыря стоит монумент. На гранитном постаменте бронзовое скульптурное изображение святого Николая, чудотворца. Он установлен в 2007 году выдающимся учёным, прекрасным офицерам и мужественным солдатам периода «холодной» войны. На нём надпись «Создателям ядерного щита России». Такие же монументы установлены в Семипалатинске и на Новой Земле. В безбожное время в бывшем монастыре творили чудо, до сих пор защищающее наш народ от напастей недоброжелателей. С тех пор прошло более 50 лет. Черниговский скит вернули монахам. Теперь, в новое время – всеобщего поклонения золотому тельцу, пришёл их черёд сотворить здесь чудо спасения наших душ.