IV. Райгородецкий Е. КОНЕЦ БЕЛОГО АТАМАНА*
IV.
Райгородецкий Е.
КОНЕЦ БЕЛОГО АТАМАНА*
Впервые я услышал об этом в Восточных Альпах 30 апреля 1945 года.
У высоты с отметкой 1638 м шел бой. Два батальона гитлеровцев оборонялись с яростью обреченных. Уже дымилось двухэтажное строение на самой вершине, десятки трупов усеяли перемешанную со снегом землю, а противник сопротивлялся с прежней ожесточенностью.
Штаб 233-го кавполка находился у основания высоты в пастушьей хибарке. Я направился туда, чтобы доложить о прибытии батареи.
В маленькой комнатке за столом-козликом, приставленным к квадратному окошку, в черной косматой бурке сидел полковник Климов, командир полка. Выслушав доклад, он тотчас же поставил мне задачу:
— Эскадроны начнут атаку в одиннадцать тридцать. Сигнал — две красные ракеты. К тому времени подавите батальонные минометы противника. Вашей 120-миллиметровой батарее это под силу. — Климов мял пальцами ссохшуюся сигарету. — Учтите: разведка донесла, что в том же ущелье, где установлены минометы, противник упрятал до тысячи отборных лошадей. Требуется очень меткая стрельба. Понимаете? Лошадки пригодятся. Держите со мной связь, старший лейтенант. Действуйте!
Огневая задача оказалась не из легких. Для корректирования огня пришлось выбрать наблюдательный пункт на другой высоте, за огневой позицией батареи. Да и оттуда были видны лишь явные недолеты и перелеты. Само ущелье нам не просматривалось.
После первой очереди беглого огня старший разведчик батареи ефрейтор Петр Афанасьев (он вел наблюдение в стереотрубу) сокрушенно махнул рукой:
— Эх, и мажут огневики, товарищ комбат! В ущелье угодили одна-две мины. Остальные легли поверху.
Спешенные эскадроны по-прежнему были прижаты к земле.
На дне окопа звякнул телефон.
— Готовы? — узнал я в трубке голос Климова. — Только что по радио передали: наши в Берлине рейхстаг штурмуют. А мы у паршивой высотки копошимся…
— Батарея не подведет, — заверил я командира полка, а у самого сомнение: верно ли определены координаты цели?
Сомнение рассеялось нежданно-негаданно. Вернувшийся с линии телефонист привел с собой щуплого старичка, одетого в защитную стеганку с капюшоном.
— На дороге повстречался, — объяснял боец. — Австриец, а по-нашему разумеет. Говорит, у русских в плену был впервую мировую… Нынче — пастух. На коне ехал.
Старик согласно кивал головой. Его дубленое, изъеденное морщинами лицо все более оживлялось.
— Куда держим путь? — спросил я у старика.
Тот, на удивление нам, забасил. Разобрать его речь было нетрудно. Мы узнали, что ехал он со стороны Граца, что немцы отняли у него всех овец, взамен дали стеганку с капюшоном, что у входа в ущелье — тьма-тьмущая лошадей, а у выхода стреляют минометы. Едва он успел покинуть ущелье, туда попал тяжелый снаряд, от разрыва пострадало несколько человек.
Не оставалось сомнений, что это была наша мина.
Старый австриец продолжал басить:
— За те горы, офицер, — он протянул тощую руку по направлению к ущелью, — есте русски белогвардия.
— Какая еще белогвардия?
— Щрски генераль Красноф.
С огневой доложили о готовности. Стрелки часов показывали 11 час. 15 мин. Последовали длинные серии белого огня.
Я наблюдал за разрывами, а мысли приходили разные: «Доложить в штаб корпуса. Там, конечно, свяжутся со Ставкой. Москва должна знать! А может, старик путает? Может, вовсе никакой не Краснов?»
Минометы в ущелье умолкли. Под лиловой тучей вспыхнули две красные ракеты. Спешенные эскадроны поднялись в атаку.
В сопровождении ефрейтора Афанасьева я направил старика к Климову.
К полудню бой закончился. Эскадроны ушли вперед. Вместе с командиром кавполка мы приближались к обгоревшему деревянному строению.
О казачьем атамане Климов еще ничего не знал: Афанасьев со стариком не застали командира полка в пастушьей хибарке — он уже ушел в эскадрон. Рассказ старика, которым я поспешил удивить его, он не принял всерьез.
— Начальник штаба разберется, — бросил мне на ходу Климов. — Выдумка старца. Какой еще, скажите на милость, Краснов? Давно, наверное, помер в эмиграции.
Приблизившись к ущелью, мы осмотрелись.
— Атамана Краснова со свитой я, признаться, не рассчитывал лицезреть, — подмигнул мне Климов. — А вот куда, скажите пожалуйста, девались кони? Тысяча! Их ветром не сдуешь.
Я вернулся на батарею. До конца дня мы простояли на месте, а вечером поступил приказ трогаться к Шрайбесдорфу, маленькому австрийскому селению у отрогов Восточных Альп.
Погода резко переменилась. Моросил противный мелкий дождь.
Ехали мы с командиром огневого взвода, старшим лейтенантом Локтионовым, шпора к шпоре, делились впечатлениями.
— Старик австриец, думается мне, не обманул. До войны я читал… Где? Убей — не помню, — говорил Локтионов, — будто Краснов в двадцатых годах проживал в мюнхенском имении какого-то немецкого майора. Времени порядком ушло. Нынче ему, если жив, за семьдесят пять.
Мне трудно было сказать что-либо определенное. Тем более я знал: старика в штабе полка надолго не задержали — отпустили домой. Сам он Краснова не видел. Слыхал о нед/г, видимо, от других пастухов. Они же утверждали, якобы в Северной Италии есть какая-то бело-казачья станица. Все отнесли за счет старческого склероза.
…Кончилась война. Отгремели победные салюты. Наш кавалерийский корпус возвращался на родину.
Был жаркий июльский день. У одного населенного пункта мы заметили группу военных.
— Ясное дело, генерал Малеев, — поднимаясь на стременах, уточнил Локтионов. — А с ним, как всегда, подполковник Доценко.
Заместитель командира корпуса генерал-майор Михаил Федорович Малеев, невысокий человек с фигурой борца и подвижным смуглым лицом, страсть как любил проверять полки в движении. Ну а по части лошадей первым советчиком генерала был ветеринарный врач Владимир Митрофанович Доценко. Стройный, сухощавый, он выглядел прирожденным кавалеристом и слыл в корпусе чудо-лекарем.
Подъехали ближе. Колонну осматривал подполковник Доценко. Сам генерал, стоя шагах в десяти от дороги, рассказывал трем офицерам из штаба нашей дивизии какую-то историю.
Я придержал коня, и до меня долетели лишь отдельные фразы:
— Тогда Краснов спросил, предоставят ли ему возможность писать мемуары. Я ответил: «Не знаю. Вы арестованы. Правительство все решит». Краснова заинтересовала наша форма…
«Значит, донской казачий атаман действительно объявился, — подумал я, — задержан и, судя по всему, с ним уже беседовал генерал Малеев».
Батарея проследовала мимо. Я пришпорил коня и занял свое место в колонне.
Корпус продолжал марш. Весть об аресте Краснова облетела все дивизии, обросла подробностями. Одни утверждали, якобы казачий атаман, будучи матерым немецким шпионом, попался с поличным в Восточных Альпах. Другие — будто он командовал соединением из белогвардейцев Третьи уверяли, что он имел специальное задание оказывать помощь группе немецких армий «Австрия». Слухи ходили разные**. По мере приближения к нашей границе интерес к ним пропадал.
Предвкушая радость скорых встреч с родными и близкими, солдаты спешили домой.
Шли годы. Не раз я брал в руки потрепанный фронтовой блокнот. На последнем листке — полустертые слова и цифры: «30 апреля — высота 1638 м. Более 1000 лош. Пастух-австриец. Ущелье. Атаман Краснов. Шрайбесдорф».
Решил восстановить по памяти и отрывочным записям давнюю историю. Я знал, что Краснов, ярый контрреволюционер, пытался в крови утопить наш Октябрь. Среди многочисленных врагов молодой Республики Советов ему принадлежало довольно видное место. В 1919 г., потерпев крах на полях Гражданской войны, он бежал в Германию, позднее стал агентом гитлеровской разведки. В январе 1947 г. по приговору Верховного Суда СССР был повешен в числе других военных преступников. Но многое оказалось неясным из-за моей неосведомленности. Где был арестован Краснов? При каких обстоятельствах с ним встретился генерал Малеев? О чем, собственно, они говорили?
Осенью прошлого года я занялся поисками генерала Малеева. С этой целью отправился в Ростов-на-Дону. В Военно-научном обществе при Ростовском окружном Доме офицеров знали о судьбах многих ветеранов 5-го гвардейского Будапештского Донского казачьего артиллерийского корпуса. Но оказалось, что Михаил Федорович Малеев год назад умер в Волгограде.
Мне назвали нескольких генералов и офицеров — фронтовых друзей покойного Малеева, сообщили адреса. Одни жили в Ростове, другие — в Москве. Поиски привели меня в пригород Москвы — Бабушкин, где живет полковник в отставке Владимир Митрофанович Доценко, тот самый ветврач корпуса, которого часто встречали с Малеевым на фронтовых дорогах.
— Пожалуйте сюда. — Доценко отдернул легкую портьеру, пропустил меня в уютную, со вкусом обставленную комнату.
Пока настраивались на длительную беседу, я узнал от него, что он работает на комбинате «Стройдеталь» начальником штаба гражданской обороны.
Когда же я перешел к цели моего визита, Владимир Митрофанович сказал:
— С Михаилом Федоровичем ездил я. Свидание, с Красновым состоялось неожиданно. Было это так…
И я записал его рассказ:
«По пути на Родину штаб корпуса сделал остановку в Надьканиже. Туда поступила шифровка — прибыть за лошадьми, отобранными у разгромленной вражеской группировки. Кстати, это, вероятно, и были те самые лошади, которых Климов не обнаружил в ущелье. Их внезапное исчезновение тогда можно объяснить. Гитлеровцы вывели коней из ущелья, стали перегонять в безопасное место. Наши наступающие стрелковые части перехватили их и в качестве своего трофея передали в распоряжение фронта.
Для приемки лошадей была создана комиссия во главе с генералом Малеевым. В состав ее входили представитель штаба фронта и я.
Нам предстояло немедленно выехать к месту получения лошадей — город Юденбург. Поехали туда.
До Юденбурга добрались к обеду. Город на две части разделяет река. Западную часть занимали американцы, восточную — наши войска.
Въехали на окраину города. Справа, у подножия горы, заметили солидный особняк. У подъезда стояли пограничники.
Подкатили на машинах к дому. Двое бойцов в зеленых фуражках подбежали к нам.
— Где начальник гарнизона? — поинтересовался Малеев.
Старший из пограничников тотчас же вошел в дом. Через несколько минут оттуда вышел коренастый, очень симпатичный генерал-майор. На вид ему было не более сорока.
— Павлов, — представился он.
Малеев показал документы.
— Давно вас ждем, — заметил Павлов. — Предлагаю пообедать, а там — за дело!
В одной из комнат был накрыт стол. За обедом зашел разговор о роли конницы в бою. Генерал Малеев вспомнил Гражданскую войну, 1-ю конную.
— Я тогда конармейцем был. И досталось же от нас корпусу Шкуро.
— Прошу прощения, генерал, — вмешался Павлов. — Предлагаю продолжить воспоминания в несколько иной обстановке, так сказать, в присутствии потерпевших.
— Не понимаю, — подал широкими плечами Малеев.
— Терпение. И вы поймете. — Павлов улыбнулся краешками губ.
После обеда начальник гарнизона повел нас во двор. Остановились перед решетчатыми воротами у входа в тоннель.
Из караульной будки вышел сержант с красной повязкой на рукаве. Генерал Павлов сделал ему знак — ворота бесшумно отворились. Мы вошли в тоннель.
Яркий электрический свет. Направо и налево от бетонированной дороги металлические двери. Тоннель тянется под горой не одну сотню метров.
— Подземный орудийный завод, — объяснял Павлов. — Гитлеровцы оборудовали его по последнему слову техники.
У одной из металлических дверей стоял часовой. Павлов замедлил шаг и сказал нам, что часа за три до нашего приезда взял под арест группу бывших царских генералов и офицеров. Эта группа составляла верхушку белогвардейской казачьей станицы. Сама станица находится в. Северной Италии.
Помещение, куда мы вошли, напоминало заводской цех. На просторной площадке стояли скамейки, разложены по лосатые матрацы…
Десяток старцев при полной амуниции лениво поднялись со своих мест. Вперед вышел высокий старик с воспаг, ленными глазами. За ним — обрюзгший коротышка с красным испитым лицом. У обоих генеральские погоны с серебряной канителью.
— Господа! — обратился к ним Павлов. — Перед вами заместитель командира Донского казачьего кавалерийского корпуса генерал-майор Малеев. Прошу представиться, господа.
— Генерал Краснов, — сухо произнес высокий старик с воспаленными глазами.
— Генерал Шкуро, — промычал обрюзгший коротышка.
Невнятные голоса раздались за их спинами.
Малеева, видимо, больше, чем нас, поразила эта сцена.
Некоторое время он молчал, пристально разглядывая арестованных.
— Простите, генерал, — нарушил тишину Краснов. — Не знаете ли, от чего умер Борис Михайлович Шапошников?
— Маршал Шапошников был тяжело болен, — ответил Малеев.
— Как здоровье Буденного и Ворошилова? — полюбопытствовал Шкуро.
— Отличное. Если это вас интересует.
— Как же! Как же! Приходилось с ними встречаться. Я имею в виду на поле брани. Вы еще не воевали в те времена.
— Напротив, воевал. И, представьте себе, в кавкорпусе Семена Михайловича. Рядовым бойцом.
Шкуро сделал пренебрежительную гримасу:
— Бойцы мало что знали.
— Мало?! — возмутился Малеев. — Мне не забыть, как ночным штурмом буденновцы овладели Воронежем. Захватили ваш штабной поезд. Если не изменяет память, вы, господин Шкуро, чудом спаслись на автомобиле. А под Касторной? А на переправе через Северный Донец? От вашей конницы, извините, осталось мокрое место. Все помним, — все, по числам…
— И я вас, буденновцев, погонял… — начал было Шкуро и осекся, почувствовав на себе недобрый взгляд Краснова.
— Полно, полно вам, — возбужденно проговорил Краснов. — Молчите.
Он потер носовым платком воспаленные глаза и обратился к Малееву:
— Получу ли я возможность написать мемуары?
— Не знаю. Правительство решит.
— В таком случае, что же нас ожидает?
— Правительство решит, — повторил Малеев. — Оно выполнит волю народа.
— Я всегда стоял за русский народ.
— Лжете, казачий атаман, — перебил Малеев. — Вы его предали. В первые же дни после установления Советской власти пытались задушить революционный народ. Надеюсь, вы не забыли Пулковские высоты?! Получили по заслугам.
Краснов поморщился, отвернулся к Шкуро.
— Слушайте, слушайте, Петр Николаевич, — прошипел тот.
Сзади захихикали.
Глядя на нас, Краснов почти крикнул:
— Смею вас заверить, все годы я спасал Россию!
— Чего стоят ваши заверения?! — парировал Малеев. — Вы Ленина обманули. Клялись, давали честное слово не воевать против нас. И что же? Продались немецким империалистам, дважды наступали на Царицын. И Гитлеру служили верой и правдой. У вас погоны из той же канители, что и у нацистских генералов.
— Другой не нашли, — поспешил оправдаться Шкуро.
Генерал Павлов взглянул на часы. Мы поняли: пора уходить.
Через полчаса наша комиссия уже осматривала лошадей. Их насчитывалось полторы тысячи. Мне не случалось сразу видеть столько различных пород. Здесь были и чистокровная донская, и венгерская, и арабская, и ахалтекинская, и другие. Ходили с Малеевым, любовались красивыми лошадьми, а из головы не выходило свидание с арестованными на подземном орудийном заводе.
В Юденбурге мы пробыли три дня. Кажется, на второй день прилетел самолет. На нем арестованных отправили в Москву. И все…»
Доценко поднялся со стула. Долго смотрел на люстру, точно хотел еще что-то припомнить. Его и меня отвлек голос диктора.
В соседней комнате включили телевизор. Шла передача в честь 50-летия Октября.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.