ВОЗВРАЩЕНИЕ

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Анна Ахматова на писательском собрании. Ленинград. Начало 1946 г.

Еще на всем печать лежала

Великих бед, недавних гроз,

И я свой город увидала

Сквозь радугу последних слез.

Как бы Анна Андреевна пережила такое унижение, как разрыв с Гаршиным? Ведь все-все знакомые были оповещены о предстоящей перемене в ее судьбе! На ее счастье, из эвакуации вернулся овдовевший Пунин с дочерью и внучкой, и между ними на первых порах возникло что-то похожее на «призрак прежних дней»:

И, как всегда бывает в дни разрыва,

К нам постучался призрак первых дней,

И ворвалась серебряная ива

Седым великолепием ветвей.

Нам, исступленным, горьким и надменным,

Не смеющим глаза поднять с земли,

Запела птица голосом блаженным

О том, как мы друг друга берегли.

25 сентября 1944

Лад, как и следовало ожидать, продержался недолго: битые черепки склеить можно, а звону не будет. Пунин опять женился, вышла во второй раз замуж и Ирина Николаевна. Жизнь Анны Андреевны снова замерла и превратилась в мучительное ожидание возвращения сына с войны. Вообще-то она знала: Гумилевых вражьи пули не берут, иные смерти на роду им написаны, но кто-то при ней ляпнул, что Лев Николаевич воюет в составе смертников, то есть «штрафных». Вопреки суеверному опасению матери, сын вернулся. Живой и невредимый. И даже восстановился на истфаке. Жили они теперь вместе, вдвоем, и даже кое-как сводили концы с концами.

ПОСЛЕДНЕЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ

У меня одна дорога:

От окна и до порога.

Лагерная песня

День шел за днем – и то и сё

Как будто бы происходило

Обыкновенно – но чрез всё

Уж одиночество сквозило.

Припахивало табаком,

Мышами, сундуком открытым

И обступало ядовитым

Туманцем…

25 июля 1944, Ленинград

* * *

Наше священное ремесло

Существует тысячи лет…

С ним и без света миру светло.

Но еще ни один не сказал поэт,

Что мудрости нет, и старости нет,

А может, и смерти нет.

25 июня 1944, Ленинград

* * *

На стеклах нарастает лед.

Часы твердят: «Не трусь!»

Услышать, что ко мне идет,

И мертвой я боюсь.

Как идола, молю я дверь:

«Не пропускай беду!»

Кто воет за стеной, как зверь,

Что прячется в саду?

1945, Фонтанный Дом

УЧИТЕЛЬ

Памяти Иннокентия Анненского

А тот, кого учителем считаю,

Как тень прошел и тени не оставил,

Весь яд впитал, всю эту одурь выпил,

И славы ждал, и славы не дождался,

Кто был предвестьем, предзнаменованьем,

Всех пожалел, во всех вдохнул томленье —

И задохнулся…

1945

* * *

Последний ключ – холодный ключ забвенья.

Он слаще всех жар сердца утолит.

А. С. Пушкин

Есть три эпохи у воспоминаний.

И первая – как бы вчерашний день.

Душа под сводом их благословенным,

И тело в их блаженствует тени.

Еще не замер смех, струятся слезы,

Пятно чернил не стерто со стола —

И, как печать на сердце, поцелуй,

Единственный, прощальный, незабвенный…

Но это продолжается недолго…

Уже не свод над головой, а где-то

В глухом предместье дом уединенный,

Где холодно зимой, а летом жарко,

Где есть паук и пыль на всем лежит,

Где истлевают пламенные письма,

Исподтишка меняются портреты,

Куда как на могилу ходят люди,

А возвратившись, моют руки мылом,

И стряхивают беглую слезинку

С усталых век – и тяжело вздыхают…

Но тикают часы, весна сменяет

Одна другую, розовеет небо,

Меняются названья городов,

И нет уже свидетелей событий,

И не с кем плакать, не с кем вспоминать.

И медленно от нас уходят тени,

Которых мы уже не призываем,

Возврат которых был бы страшен нам.

И, раз проснувшись, видим, что забыли

Мы даже путь в тот дом уединенный,

И, задыхаясь от стыда и гнева,

Бежим туда, но (как во сне бывает)

Там все другое: люди, вещи, стены,

И нас никто не знает – мы чужие.

Мы не туда попали… Боже мой!

И вот когда горчайшее приходит:

Мы сознаем, что не могли б вместить

То прошлое в границы нашей жизни,

И нам оно почти что так же чуждо,

Как нашему соседу по квартире,

Что тех, кто умер, мы бы не узнали,

А те, с кем нам разлуку Бог послал,

Прекрасно обошлись без нас – и даже

Всё к лучшему…

5 февраля 1945, Фонтанный Дом

* * *

И очертанья Фауста вдали

Как города, где много черных башен,

И колоколен с гулкими часами,

И полночей, наполненных грозою,

И старичков с негётевской судьбою,

Шарманщиков, менял и букинистов,

Кто вызвал черта, кто с ним вел торговлю

И обманул его, а нам в наследство

Оставил эту сделку…

И выли трубы, зазывая смерть,

Пред смертию смычки благоговели,

Когда какой-то странный инструмент

Предупредил, и женский голос сразу

Ответствовал, и я тогда проснулась.

8 августа 1945

* * *

Блажен, кто посетил сей мир

В его минуты роковые.

Тютчев

Н.А.О.

Меня, как реку,

Суровая эпоха повернула.

Мне подменили жизнь. В другое русло,

Мимо другого потекла она,

И я своих не знаю берегов.

О, как я много зрелищ пропустила,

И занавес вздымался без меня

И так же падал. Сколько я друзей

Своих ни разу в жизни не встречала,

И сколько очертаний городов

Из глаз моих могли бы вызвать слезы,

А я один на свете город знаю

И ощупью его во сне найду.

И сколько я стихов не написала,

И тайный хор их бродит вкруг меня

И, может быть, еще когда-нибудь

Меня задушит…

Мне ведомы начала и концы,

И жизнь после конца, и что-то,

О чем теперь не надо вспоминать.

И женщина какая-то мое

Единственное место заняла,

Мое законнейшее имя носит,

Оставивши мне кличку, из которой

Я сделала, пожалуй, все, что можно.

Я не в свою, увы, могилу лягу.

Но иногда весенний шалый ветер,

Иль сочетанье слов в случайной книге,

Или улыбка чья-то вдруг потянут

Меня в несостоявшуюся жизнь.

В таком году произошло бы то-то,

А в этом – это: ездить, видеть, думать,

И вспоминать, и в новую любовь

Входить, как в зеркало, с тупым сознаньем

Измены и еще вчера не бывшей

Морщинкой

…

Но если бы оттуда-то взглянула

Я на свою теперешнюю жизнь,

Узнала бы я зависть наконец.

2 сентября 1945, Ленинград, Фонтанный Дом (Задумано еще в Ташкенте)

* * *

Кого когда-то называли люди

Царем в насмешку, Богом в самом деле,

Кто был убит – и чье орудье пытки

Согрето теплотой моей груди…

Вкусили смерть свидетели Христовы,

И сплетницы-старухи, и солдаты,

И прокуратор Рима – все прошли

Там, где когда-то возвышалась арка,

Где море билось, где чернел утес, —

Их выпили в вине, вдохнули с пылью жаркой

И с запахом священных роз.

Ржавеет золото, и истлевает сталь,

Крошится мрамор – к смерти всё готово.

Всего прочнее на земле печаль

И долговечней – царственное Слово.

1945

В первые послевоенные годы Ахматова много выступала. И с невероятным успехом – и в Ленинграде, и в Москве. И снова стала писать: за год – более 20 стихотворений! И это при активной работе над продолжающейся, не отпускающей от себя «Поэмой без героя». Она до того расхрабрилась, что позволила себе не испугаться, когда к ней в Фонтанный Дом заявился, чтобы взять интервью, сотрудник британского посольства, по образованию ученый-славист И. Берлин. Выходец из России, мистер Берлин свободно говорил по-русски, в истории российской словесности чувствовал себя как рыба в воде, кое-что знал и о молодом романе Анны Андреевны с Борисом Анрепом. Все это, вместе взятое, сильно подействовало на Анну Андреевну. Особенно взволновало то, что заморский гость появился в Фонтанном Доме нежданно-негаданно и, как и было предсказано самым строем поэмы канунов и сочельников, под Рождество, за что и был «вставлен»– в ее текст в роли гостя из будущего. Почтенный славист, когда до него дошла «Поэма без героя», был крайне смущен. Будучи младше Анны Андреевны на целых двадцать лет, он не мог и подумать, что его сугубо карьерный визит будет воспринят почтенной седой русской дамой столь эмоционально. А между тем мистер Берлин и впрямь появился в сталинской России 1946 года в роли гостя из будущего – пришельца из тех времен, когда творчество госпожи Ахматовой станет излюбленной диссертационной темой славистов всего мира, и они, дружной когортой, будут смертно завидовать И. Берлину.

* * *

И увидел месяц лукавый,

Притаившийся у ворот,

Как свою посмертную славу

Я меняла на вечер тот.

Теперь меня позабудут,

И книги сгниют в шкафу.

Ахматовской звать не будут

Ни улицу, ни строфу.

27 января 1946, Ленинград

ВО СНЕ

Черную и прочную разлуку

Я несу с тобою наравне.

Что ж ты плачешь? Дай мне лучше руку,

Обещай опять прийти во сне.

Мне с тобою как горе с горою…

Мне с тобой на свете встречи нет.

Только б ты полночною порою

Через звезды мне прислал привет.

15 февраля 1946

Портрет балерины Татьяны Вечесловой

Автограф стихотворения Ахматовой, посвященного Т.М. Вечесловой

НАЯВУ

И время прочь, и пространство прочь,

Я все разглядела сквозь белую ночь:

И нарцисс в хрустале у тебя на столе,

И сигары синий дымок,

И то зеркало, где, как в чистой воде,

Ты сейчас отразиться мог.

И время прочь, и пространство прочь…

Но и ты мне не можешь помочь.

13 июня 1946

НАДПИСЬ НА ПОРТРЕТЕ Т. В-ОЙ

Дымное исчадье полнолунья,

Белый мрамор в сумраке аллей,

Роковая девочка, плясунья,

Лучшая из всех камей.

От таких и погибали люди,

За такой Чингиз послал посла,

И такая на кровавом блюде

Голову Крестителя несла.

15 июня 1946

«1946 августа 17

…Вчера вечером состоялось торжественное собрание писателей в Смольном под председательством Жданова. За ним на эстраду вышли Прокофьев, Саянов, Попков, все бледные, расстроенные: в Москве состоялось совещание при участии Сталина, рассматривали деятельность ленинградских писателей, журналов «Звезда» и «Ленинград», «на страницах которых печатались пошлые рассказы и романы Зощенко и салонно-аристократические стихи Ахматовой». Полились ведра помоев на того и на другого. Писатели выступали один подлее другого, каялись, били себя в грудь, обвиняли во всем Тихонова, оставил-де их без руководства. Постановили исключить из Союза писателей Анну Ахматову и Зощенко. Их, к счастью, в зале не было».

Из дневника Л.В. Шапориной

…Не то был пущен слух, не то он сам возник – о самоубийстве Ахматовой… Поминутно звонили незнакомые люди (даже из Москвы) и проверяли достоверность известия. В очередях и на ком<мунальных> кухнях очень курьезно обсуждали событие. Для разъяснения акции населению были посланы эмиссары:

1. Павленко – Крым

2. Шагинян – Ср<едняя> Азия

3. Тихонов – Закавказье

4. Вишневский – Белград

5. Фадеев – Прага.

На «место преступления» был послан А.А. Жданов. На его доклад в Смольном был вызван Союз писателей in corpore[46] …В зале появились странного вида незнакомцы, которые заняли места между членами союза. Двери почему-<то> заперли и никого не выпускали (даже тех, кому стало дурно). Казалось, этот гос<ударственный> деятель только и сделал в жизни, что обозвал непечатными словами старую женщину, и в этом его немеркнущая слава. Тогда же ему был обещан памятник и полное собрание сочинений. Ни то, ни другое не состоялось. Такой мой быт, состоящий, главным образом, из голода и холода, был еще украшен тем обстоятельством, что сына, уже побывавшего в вечной мерзлоте Норильска и имеющего медаль «За взятие Берлина», начали гнать из аспирантуры Ак<адемии> н<аук>… причем было ясно, что беда во мне… Таким образом, мне была предоставлена возможность присутствовать не только при собственной гражданской смерти, но даже как бы и при физической. Люди просто откровенно не хотели, чтобы я была жива. Так и говорили: «Я бы умер».

Анна Ахматова, Из «Записных книжек»

* * *

Со шпаной в канавке

Возле кабака,

С пленными на лавке

Гру-зо-ви-ка.

Под густым туманом

Над Москвой-рекой,

С батькой-атаманом

В петельке тугой,

Я была со всеми,

С этими и с теми,

А теперь осталась

Я сама с собой.

Август 1946, Фонтанный Дом

Анна Ахматова и Ольга Берггольц. Ленинград, 1947 г.

* * *

Б. П<астернаку>

Здесь все тебе принадлежит по праву,

Стеной стоят дремучие дожди.

Отдай другим игрушку мира – славу,

Иди домой и ничего не жди.

1947, 1958<?>

* * *

Борису Пастернаку

И снова осень валит Тамерланом,

В арбатских переулках тишина.

За полустанком или за туманом

Дорога непроезжая черна.

Так вот она, последняя! И ярость

Стихает. Все равно что мир оглох…

Могучая Евангельская старость

И тот горчайший Гефсиманский вздох.

1947, Ленинград, Фонтанный Дом

Анна Ахматова и Борис Пастернак. 1946 г.

* * *

Я всем прощение дарую

И в Воскресение Христа

Меня предавших – в лоб целую,

А не предавшего – в уста.

1948 (На Пасху), Москва

* * *

«1949 сентября 19.

Была вчера в церкви, отвела душу и зашла к А.А. Ахматовой, благо воскресенье – мой выходной день… Все лето чувствовала себя плохо… А. А. встала, и мы пошли с ней в Летний сад. Она мне рассказала, что Пунин ждал ареста после того, как в университете было арестовано 18 человек. Он все надеялся, что дочь с внучкой успеют вернуться – его арестовали за несколько дней до их возвращения… Гумилев был расстрелян 25 августа. Пунин арестован 26-го. – «Отбросив всякие суеверия, – говорит А. А., – все-таки призадумаешься».

Из дневника художницы Л.В. Шапориной

Данный текст является ознакомительным фрагментом.