Котельники (2)

Котельники (2)

7 октября 2007 года

Ян резко похудел. До начала концерта не показывался из гримерки. Потом весь вечер провел на сцене, находя для своих гостей слова, которые ему важно было сказать именно в этот раз — словно примиряясь со всеми, и при этом все равно не упуская случая затеять перепалку в своем фирменном стиле, перебивая и наступая на каждого следующего гостя все слабее, говоря все глуше и глуше.

История с Суржиковым бледной копией повторилась позавчера, в отсутствие Ивана Николаевича, уже со мной — спустя столько лет в каком-то вялом и не задевшем меня виде. Гражданский певец, все эти годы не сдававший позиций, за исключением того страшного года, который мог сделаться для него роковым, был и на этот раз среди тех, кто выстроился к юбиляру с букетами. Он, как всегда, нарушил очередь, и вышел на сцену вслед за Лионом Измайловым, за которым в программке значился я. Валечка Апостолова, вечный помреж в Театре эстрады, предложила по громкой связи, чтобы я потерпел, и даже шутила, несмотря на широкую трансляцию во всех гримерках: «Фимочка, я знаю, вы подождёте. Вы — добрый».

Мне было некуда спешить. Наташа Жеромская, администратор Карцева, попросила подбросить своего артиста до метро, потому что тот оставил машину где-то в Кузьминках. Мы с Толиком решили, что никаким метро он не поедет — мы доставим его до самых Кузьминок.

Гражданский певец застрял на сцене на недобрых полчаса, исполнив целый блок еврейских песен и, кажется, нарочно испытывая терпение актеров и зрителей, настроившихся на веселый, живой концерт. Впрочем, в легкой атмосфере капустника этот затянувшийся аттракцион тоже прошел с успехом; я зашел поглубже в карман сцены, чтобы избежать прямой встречи с откланявшимся певцом и выбрался оттуда, только когда Ян после грустного номера про «Сон о казни артиста» пригласил меня на сцену.

У Яна хватило сил, чтобы опять устроить перебранку. Он не дал мне сказать ни слова. Сразу отчитал меня за букет, с которого предательски упало несколько листочков. Я, защищаясь, рассказал про свой недавний диалог с ним по телефону.

— Он мне сказал: Фимка, делай на концерте что хочешь. Я представлю тебя, уйду, не буду мешать. А ты мне дорогой подарок принесешь?

— Я выйду на сцену с цветами.

— Все. До свидания. Можешь не приходить.

Зрители рассмеялись. Ян подобрал с пола упавшие лепестки, уходя в кулисы еще ворчал что-то по поводу моего букета. Когда он уже почти ушел со сцены, я сказал:

— Ну, вот. Собрал все, что осыпалось. И ушел — лысый.

В гримерке меня развезло. Болезненная слабость Яна меня страшно смутила.

Собираясь на фуршет, я быстро промокнул глаза ладонями, вышел в коридор, запруженный фотокорами всех московских газет, растянул рот в улыбке и успел попозировать со всеми, кто встретился на пути…

Вскоре в комнате, где были накрыты столы, появился Карцев.

Держа в руках стаканы с виски, мы с Альтовым подошли к нему.

— Я не был в Театре Эстрады три года. И Сеня здесь давно не выступал.

Роман Андреевич был лаконичен.

— Если бы не Ян, я бы никогда не пришел к этому м…

Речь зашла о нынешнем руководителе театра.

Несколько лет назад Карцев начал репетировать спектакль вместе с Татьяной Васильевой в антрепризе Леонида Трушкина. Дуэт был еще тот. Все шло как по маслу. Хазанов бывал на репетиции и однажды для усмешнения какой-то сцены принес Карцеву калоши. Карцев трижды вспоминал эти калоши, когда в нескольких словах обрисовал все, что случилось после них.

Когда о спектакле стали говорить и предсказывать ему шумную премьеру, Трушкин вдруг перестал назначать репетиции, а затем позвонил и объявил, что встреч больше не будет.

— У меня что-то не получилось.

«У меня!» — ехидно выделил голосом Роман Андреевич, пересказывая диалог.

Ну, не получилось и не получилось. Работа была остановлена. Артисты вернулись к оставленным до репетиций делам.

А вскоре Карцев узнал, что работа над пьесой возобновилась. Но уже без него и Васильевой. Сейчас этот спектакль значится в репертуаре Театра. Играют его Чурикова и Хазанов. Он называется «Смешанные чувства».

— Ну, и что твоя история, — сказал я Альтову, — после этой? Детский сад.

В свое время у Альтова после долгой дружбы тоже вышла размолвка с худруком. Много раз тот переносил творческий вечер писателя в планах театра с выходных на будни, а затем и вовсе отменил, сославшись на возможный неуспех.

Услышав мой вопрос, Альтов поднял руки в жесте, означавшим «сдаюсь!»

— Вы специально ждали меня? — спросил Карцев. — Не надо было… Зачем?

Видно было, что он все же тронут. А я был счастлив оттого, что еще немножко побуду рядом с ним.

На ступеньках театра мы еще раз остановились перед фотографами, выскочившими вместе с нами на улицу.

В машине Карцев начал пересказывать нам свой новый номер. Про тренера женской волейбольной команды. От смеха наш водитель Саша чуть было не выпустил руль из рук.

У дома в Котельниках мы остановились. Я сидел на заднем сиденье и взял Карцева за плечи.

— Вам давно надо было писать себе самому.

— Теперь буду. Я уже начал… У меня есть еще один монолог.

Когда я вошел в подъезд, Карцев спросил у Толика:

— Фима здесь живет? В этом доме?

— Да, — ответил Толик. — На девятом этаже.

Ребята довезли Романа Андреевича до Кузьминок. Он не показал им свою машину. — Здесь недалеко. Я сам дойду.

Накрапывал дождь. Маленький человек растаял в темноте. Чуть дольше были видны его седые волосы, сбившиеся от ветра.

Ребята посмотрели ему вслед. И тут же согласились друг с другом, когда Толик сказал:

— Чарли Чаплин…

Парадоксальный. Смешной. Неповторимый.

8 октября 2007 года

Получил письмо от Тебелевой, которое цитирую без разрешения, но, зная, что в нем нет ничего, что могло бы огорчить автора при публикации, привожу лишь один абзац, который вызвал к жизни некоторые припоминания.

"Бессонница сулит нам множество открытий, но я не подозревала, что до такой степени. В первый момент просто подумала, что таки заснула и это сон. Сейчас переключила телевизор на "Культуру" и попала аккурат на начало мультика. Черно-белого, рисованного, остро-социально-сатирического для конца восьмидесятых — начала девяностых. И вдруг услышала Ваш голос. Голос из тех лет, потому что такого тембра, интонаций а-ля "Женская консультация" у Вас давно нет. Ну, Вы уже, ясно, поняли, о чем я. Мультик о городе, в котором трудящимся в порядке эксперимента разрешили летать. Я не знала. Слушайте, так здорово. Как Вы это озвучили! Ну, не смейтесь. На одном дыхании посмотрела, чуть не повизгивая от восторга".

Спасибо, Наталья! Я забыл про этот фильм. По всему видно, моя своенравная Лета сулит еще немало остановок на пути. Бывает же, что пароходы памяти пережидают в шлюзах, пока впереди не откроется полноводный канал.

На этой пристани опять пришлось подключаться к Интернету. На одном из сайтов, посвященных отечественной анимации, я нашел искомую справку. Фильм, который показали ночью, назывался "Эксперимент". В каталоге он значится с подзаголовком "Сатирический фильм о бюрократах. Для взрослых". Моя фамилия в выходных данных не значится. Длится мультик всего 7 минут 45 секунд. Он вышел на экран в 1988 году. Это был мой второй озвученный мультик. И — один из многих, придуманных известным режиссером Ефимом Гамбургом. С этим милым, интеллигентным человеком мы больше не виделись. В 2000-м году Ефима Абрамовича не стало. Он умер от сердечного приступа в своей квартире.

Годом раньше "Эксперимента" вышел мультфильм "В зоопарке ремонт". В нем я озвучивал жирафа, которого забирает к себе домой мальчик из обычной городской малометражки.

— Ух, навязался ты мне на шею, — говорил мальчик голосом взрослой артистки.

— Павлик, не надо про шею, — просил за жирафа я.

Режиссера фильма, Натана Лернера, тоже уже нет на свете. Он умер в 1993 году.

В 1996 году в серии про братьев Пилотов вышел крохотный трехминутный фильм — "Братья пилоты вдруг решили поохотиться". Саша Татарский дал мне возможность всласть покривляться у микрофона. Да еще вручил конверт с сотней долларов.

Летом этого года не стало и его.

И еще. Когда-то на "Союзмультфильме" работала музыкальным редактором Нина С., самая горячая Элькина любовь из Консерватории. Она сочинила музыку к десяткам картин. Сейчас, по мрачной соотнесенности с героями моих записок, она тяжело умирает от рака.

Много лет назад, по дружбе, в пору моей безвестности, она пригласила меня на студию выступить в праздничном "сборнике". Не вспомню, и думаю, что уже не спрошу, состоялся ли тот концерт. Но мне тогда еще, в день моей случайной экскурсии по студии, страстно захотелось озвучивать мультфильмы. Нина познакомила меня с кем-то из режиссеров. В тот раз ничего не вышло. А вышло чуть позже и без нее.

Недавно был красивый, снежный "Щелкунчик", где междометий и звуков у моего Мышиного короля поменьше, чем в ролике у Татарского, зато слов уже гораздо больше.

Весной я озвучил "пилот" еще к одному мультфильму, в котором записал текст от автора, Александра Курляндского, А вот скоро ли начнется работа над полнометражной версией, пока не знаю. Группа, как мне сказали, ждет денег от Госкино.

Грустно, что веселая анимация обошлась мне в этот ненастный день воспоминаниями о людях, которые ушли. Но это я не нарочно. Просто пришло время вспоминать о тех, кого я не могу не вспомнить.

9 октября 2007 г.

— Надо же, мы только что о вас говорили. — Милая старушка остановила меня у подъезда. — Вспоминали вас вместе с Юрием Афанасьевичем.

Юрий Афанасьевич — общественник с 11 этажа. Старушка, по-видимому, активистка из другого корпуса.

Пять лет наш большой дом сотрясают коммунальные битвы.

«Финансовые известия» предупреждали еще в 2003-м году:

«Сталинская высотка может стать роскошью для большинства жильцов.

В элитном доме на Котельнической набережной разгорелась настоящая гражданская война. Два конкурирующих домкома судятся за право управлять высоткой. Состоятельные жители сталинского небоскреба собираются объединиться в капиталистический кондоминиум, а потомки большевистских вождей и деятелей пролетарской культуры боятся "раскулачивания" — коммунальный рай в отдельно взятом доме, построенный руками их пламенных предков, грозит рухнуть под натиском многомиллионных счетов за вывоз мусора и содержание сложных коммуникаций легендарной высотки» (Борис Устюгов, 03.12.2003).

Дама, задержавшая меня у дверей, просила подписать заявление в защиту нынешнего ДЭЗа. Я вынимал из почтового ящика уже с полсотни подобных бумаг: сторонники кондоминимума присылали воззвания с буквицей в виде картинки главного корпуса, а внуки большевиков совали строгие прокламации с призывами дать отпор Товариществу Собственников Жилья.

Едва я переступил порог квартиры, как позвонил мой сосед сверху.

— Юрий Афанасьевич, я здесь ненадолго. Поверьте, я не знаю, кого нужно поддержать.

— Ефим, дорогой! Большинство против Товарищества. Можете поддержать большинство.

— Но я в этом ничего не понимаю. А если не поддерживать ни тех, ни других? Может быть, без меня все решится?

Я был тут же наказан за оппортунизм. Даже не успев раздеться, я снова побежал к телефону. Звонила супруга Ширвиндта.

— Господи… Наталья… Я забыл ваше отчество…

— Его легко запомнить. Меня зовут так же, как же жену Пушкина.

— Точно — Наталья Николаевна! Извините, Александр Анатольевич всегда говорит «Наташа», и я не никогда не знал как дальше…

Наталья Николаевна призналась, что, во-первых, она моя поклонница, во-вторых, я был прекрасен в цирке, а в-третьих… надо подписать бумагу против Товарищества собственников жилья.

Я повторил ей то, что уже успел сказать Юрию Афанасьевичу: про свой слабый общественный запал. Попросил объяснить, что нас, жильцов, ждет в случае, если не будет ДЭЗа. Наталья Николаевна сказала:

— Я — архитектор, я это прекрасно знаю. Мой внук живет в кондоминимуме и платит в 10 раз больше, чем мы.

— Понял, — сказал я. — Конечно, я подпишу бумагу против кондоминимума.

— Приходите к нам ужинать. …

— Ага, Александр Анатольевич любит только вареный лук и шпроты.

— Что вы! Я сама их терпеть не могу. Приходите, когда захотите… В любой вечер. Лука и шпрот не будет.

Забавно, что меня второй раз за последние дни приглашают на ужин те, в ком я души не чаю. Карцев, помнится, еще третьего дня зазывал меня на фаршированную рыбу.

— Она у меня уже вот здесь, — он подносил ребро ладони к подбородку. — Это такая рыба! Завтра приезжай! Хочешь — послезавтра! У нас этой фаршированной рыбы! — ладонь пронеслась кометой около лба.

Как жаль, что я к нему не поехал! Я упустил возможность провести вечер с тем, кем я заслушивался в поездах, на кого смотрел, затаив дыхание из темноты кулис, с кем мне всегда так хотелось сыграть что-нибудь вместе.

Может быть, самое памятное из того, что у меня никогда не сможет забрать коварная Лета — это веселые попойки в поездах, когда не хотелось спать, а хотелось только внимать своим веселым попутчикам, даже не веря до конца, что кумиры могут быть так близки и доступны.

Однажды мы всю ночь слушали великого Муслима. Под столиком громыхали две опорожненные бутылки водки, а на столе стояла третья, и Тамара Ильинична с бессмертным Чарликом на руках несколько раз уже пыталась вернуть в свое купе никак не хмелеющего мужа. А мы его все не отпускали. И снова слушали: про Брежнева, про иранского шаха, про кремлевские концерты.

От Ширвиндта всегда сводило живот. Но сам он редко улыбался.

— На вахте театра Сатиры когда-то служила колоритная еврейка. «Ширвиндт! красавчик!» — Александр Анатольевич преувеличенно картавит, показывая ее. — Она меня обожала. Можете себе представить… А это был, ты понимаешь, какой год. Ни черта не было. И кто-то оставил мне на служебном входе печенье для пса. Из-за границы. Печенье сейчас называется «Педигри». Но «Педигри» тогда не было. А был вот этот корм для собак. Закончился спектакль. Я иду к выходу. Вижу эту даму, еврейку. «Ширвиндт. Красавчик!» Улыбается мне во весь рот: «Вы меня простите! Ширвиндт! Вам здесь оставили печенье. Я не удержалась, попробовала. Ровно две штучки».

— Зря. Это печенье для собак!

И тут, смотри! Лицо меняется так, что становится страшно. Швыряет на пол эту коробку.

— Пгедупгеждать надо!!!

Понимаешь, «предупреждать»! Я должен был ей раньше сказать, что некрасиво пиздить!.

Однажды мы с Ширвиндтом отправились в Ленинград в составе жюри какого-то эстрадного конкурса. Весь путь как завороженный я пялился на него. Александр Анатольевич лениво цедил слова. Загробным голосом выделял репризы.

Как всегда, я хватался за живот и буквально падал от хохота.

Водка серьезно таяла после каждого мрачного тоста.

В Питере нас разместили в закрытой гостинице напротив Летнего сада.

Днем, по пути в ресторан, Ширвиндт, шатаясь, зашел в мой номер.

— Что это? — взгляд его тут же упал на большой пакет при входе.

— Да вот принесли… Вернее, передал охранник. Это гостинец от поклонницы… Морковка тертая, овес. Она собирает траву на даче. Лечится от всего.

— Серьезно? Натуропатка?

— Ага. Чистится все время. Йога. Уринотерапия.

Ширвиндт уже вертел в руках какую-то баночку.

Услышав про уринотерапию, он торжественно поднес баночку к глазам:

— Как ты думаешь, чем заправлен этот салат?..