Сожженные письма

Сожженные письма

В Хабаровске я писал Ире письма и отправлял в Москву на главный почтамт до востребования. Я писал ей разные нежности, иногда напоминая при этом, что эта эпистолярная фаза является заключительной частью нашего несчастного романа.

По прожитии в Хабаровске недель трех нам с Поповским взбрело на ум, раз уж мы попали на Дальний Восток, так неужели можно обойтись без Сахалина? Пошли к Грушецкому. Тот, разумеется, отказал, потому что, он объяснил, мы сюда приехали не путешествовать, а служить Родине. И кроме того…

– Для вас, товарищ Войнович, эта возможность абсолютно исключена, потому что пользоваться услугами «Аэрофлота» могут только офицеры, солдатам полагается ездить в общих железнодорожных вагонах, а Сахалин, как известно, – остров, и поезда туда пока не ходят.

– Но там, мне кажется, все-таки солдаты есть, как-то они туда попадают.

– Солдаты на остров прибывают на пароходах.

– Прекрасно, я поплыву на пароходе.

Оказывается, это тоже невозможно, потому что путешествие по морю займет слишком много времени, а я сюда прибыл не для морских прогулок, но для того, чтобы защищать Родину. Нельзя и за свой счет, потому что государство обеспечивает военнослужащих всем необходимым.

Короче говоря, мы пошли к нашему благодетелю из ПУРа, и оказалось все можно. Выяснилось даже, что солдаты на Сахалин поодиночке добираются только воздушным путем. Поезда туда в самом деле не ходят, а пароход стоит дороже самолета.

Нам выписали проездные документы. В моем было написано: «рядовой-писатель» – через черточку.

Мы отправились на Сахалин, где жили на турбазе «Горный воздух» в отличном двухместном номере. Иногда выступали перед публикой. В свободное время, которого у нас хватало, учились ловить форель в бурных горных речках… Там на какой-то сопке я развел небольшой костер и одно за другим предавал огню Ирины письма и плакал. Потом написал ей о происшедшем и сообщил, что переписку кончаю. Но по приезде в Хабаровск получил от нее очередное послание, из которого понял, что она пропустила мое сообщение мимо ушей и со своей стороны переписку прекращенной не считает. И я на своем решении не настаивал.

В Хабаровске мы пробыли несколько дней и таким же манером, через нашего благодетеля из ПУРа, отправились во Владивосток, где у нас тоже случилось несколько довольно смешных приключений.

Согласно нашим бумагам мы были откомандированы «в распоряжение политуправления Тихоокеанского флота». И формально эти десять дней должны были оба работать в газете «Тихоокеанская звезда». К чести редактора этой газеты надо сказать, что он встретил нас приветливо, но был очень рад, когда понял, что мы вовсе не рвемся улучшать его газету. Он с удовольствием помог нам устроиться в военной гостинице, подписывал какие-то бумаги, когда мы его об этом просили, и совершенно не настаивал на нашем участии в работе редакции. Но в тамошнем политуправлении нам попался заместитель начальника, который, как и Грушецкий, почему-то очень хотел нами руководить, требовал, чтобы мы к нему являлись в какие-то часы, что-то докладывали и получали дальнейшие распоряжения. Первый раз мы все это снисходительно выслушали и спросили, нельзя ли нам попасть на подводную лодку, очень хотелось провести несколько дней под водой. Я представлял себе подводную лодку чем-то вроде «Наутилуса» с иллюминаторами, сквозь которые можно наблюдать за жизнью акул и осьминогов. Наш каперанг не во всем копировал Грушецкого, он не отказал, он сказал, что на лодку попасть проще простого, если есть допуск. Что такое допуск, ни я, ни Поповский точно не знали и пошли в редакцию. Редактор написал и заверил печатью бумагу, что газета очень интересуется жизнью подводников и просит допустить предъявителей сего на одну из подводных лодок для сбора материалов. С этой бумагой мы вернулись к каперангу, тот послал нас в отряд подлодок, мы – туда, там нашу бумагу вежливо повертели и сказали: «Очень хорошо, пожалуйста, а у вас есть допуск?» – «А разве это не допуск?» Оказывается, нет, не допуск, а всего лишь бумага из редакции. Мы опять шли к нашему каперангу, он нас посылал к кому-то еще, там составляли очередную бумагу, мы с ней являлись в отряд подлодок, там к нашей бумаге относились с должным уважением и опять спрашивали допуск. Так повторилось несколько раз, мы с идиотской настойчивостью проходили очередной круг, он каждый раз замыкался все тем же вопросом: «А где допуск?» В конце концов мы выяснили, что допуск – это специальное разрешение на посещение секретного объекта, которое может быть выдано только Министерством обороны, чего нам никто сразу не сказал. К тому же мы узнали, что военная субмарина вовсе не похожа на «Наутилус» – никаких иллюминаторов в ней нет, и, находясь внутри, мы ничего, кроме самих ее внутренностей, каких-нибудь проводов, труб и кранов, не увидим. Это сведение сильно охладило наш пыл. Но каперанг все же решил сделать нам одолжение: очередной раз призвав нас к себе, он сказал, что у них на Тихоокеанском флоте есть одна лодка очень старого образца, совершенно несекретная и мы можем на ней без всякого доступа отправиться под воду. Тут же он написал капитану лодки приказ принять нас на борт. С драгоценной бумагой мы вышли из политуправления. Я посмотрел на Поповского и спросил: «Слушай, а нужна ли нам эта лодка?» Он со мной согласился, что совсем не нужна. Я порвал бумагу и выбросил в ближайшую урну.

Отказавшись от погружения, мы взяли напрокат автомобиль «Москвич-410» с ведущим «передком» и совершенно лысыми шинами. К автомобилю нам выдали полный багажник запасных камер, мы разъезжали по окрестностям. После наезда на самую мелкую колючку колесо спускало, и я менял камеры иногда по три-четыре раза на дню.