ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ «ОХОТА НА ВОЛКОВ»
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
«ОХОТА НА ВОЛКОВ»
Лето 68-го для Высоцкого оказалось «трезвым». Как вспоминает все та же Л. Пырьева: «Сибирь, природа, деревня, далеко от Москвы. Да, вот то, что это было далеко от Москвы, так далеко от цивилизации, от глаз людских, могло размагнитить многих, хоть, казалось бы, тут мог быть и отдых для души, отвлеченной от „суеты городов“… Размагниченность, — значит, ничего не стоило и запить тем, кто этому подвержен. Многие так и „отдыхали“. Но не Володя. Он был тогда в каком-то ожесточении против пьянства. Он совсем не пил, даже когда хотелось согреться от холода, вечером, в дождь. Он стремился навсегда покончить с этим. И просто с возмущением ко всякой принимаемой кем-то рюмке водки относился, чем вызывал мое, в частности, глубокое восхищение, потому что я знала, сколько силы воли для этого надо было ему проявлять. И — что было уж совсем забавно — он свирепел и налетал как ураган на тех, кто принимал „ее, проклятую“!..
В то время он называл пьющих «эти алкоголики», убеждал очень всерьез, произносил ну просто пламенные речи против алкоголизма. И прямо как врач-профессионал находил убедительные аргументы против возлияний. И так было в продолжение всего съемочного периода в нашем Выезжем Логе…»
В мире искусства существует мнение, что под водочку всегда хорошо сочиняется. И правда, есть много примеров такого сочинительства. Но не меньше примеров и другого рода — когда прекрасные творения появляются на свет на трезвую голову. Высоцкий образца лета 68-го это наглядно доказал. Именно в Выезжем Логе к нему приходит небывалое вдохновение, и как результат — на свет родились две знаменитые песни: «Охота на волков» и «Банька по-белому». Как будет вспоминать чуть позже сам Высоцкий:
«Когда я писал „Охоту на волков“, она меня замучила, мне ночью снился вот этот припев. Я не знал, что я буду писать, помню только вот: „Идет охота на волков, идет охота…“ (как мы помним, эта строчка начала вертеться в голове у Высоцкого сразу после выхода статьи „О чем поет Высоцкий“. — Ф. Р.) И вот она меня мучила.
Наконец через два месяца (это было в Сибири в Выезжем Логе, мы снимали там картину «Хозяин тайги») я сидел под гигантской лампочкой, по-моему, свечей на 500 (одна она была, у какого-то фотографа мы достали). Пустой дом, Золотухин спал, выпивши, потому что был какой-то праздник, я сел за белый лист и думаю: «Что я буду писать?» В это время Золотухин встал и говорит: «Не сиди под светом, тебя застрелят». Я ему говорю: «С чего ты взял, Валерий?» Он говорит: «Вот в Лермонтова стрелял пьяный прапорщик…» Я ему говорю: «Откуда ты знаешь?» А он говорит: «Мне Паустовский сказал».
Я его потом на следующий день спрашиваю: «А почему тебе сказал Паустовский?» Он говорит: «Я тебе честно признаюсь. Откуда я вчера самогон достал, а? Мне ребятишки из дома принесли медовухи, а я им за это разрешил залечь в кювете и на тебя живого смотреть». Вот так, значит, под дулами глаз я написал эту песню…»
Безусловно «Охота на волков» была навеяна Высоцкому той газетной кампанией, которая развернулась в мае — июне. Несмотря на то что эту кампанию никак нельзя было назвать «с кровью на снегу» (какая кровь, если Высоцкий остался «при своих» — и в театре продолжал играть, и в кино снимался?), однако он поступил, как раньше — закрутил драматическую пружину песни, что называется, до предела.
Из-за елей хлопочут двустволки —
Там охотники прячутся в тень, —
На снегу кувыркаются волки,
Превратившись в живую мишень.
Идет охота на волков, идет охота —
На серых хищников, матерых и щенков!
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,
Кровь на снегу — и пятна красные флажков…
Что касается «Баньки по-белому», то здесь толчком мог послужить обычный поход в сибирскую баню, где Высоцкий до этого еще ни разу не бывал. А поскольку наш герой банальных сюжетов не писал — все были серьезные, да еще с подтекстом, то тему бани он объединил с любимой темой либералов — антисталинской. Вот и получилась пронзительная баллада о незаконно репрессированном в сталинские годы человеке:
Сколько веры и лесу повалено,
Сколь изведано горя и трасс!
А на левой груди — профиль Сталина,
А на правой — Маринка анфас.
Эх, за веру мою беззаветную
Сколько лет отдыхал я в раю!
Променял я на жизнь беспросветную
Несусветную глупость мою…
Судя по всему, под беззаветной верой Высоцкий подразумевал также и свою — ту, что в подростковом возрасте толкнула его на написание стихотворного панегирика Сталину в связи с его кончиной.
О том, какой резонанс имели в либеральном сообществе обе эти песни, речь еще пойдет впереди, а пока вернемся на съемочную площадку фильма «Хозяин тайги».
Высоцкий вновь включился в съемочный процесс 4 августа (в последний раз снимался 25 июля) и снялся в эпизоде, который относился к концу фильма: Рябой и Нюрка убегают от Сережкина по реке на моторной лодке. Съемки длились с 6 утра до пяти вечера.
5 августа Высоцкий снова снимался: в эпизоде, ради которого тренировался все предыдущие дни — сплав леса по реке Мане. На следующий день снимали погоню Сережкина за Рябым и Нюркой.
7 августа Высоцкий отдыхал, а на следующий день снова вышел на съемочную площадку в эпизодах «сплав» и «бегство Рябого». Золотухин в тот день не снимался — вместе с Масановым, с которым ему вскоре предстояло сниматься в финальной драке, он брал уроки самбо у капитана милиции Крюкова.
9 августа снимали кульминацию погони: Сережкин догнал-таки Рябого и Нюрку у переправы. Съемки шли с 6.30 до 18.00. На следующий день снимали кадры из других эпизодов: Рябой среди сплавщиков и др.
11 августа съемки не проводились.
12 августа с участием Высоцкого снимали сплав леса по реке.
13 августа были отсняты еще несколько кадров «сплава», «погони Сережкина за Рябым», а также эпизод, где Сережкин едва не погибает, когда на него сбрасывают бревна. Съемочный день длился с 8.30 до 17.00.
14 августа снимали все ту же «погоню за Рябым» и тот же «сплав».
15 августа Высоцкий в съемках не участвовал.
Между тем фильм снимался уже второй месяц, однако ни Высоцкому, ни Золотухину большой радости этот процесс не приносит. Дело в том, что они до съемок читали еще тот, смирновский, сценарий, который был недалек от можаевской повести. Однако, как мы помним, Назаров от острых углов прежнего сценария стал избавляться, что и вызвало неудовольствие двух актеров. Как пишет сам В. Золотухин:
«Высоцкий так определил наш бросок с „Хозяином“: „Пропало лето. Пропал отпуск. Пропало настроение“. И все из-за того, что не складываются наши творческие надежды. Снимается медленно, красивенько и не то. Назаров переделал сценарий, но взамен ничего интересного не предложил. Вся последняя часть: погоня, драка и пр. — выхолощена, стала пресной и неинтересной. На площадке постоянно плохое, халтурное настроение весь месяц и ругань Высоцкого с режиссером и оператором. Случалось, что Назаров не ездил на съемки сцен с Высоцким, что бесило Володечку невообразимо. Оператор-композитор: симфония кашеварства, сюита умывания, прелюдия проплывов и т. д. А где люди, где характеры и взаимоотношения наши?..»
В середине августа навестить Высоцкого в Сибирь приехал режиссер Станислав Говорухин (снимал нашего героя в «Вертикали»). Этот приезд хоть как-то разнообразил жизнь обоих таганковцев, заставил их на несколько дней забыть о дрязгах на съемочной площадке. Говорухин тут же наладил в их доме быт: раздобыл молоко, мед, гуся и даже устроил им баньку и по-белому, и по-черному.
16 августа Высоцкий вновь вышел на съемочную площадку: сняли несколько кадров «сплав» и один кадр из «погони», когда Сережкин потрошит рюкзаки Рябого в моторной лодке.
17 августа с участием нашего героя снимали «сплав», «тайгу» и погоню».
18 августа вернулись к задержанию Рябого у переправы. Однако успели отснять всего лишь три кадра, после чего зарядил дождь, и дальнейшую съемку отменили.
19 августа сняли несколько кадров из эпизода, когда Сережкин пробирается по тайге в погоне за Рябым, а тот убегает на лодке (в частности, сняли кадр, где Сережкин настигает Рябого у переправы). Съемки длились до семи вечера, после чего Высоцкий, не поставив никого в известность, уехал вместе с Говорухиным из Выезжего Лога — они отправились в Новосибирск, где Высоцкий собирался дать несколько концертов.
Именно там их застала новость о вводе войск Варшавского договора в Чехословакию (это случилось 21 августа). Как напишет много позже сам Высоцкий: «…Прага сердце нам не разорвала». Сердце, может быть, действительно не разорвала, однако лишний заряд ненависти к советскому режиму наверняка добавила. Ведь в либеральной среде те реформы, которые проходили в ЧССР («пражская весна»), всячески приветствовались, и более того, у советских либералов даже теплилась надежда, что они все-таки станут стимулом для кремлевского руководства энергично пойти по этим же стопам. Однако ввод войск эти надежды начисто перечеркнул. Поэтому ненависть к данному событию у либерал-интеллигентов советского розлива была колоссальная. Диссиденты даже провели немногочисленный (всего 7 человек) митинг на Красной площади, а поэт Евгений Евтушенко отбил гневную телеграмму самому Брежневу. Потом, по его словам, стал готовиться к аресту. Но никто за ним не пришел, точно как в том анекдоте: Джон-неуловимый потому неуловим, что никому не нужен. Вот и поэта никто трогать не собирался, поскольку кто же его тронет, если даже в кресле шефа КГБ сидел друг всех советских либералов Юрий Андропов?
Но вернемся к Высоцкому и его отношению к чехословацким событиям. На этой почве у него случился серьезный конфликт с собственным отцом, который, как мы помним, был законопослушным евреем из другого поколения — додиссидентского. Тем более заметим, что во время войны он эту самую Чехословакию освобождал, за что был объявлен почетным гражданином города Кладно. Вот как вспоминал о том конфликте уже хорошо известный нам П. Леонидов:
«Мы вместе с ним (с Высоцким. — Ф. Р.) орали на Семена, его отца, моего дядю, когда советские танки подмяли Прагу. Семен, сияя глупыми синими глазами, сказал: «Верно! Надо было еще заодно и в Румынию войти!», и мы с Вовой заорали наперебой, а Семен сделался белый — в генеральском доме были тонкие перегородки — и начал шептать: «Тише, ради бога, тише!» А на войне этот еврей ничего не боялся, а его родной брат, артиллерист противотанковый Алексей, вообще был героем…»
Здесь позволю себе возразить мемуаристу. Быть евреем и вслух поддерживать ввод советских войск в Чехословакию в те годы было не меньшим подвигом, чем в одиночку останавливать фашистскую танковую колонну. Так что Семен Владимирович как был героем на фронте, так и в мирной жизни продолжал им оставаться.
22 августа Высоцкий вернулся из Новосибирска, но не в Выезжий Лог, а в Дивногорск, куда к тому времени перебралась съемочная группа. Причем приехал не с пустыми руками — привез подарки от художников, в числе которых была и бутылка доброго армянского коньяка. Тем же вечером она была «раздавлена».
24 августа Высоцкий снова предстал перед объективом кинокамеры: в Усть-Мане снимались эпизоды из начала фильма, когда плавщики гонят лес по реке. На следующий день снимали то же самое плюс эпизод из конца фильма — где Сережкин гонится по тайге за Рябым.
Не забывал наш герой и про песенную деятельность: дал несколько концертов в дивногорском ДК «Энергетик», средней школе № 4, кафе «Романтика», а также в доме у Н. Николенко, Н. Грицюка, Т. Ряннеля и др.
26 августа Высоцкий, Пырьева и Золотухин участвовали в съемках эпизода, в котором Сережкин поймал-таки Рябого и сопровождает его на лодке в Переваловское. Работали с семи утра до пяти вечера. На этом красноярская эпопея Высоцкого и Золотухина закончилась: 27-го Высоцкий дал два концерта в Дивногорске, а на следующий день они с Золотухиным улетели в Москву (Золотухин спустя несколько дней опять вернется в Дивногорск).
Высоцкий специально подгадал свой приезд к 28 августа, чтобы попасть на премьеру спектакля «Последний парад» Александра Штейна в Театре сатиры, в котором звучали его песни («Утренняя гимнастика», «Жираф»). В последней многие слушатели находили политические аллюзии: дескать, под Жирафом имелся в виду… Брежнев («он большой, ему видней»). Хотя главная идея песни, судя по всему, была связана с личными переживаниями Высоцкого — его намечавшимся романом с Мариной Влади. Некоторые его друзья отговаривали Высоцкого от этого адюльтера (напомним, что наш герой тогда был еще официально женат) — дескать, куда ты суешься, а он им отвечал:
— Если вся моя родня
Будет ей не рада —
Не пеняйте на меня, —
Я уйду из стада!..
После спектакля Высоцкий был приглашен на банкет, который состоялся в фойе Театра сатиры. Там произошел неприятный инцидент, когда Андрей Миронов внезапно приревновал свою тогдашнюю возлюбленную Татьяну Егорову к Высоцкому. Все произошло спонтанно. Егорова, которая была уязвлена тем, что Миронов минувшие выходные провел на своей даче на Пахре с какой-то незнакомой девицей, решила ему отомстить — стала флиртовать с Высоцким. А тот, взяв гитару, принялся петь одну песню за другой, всем своим видом показывая, что все они предназначаются ей, Егоровой. Миронов, естественно, это заметил. И когда после очередной песни Высоцкий взял тайм-аут, Миронов попросил Егорову выйти с ним в коридор. Девушка согласилась, поскольку даже в мыслях не могла предположить, что ее там ожидает. А ожидало ее весьма нелицеприятное выяснение отношений, а фактически — мордобой.
Едва они оказались в коридоре, как Миронов развернулся и со всей силы ударил ее кулаком в лицо. Из носа Егоровой хлынула кровь, заливая ее белоснежную кофточку. Увидев это, Миронов мгновенно опомнился. Он схватил Татьяну за руку и поволок ее в мужской туалет. Там смочил платок в холодной воде и приложил к больному месту. Кровь остановилась. Поскольку возвращаться в зал было уже нельзя, они незаметно покинули театр. Высоцкий про этот инцидент, естественно, ничего не знал.
К слову, именно на том банкете состоялась столичная премьера песни «Охота на волков». Когда отзвучала последняя строчка и смолкла гитарная струна, в зале в течение нескольких секунд стояла мертвая тишина. Затем — гром аплодисментов. Если по правде, то мало кто из присутствующих ожидал от автора «Утренней гимнастики» такого прорыва совсем в иные измерения. После этого выступления слава об этой песне разнесется по всей Москве, а оттуда — и по всей стране. Наиболее восторженными ее поклонниками станут представители либеральной интеллигенции, которые под «охотой на волков» станут подразумевать охоту на себя любимых: дескать, обложила нас треклятая власть флажками и травит почем зря. Слава Высоцкого после этого в их среде взлетит еще выше.
Рассказывает драматург М. Львовский: «На банкете по поводу премьеры „Последнего парада“ в Театре сатиры я не был, но Валентин Николаевич Плучек, режиссер театра, рассказывал мне свое впечатление по поводу исполнения Высоцким песни „Охота на волков“. „Ты знаешь, я всегда относился к Высоцкому так себе, но когда он спел „Охоту…“!..“ И Валентин Николаевич спел один куплет вот с этим: „Охота-а-а!“, подражая Высоцкому. Он пропел мне и сказал: „Это потрясло всех!“…»
Между тем в воскресенье 1 сентября Театр на Таганке открыл новый сезон: в тот день на его сцене шел спектакль «Десять дней, которые потрясли мир». Высоцкий играл Керенского. На следующий день он был занят в «Добром человеке из Сезуана», 3-го — в «Павших и живых», 5-го — в «Пугачеве», 6-го — в «Послушайте!», 7-го — в «Антимирах», 9-го — в «Жизни Галилея», 10-го — в «Пугачеве».
8 сентября Высоцкий дал вроде бы очередной домашний концерт и в то же время необычный: он прошел дома у влиятельного функционера — уже знакомого нам Льва Делюсина. Как мы помним, он с 1960 года работал консультантом в Международном отделе ЦК КПСС и являлся одним из «крышевателей» Театра на Таганке. Однако в 1966 году, когда несколько пошатнулись позиции его шефа Юрия Андропова (он на какое-то время впал в немилость у Брежнева), Делюсину пришлось уйти из отдела (говорят, из-за конфликта с востоковедом Олегом Рахманиным). Но без работы он не остался: сначала был замом у директоров Института экономики мировой социалистической системы АН СССР и Института международного рабочего движения, пока наконец не стал заведующим отделом Китая Института востоковедения АН СССР (с 67-го). В этом учреждении он слыл не меньшим либералом, чем во всех остальных, беря к себе на работу многих из тех, кого выгоняли из других мест за диссидентские мысли (например, известную правозащитницу Людмилу Алексееву). Как пишет литературовед Ю. Карякин:
«Лев Петрович Делюсин — очень интересный человек… Один из самых близких друзей Юрия Любимова, и с Высоцким у него были хорошие отношения. Когда речь шла о Делюсине, Володя буквально теплел. Пожалуй, более надежного, более преданного „Таганке“ человека просто не было…»
11–12 сентября Высоцкий был в Ленинграде, где Геннадий Полока с болью в сердце продолжает кромсать «Интервенцию» в тайной надежде, что эти купюры позволят пробиться фильму на экран. В те дни были сняты новые сцены с участием Высоцкого. Однако сам он в хорошие перспективы фильма уже не верит. И Полока потом жаловался Золотухину: «Володя был не в форме, скучный и безынициативный».
13 сентября Высоцкий играет в «Пугачеве», 15-го — в «Антимирах» и «Добром человеке из Сезуана», 17-го — в «Послушайте».
20 сентября из Ленинграда пришла новость, которая большинством ожидалась давно: высоким повелением Полоку отстранили от съемок фильма «Интервенция». Стало окончательно ясно, что картина на экраны не выйдет. Даже апелляция к Брежневу не помогла (как уже говорилось выше, еще в декабре прошлого года съемочная группа написала ему коллективное письмо). Говорят, он посмотрел «Интервенцию», но она ему не понравилась. Буффонада, да еще решенная в театральном ключе, его не вдохновила. Он любил кино прямолинейное, лихо закрученное — недаром его любимым жанром был вестерн. А «Интервенция» была далека от всего этого как небо от земли. И если год спустя Брежнев спасет от «полки» «Белое солнце пустыни», то по поводу «Интервенции» даже пальцем не пошевелит.
Судя по всему, была в этом деле замешана и политика, в частности — события в Чехословакии. Как мы помним, в тамошних реформах ясно читалась либеральная (еврейская) рука, которая вынудила и советские власти надавить на своих элитных евреев (дабы они не мутили воду, как их чехословацкие соплеменники). Под это дело и угодила «Интервенция», которую в Госкино, как мы помним, называли «еврейским кино», или «мейерхольдовщиной».
Что касается Высоцкого, то для него в этом деле единственным утешением будет гонорар — первый столь внушительный в его карьере. Итак, за роль Бродского ему заплатили 1500 рублей (остальные гонорары распределились следующим образом: О. Аросева — 1800 руб., Е. Копелян — 1388 руб., В. Золотухин — 1140 руб., Ю. Бурыгина — 840 руб., С. Юрский — 840 руб.).
21 сентября Высоцкий играл в «Антимирах», 23-го — в «Десяти днях…», 24-го и 27-го — в «Жизни Галилея».
Между тем дела Высоцкого в родном театре складываются не лучшим образом. Роль Оргона в «Тартюфе» ему не нравилась изначально, но он репетировал, пока хватало терпения. В сентябре оно иссякло, и он из проекта вышел. Любимов за это на него так осерчал, что перестал с ним здороваться. А чуть позже стал жаловаться на него другим актерам. Например, в разговоре со Смеховым Любимов признался, что Высоцкий ему разонравился. «Он потерпел банкротство как актер, — говорил Любимов. — Нет, я люблю его по-человечески, за его песни, за отношение к театру, но как актер Театра на Таганке он для меня уже не существует. Галилея он стал играть хуже, и тот же Губенко его бы прекрасно заменил. А от Оргона он отказался, потому что отвратительно репетировал. Он разменивает себя по пустякам, истаскался и потерял форму. Кроме этого, своими периодическими пьянками он разлагает коллектив. Надо либо закрывать театр, либо освобождать Высоцкого, потому что из-за него я не могу прижать других, и разваливается все по частям».
Чуть ли не единственная радость Высоцкого в те дни — приглашение режиссера с Одесской киностудии Георгия Юнгвальд-Хилькевича на главную роль в фильме «Опасные гастроли». Роль замечательная — артист варьете Бенгальский, который помогает большевикам и водит за нос царскую охранку. Поскольку фильм музыкальный, под это дело можно сочинить несколько классных песен. Лишь бы «наверху» не артачились. В те октябрьские дни шли подготовительные работы по фильму (начались 30 августа), и Хилькевич, дабы обмануть чиновников из Госкино, у которых все еще стоял перед глазами большевик Бродский из «Интервенции», пошел на хитрость. Он пригласил на роль Бенгальского еще нескольких актеров (Евгения Жарикова, Юрия Каморного, Романа Громадского, Вячеслава Шалевича), но честно признался им, что видит в этой роли только Высоцкого, и попросил их на пробах играть вполсилы. Те отнеслись к его просьбе с пониманием и в итоге свои пробы запороли.
30 сентября Высоцкий снова вернулся в «Хозяина тайги». В тот день с 8 утра на «Мосфильме» он участвовал в репетициях новых сцен фильма, которые должны были сниматься в павильонах студии. Эти съемки начались еще 16 сентября, но наш герой включился в них только теперь.
Утром 1 октября Высоцкий снова был на «Мосфильме», где прошли очередные репетиции, а вечером играл Хлопушу в «Пугачеве».
3 октября Высоцкий возобновил съемки: в 1-м павильоне студии снимали начало разговора Сережкина и Рябого в палатке. Вечером актер выходит на сцену «Таганки» в образе Галилея.
На следующий день в «Хозяине тайги» сняли концовку разговора в палатке: Рябой поет под гитару песню «На реке ль, на озере…», а Сережкин замечает на штопоре пробку от бутылки с характерным проколом и догадывается, кто именно ограбил магазин. Вечером того же дня Высоцкий играет в «Добром человеке из Сезуана».
С 7 октября начали снимать объект «магазин», но Высоцкий в первые дни не снимается. Он включается в съемочный процесс 10-го и играет в эпизоде, где Рябой приходит в магазин и шантажирует Носкова (Дмитрий Масанов). В этот же день по ТВ показали «Стряпуху», причем опять утром — в 11.30, когда Высоцкий снимался на «Мосфильме».
Закончив съемки около трех часов дня, Высоцкий в компании своих коллег по театру — Золотухина и Смехова — отправился давать концерт в поселок Трехгорка Московской области, в ДК Трехгорной мануфактуры. Заработали они по 30 рублей на брата. Вечером на Таганке состоялось сотое представление «Жизни Галилея». После спектакля был устроен импровизированный банкет с речами и шампанским. Однако Любимов с Высоцким по-прежнему не разговаривает. Вечером этого же дня Высоцкий вновь играл Хлопушу в «Пугачеве». В этой же роли он вышел на сцену «Таганки» и три дня спустя, 14 октября.
В те же дни Марина Влади завершила съемки в «Сюжете для небольшого рассказа». Дальше группе предстоял выезд во Францию, но он состоится только в конце ноября. А пока Влади упаковала вещи и была готова к отъезду. Но, прежде чем покинуть гостеприимную Москву, она встречается с Высоцким, для которого эта связь становится третьим поворотным моментом в его жизни.
Решающее «сражение» за Высоцкого состоялось вечером 14 октября в квартире все того же Макса Леона — журналиста газеты Французской компартии «Юманите». Помимо хозяина там также присутствуют Валерий Золотухин со своей супругой Ниной Шацкой и… Татьяна Иваненко, которая специально напросилась туда, чтобы сделать попытку… отбить Высоцкого у Влади. Вот как об этом рассказывает Д. Карапетян:
«Увидев Шацкую с Иваненко, не чуявшая никакого подвоха Марина искренне обрадовалась:
— Как хорошо, что вы пришли, девочки.
И хотя само присутствие гипотетической соперницы в этом доме еще ни о чем не говорило, женский инстинкт и некоторые нюансы быстро убедили Татьяну, что никаким оговором здесь и не пахнет. И она не придумала ничего лучшего, как объясниться с коварной разлучницей с глазу на глаз и немедленно. Настал черед удивляться Марине, которая резонно посоветовала Тане выяснить отношения непосредственно с самим виновником возникшей смуты. На та уже закусила удила:
— Марина, вы потом пожалеете, что с ним связались. Вы его совсем не знаете. Так с ним намучаетесь, что еще вспомните мои слова. Справиться с ним могу только я…
Пообещав конкурентке, что он вернется к ней, стоит ей пошевелить пальцем, разгоряченная воительница, развернувшись, вышла. В гостиной увидела подавленного, но не потерявшего головы Володю.
— Таня, я тебя больше не люблю, — спокойно вымолвил он и, схватив со стола бутылку, стал пить прямо из горлышка…»
Чтобы избежать скандала, испанский театральный режиссер Анхель Гуттьеррес увел Иваненко из дома. Хотела уйти и Влади, но Высоцкий удержал ее, причем при этом случайно разорвал на ее шее бусы. Они их потом долго вместе собирали, ползая по полу. Около пяти утра они наконец покинули квартиру. Высоцкий остановил на улице какой-то молоковоз и отвез Влади в гостиницу, где с ней и остался. Днем пришел домой, а там никого. Тогда он взял денег и отправился в ресторан «Артистик» — опохмеляться. Причем делал это так рьяно, что вскоре его опять развезло. Он позвонил своему другу Игорю Кохановскому, и тот забрал его к себе. Пока Высоцкий спал, Кохановский вызвал к себе и Влади, чтобы та отвезла его в театр, где вечером наш герой должен был играть в «Пугачеве». Кстати, там он встретился с Иваненко, которая, будучи на взводе после вчерашнего, объявила ему, что «она уйдет из театра и начнет отдаваться направо и налево». Но оба обещанья не сдержала: и в театре осталась, и с Высоцким не порвала, хотя тот не обещал ей, что расстанется с Влади.
С последней Высоцкий продолжает встречаться до тех пор, пока та находится в Москве. Об одной из таких встреч сама М. Влади вспоминает следующее:
«В один из осенних вечеров я прошу друзей оставить нас одних в доме. Это может показаться бесцеремонным, но в Москве, где люди не могут пойти в гостиницу — туда пускают только иностранцев и жителей других городов, — никого не удивит подобная просьба. Хозяйка дома исчезает к соседке. Друзья молча обнимают нас и уходят.
Закрыв за ними дверь, я оборачиваюсь и смотрю на тебя. В луче света, идущем из кухни, мне хорошо видно твое лицо. Ты дрожишь, ты шепчешь слова, которых я не могу разобрать, я протягиваю к тебе руки и слышу обрывки фраз: «На всю жизнь… уже так давно… моя жена!»
Всей ночи нам не хватило, чтобы до конца понять глубину нашего чувства. Долгие месяцы заигрываний, лукавых взглядов и нежностей были как бы прелюдией к чему-то неизмеримо большому. Каждый нашел в другом недостающую половину. Мы тонем в бесконечном пространстве, где нет ничего, кроме любви. Наши дыхания стихают на мгновение, чтобы слиться затем воедино в долгой жалобе вырвавшейся на волю любви…»
Об этом же воспоминания другого свидетеля тех событий — Всеволода Абдулова:
«Мы с Володей были в Одессе, потом он уехал. Я дал ему ключ от своей квартиры. А Марина как раз снималась в фильме „Сюжет для небольшого рассказа“. Я говорю: „Володь, вот тебе ключи, давай, действуй. Только я тебя очень прошу, послезавтра последним рейсом я прилетаю. Будь добр, чтобы мне не к закрытой двери вернуться“.
Я, усталый, умотанный после дикой съемки, прилетаю в Москву. Закрыто. Мне так стало обидно, хоть плачь. Хорошо, что была пожарная лестница, и я, рискуя жизнью, выбиваю, значит, с этой лестницы форточку, выдавливаю верхнее окошко, прыгаю вперед, делаю кульбит, проклиная на чем свет стоит Володю…
Выпить дома нечего, принял снотворное. Ложусь, засыпаю. Слышу какие-то голоса через сон: «Ой, Севка, извини. У нас гости. Знакомься, это Марина». Я бормочу: «Сейчас». Выхожу в соседнюю комнату, а там — Она. Еще пришли Вася Аксенов, Толя Гладилин, Андрей Кончаловский, Ира Купченко…
Володя взял гитару. Я смотрел на эту компанию и понимал, что люблю этих людей. Люблю Васю за то, как он слушал Володю. Люблю Марину. И в этом составе мы просидели до утра. Сон я быстро вымыл алкоголем. Деталей беседы я не помню. В основном, конечно, я наблюдал за Мариной и Володей. И видел двух абсолютно счастливых людей, и очень радовался их счастью. Потом мы наконец проводили всех гостей, и я пошел досыпать в мамину комнату, а утром меня разбудил телефонным звонком Аксенов, который, оказывается, уходя, надел мой финский плащ цвета маренго…».
Как уже отмечалось, эта связь наверняка контролировалась КГБ, и даже более того — направлялась им. Несмотря на то что советская идеология осуждала близкие связи советских граждан с представителями капиталистических государств, были такие ситуации, которые власть негласно поощряла, поскольку они помогали ей во многих тайных операциях. Именно такой была связь Высоцкого с Влади. Во-первых, она лучше всего доказывала миру, что советский социализм вполне демократичен и жизнеспособен (раз уж французская кинозвезда обратила внимание на советского артиста), во-вторых, позволяла советским спецслужбам вовлечь в свои негласные сети влиятельную французскую особу, близкую к кругам русской эмиграции, чтобы посредством этого не только знать, что происходит в этих кругах, но в какой-то мере и влиять на них. Короче, все происходило в соответствии с теми рекомендациями, которые когда-то «выписал» всем политикам мира знаменитый итальянский мыслитель XV века Никколо Макиавелли. В наши дни эти принципы обобщил Роберт Грин, который в своих «48 законах власти» написал на этот счет следующее:
«Лучшие обманы те, при которых вы как бы предоставляете другому человеку выбор: у ваших жертв возникает иллюзия свободы выбора, на самом деле они лишь марионетки. Давайте людям выбор, при котором вы выиграете, что бы они ни предпочли…»
Примерно в эти же дни Высоцкий побывал на официальном банкете в Доме литераторов, где исполнил свою «Охоту на волков» (до этого, как мы помним, он пел ее перед труппой Театра сатиры). Именно после этого выступления песня, о которой в столице уже вовсю ходили всевозможные слухи, стала своеобразном гимном либералов. Им понравилась сама метафора, придуманная Высоцким: «охота с кровью на снегу». Хотя, повторюсь, никакой крови в тех гонениях, которые власти устроили либералам после чехословацких событий, не было и в помине.
Вообще в Москве никогда не заблуждались на тот счет, что в когорте социалистических стран Чехословакия являлась самой ненадежной. Однако и отпустить эту страну на все четыре стороны было нельзя: слишком дорогой ценой она досталась Советскому Союзу — за нее сложили свои головы около 600 тысяч советских солдат. Эта причина, часто озвучиваемая в те годы, станет поводом для того же Высоцкого ответить на нее следующей строчкой в песне «Мы вращаем Землю» (1972): «как прикрытие используем павших». Дескать, нечего прикрываться погибшими на войне ради оправдания своих преступных замыслов. Хотя прикрываться погибшими стремилась тогда не одна советская власть. Например, то же мировой еврейство использовало в тех же целях проблему Холокоста.
Однако можно ли было считать преступными действия Кремля, если у того были весьма веские причины опасаться того, что происходило в Чехословакии? Ведь тамошний реформизм грозил проникновением на советскую территорию. По сути оно уже началось, чему свидетельством была ситуация в экономике, где в яростном споре схлестнулись два течения: «плановое» и «софистское». Первое возглавлял один из лидеров «русской партии», председатель Совета Министров СССР Алексей Косыгин, второе — академик Николай Федоренко, среди ближайших советников которого было много евреев (Бирман, Кацеленбоген и др.) из Центрального экономико-математического института, разработавшие так называемую СОФЭ — систему оптимального функционирования экономики. Первое течение ратовало за развитие советской экономики в плановом направлении, второе — за рыночное, почти идентичное тому, что внедрялось тогда в ЧССР (там упор делался на прибыль и ценовое регулирование).
Поскольку внедрение рыночных механизмов в советскую экономику началось, как мы помним, еще при Хрущеве (оно же послужило примером и для чехословаков), у «софистов» были хорошие шансы победить. Однако страх советских руководителей перед радикализмом чехословацких реформаторов, которые вслед за экономикой грозились начать изменения и в политике (что неминуемо должно было явить на свет вопрос выхода ЧССР из Варшавского Договора, а это означало неминуемой дезинтеграцией всему Восточному блоку), вынудил Кремль задушить «пражскую весну», а также придушить у себя «софистов» (именно придушить, а не задушить, поскольку их идеи тихой сапой все равно проникали в советскую экономику и в 1970 году академик Н. Федоренко будет даже удостоен Ленинской премии, а полтора десятилетия спустя именно идеи «софистов» лягут в основу горбачевской перестройки).
Что бы ни утверждали господа либералы, но факт есть факт: Брежнев подавил «пражскую весну» практически бескровно. Если американцы во время вторжения в 65-м в Доминиканскую Республику уничтожили несколько сот человек, то вторжение в ЧССР унесло жизни меньше десятка чехословаков. Эти цифры меркли перед жертвами вьетнамской войны, которая в те же самые дни полыхала во всю свою мощь: там поборники демократии, американские «зеленые береты», в иной день уничтожали несколько тысяч людей. Достаточно сказать, что только за первые 10 месяцев 68-го авиация США совершила 37 580 налетов на различные населенные пункты Вьетнама и уничтожила около 100 тысяч человек, подавляющую часть которых составляли мирные жители (всего американцы за 10 лет отправят на тот свет более миллиона вьетнамцев).
Итак, никаких жутких репрессий своим согражданам, идейно поддерживавшим чехословацких реформаторов, Брежнев не устраивал. Хотя державники предлагали «потуже закрутить гайки», генсек вновь испугался прослыть сталинистом и обошелся с либералами по-божески: провел некоторые кадровые чистки в отдельных учреждениях, где их засилье было очевидным (вроде Агентства печати Новости). Но большинство либералов отделались лишь легким испугом. Как тот же Юрий Любимов, которого так и не решились уволить из «Таганки», обойдясь чисто декоративным наказанием: влепили выговор по партийной линии, хотя направление, которое избрал его театр, все сильнее кренилось в сторону явной антисоветчины. Как уже отмечалось, «Таганка» была настоящим пиратским судном в безбрежном море советского искусства. О чем, кстати, пел сам Высоцкий в своих «морских» песнях (их у него было несколько десятков). Например, в «Пиратской» (1969) есть такие строчки:
…Удача — миф, но эту веру сами
Мы создали, поднявши черный флаг!
Высокие покровители «пирата» Любимова позволили ему создать на своем «корсаре» расширенный художественный совет, который объединил в себе с десяток видных либералов и отныне должен был стать надежным щитом «Таганки» для отражения будущих атак со стороны державников. Этот «щит» составляли: Николай Эрдман, Александр Бовин (он в ту пору был консультантом ЦК КПСС), Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко, Дмитрий Шостакович, Альфред Шнитке, Эдисон Денисов, Белла Ахмадулина, Эрнст Неизвестный, Фазиль Искандер, Родион Щедрин, Федор Абрамов, Борис Можаев, Юрий Карякин, Александр Аникст, Федор Абрамов и др.
Отметим, что подобных советов не было больше ни в одном советском театре. Почему же «Таганке» разрешили создать такой совет? Исключительно в целях того, чтобы этот театр нельзя было разрушить в будущем, поскольку в таком случае пришлось бы пойти против воли столь большого числа авторитетных людей, за спиной многих из которых стояли не менее авторитетные представители западной элиты. Короче, тронешь этих — поднимут вой западные.
Есть еще одна версия создания этого совета — кагэбэшная. По ней выходило, что существование его позволяло КГБ (а среди перечисленных выше деятелей некоторые были на крючке у Комитета) не только контролировать либеральную элиту, но и самым активным образом влиять на нее. Это влияние наиболее ярко проявится спустя два десятка лет, когда именно большинство из перечисленных выше людей станут духовными лидерами горбачевской «перестройки», а вернее «катастройки» (от слова катастрофа).
Придерживаясь политики сдержек и противовесов, Брежнев после Праги-68 не дал державникам «сожрать» западников. Например, в конце 60-х первые требовали со страниц своих изданий провести кадровые чистки не только в АПН, но и в большинстве творческих союзов, вроде Союза кинематографистов, Союза театральных деятелей и Союза писателей СССР, где большинство руководства составляли западники. По мнению державников, последние своими действиями играли на руку противникам СССР в холодной войне, проводя ту же политику, что и пражские реформаторы: проповедуя приоритет западных ценностей над социалистическими. Однако Брежнев и его единомышленники решили не перегибать палку.
О тогдашней позиции советских властей в идеологическом противостоянии двух течений вернее всего высказался писатель Сергей Наровчатов, который в приватном разговоре со своим коллегой поэтом Станиславом Куняевым заметил следующее: «К национально-патриотическому или к национально-государственному направлению советская власть относится словно к верной жене: на нее и наорать можно, и не разговаривать с ней, и побить, коль под горячую руку подвернется, — ей деваться некуда, куда она уйдет? Все равно в доме останется… Тут власть ничем не рискует! А вот с интеллигенцией западной ориентации, да которая еще со связями за кордоном, надо вести себя деликатно. Она как молодая любовница: за ней ухаживать надо! А обидишь или наорешь — так не уследишь, как к другому в постель ляжет! Вот где собака зарыта!..»
И вновь вернемся к Высоцкому.
20 октября вновь игралась «Жизнь Галилея». Перед вторым актом в театр позвонил Геннадий Полока, который, даже будучи снятым с должности режиссера, все еще не утратил последней надежды найти справедливость. Он сообщил, что приехал в Москву в надежде все-таки «пробить» «Интервенцию» в Госкино и пригласил друзей встретиться после спектакля в ресторане ВТО. Высоцкий и Золотухин пришли. Высоцкому жуть как хотелось хлебнуть вина, но его сотрапезники зорко за ним следили — чуть ли не за руки держали. Высоцкий обижался: «Почему я не могу выпить с друзьями сухого вина? Я же не больной, я себя контролирую. Мне и Люся сказала, что после спектакля я могу немножко выпить…» «Знаем мы твое немножко», — отвечали друзья. Короче, самым трезвым на той встрече оказался Высоцкий.
Утром 21 октября он снова был на «Мосфильме», но не для съемок, а для первой сессии озвучания роли Рябого. Озвучка проходила в 4-м тонателье с 7.30 до 16.00. Вечером Высоцкий играл Керенского в «Десяти днях, которые потрясли мир».
22 октября в Госкино состоялся просмотр чернового материала фильма «Хозин тайги». Материал был признан неудовлетворительным, и режиссеру было предложено произвести досъемки целого ряда новых эпизодов. Больше всего критике был подвергнут герой Золотухина, а вот Рябого — Высоцкого хвалили. Сам замминистра сказал Золотухину: «Ты меня извини, но вот этот Рябой, он тебя перекрыл… он сильнее, умнее… У тебя философия зыбкая… Истина, власть — тут что-то ты запутался, а у него все ясно». Золотухин хотел было объяснить, что эти претензии не по адресу — это режиссер сценарий перекроил по своему разумению, но потом махнул рукой. Все равно ничего не докажешь, да и поздно уже кулаками махать.
25 октября после «Антимиров» на Таганке было устроено производственное собрание. В роли докладчика выступал директор театра Николай Дупак, который буквально закидал актеров цифрами. Быстрее всех это надоело Высоцкому, который в разгар директорской речи поднялся со своего места и стал говорить ответную речь. Она была куда более содержательной, чем выступление докладчика: Высоцкий цифрами не сыпал, а говорил о конкретных вещах, в частности, требовал, чтобы Николаю Губенко наконец-то предоставили отдельную квартиру. «Сколько можно человеку по чужим углам мыкаться?» — вопрошал Высоцкий. Дупак замахал на него руками, и Высоцкого быстренько посадили на место.
28 октября Высоцкий играл в «Жизни Галилея».
29 октября он участвовал в очередной сессии озвучания «Хозяина тайги» вместе с Золотухиным и Пырьевой. Работали с 12 дня до четырех вечера. Два последующих дня Высоцкий занимался тем же.
1 ноября он дал концерт в московском Институте микробиологии. В концерте участвовали и несколько актеров «Таганки».
2 ноября Высоцкий был занят сразу в двух представлениях: «Павшие и живые» и «Антимиры». Два дня спустя он вновь играл в двух спектаклях: в «Антимирах» и «Жизни Галилея».
4 ноября у Высоцкого (с рядом таганковцев) состоялся очередной концерт: на этот раз местом его проведения стало Министерство угольной промышленности СССР.
6 ноября Высоцкий снова занят в двух спектаклях: «Пугачев» и «Павшие и живые». Вечером он дал концерт в редакции журнала «Советский Союз».
На следующий день он улетел на пару дней в Киев, где неожиданно встретил девушку, которая два месяца назад, во время его короткого пребывания в Ленинграде (во время съемок в «Хозяине тайги»), нагадала ему любовь с эффектной блондинкой, женитьбу на ней, известность и богатство. Звали девушку Елена Богатырева. Далее послушаем ее собственный рассказ:
«Перед 7 ноября в кафе «Эврика» на бульваре Леси Украинки возле Печерского моста в течение нескольких дней проводились вечера отдыха для студентов. Кто-то из моих соседок по комнате в общежитии взял билеты на столик, и мы вчетвером отправились туда.
Сидели мы у самой эстрады (я — лицом к ней), угощались: столики с самого начала были накрыты. Играл оркестр, кто-то пел, были танцы.
Вдруг по залу от дверей покатилась волна аплодисментов. Видно было, что они адресованы вошедшей группе людей. И, обгоняя аплодисменты, зашуршал шепоток: «Высоцкий! Высоцкий!»
Высоцкий, в коричневой кожаной куртке и вельветовых брюках, отделился от компании, поднялся на эстраду и с ходу спел — причем мне запомнилось, что он сказал перед этим: «Я вам не спою, я вам покажу песню — „Охоту на волков“.
Подружки стали меня подзуживать:
— Ты же знакома с Высоцким — вот и подойди к нему!
А мне, конечно, неудобно было вылазить, тем более без уверенности, что он меня вспомнит.
Тем временем Высоцкий спустился с эстрады, куда-то отошел со своими спутниками. Затем появился с бутылкой шампанского — и неожиданно направился к нашему столу.
Я была потрясена! А он, подойдя, встал между моими соседками и заявил:
— Вот эта девушка мне как погадала — все сбылось! Как в воду смотрела.
(Кстати, про его отношения с Мариной Влади мы тогда и не слышали.)
Разлил по нашим бокалам шампанское, посидел минут пять, побалагурил. А после говорит:
— Я ведь еще отблагодарить тебя должен! Какую хочешь благодарность?
Я ответила что-то в том смысле, что лучшей благодарностью с его стороны будет песня.
Вставая из-за столика, он попросил мой адрес. Я на салфетке записала…
— Я для тебя пою, — сказал Высоцкий и вернулся на эстраду.
Спел еще пару песен. Шуточную (я практически ее не запомнила) и «Здесь вам не равнина…». После этого под аплодисменты вставшей с мест публики вышел из кафе…»
В этой истории обратим внимание на то, что Высоцкий выпросил у девушки ее домашний адрес. Значит, строил в отношении нее определенные планы из разряда романтических. И это при том, что у него тогда уже начали завязываться близкие отношения с Влади. Это лишний раз подтверждает факт того, что Высоцкий был весьма активным в сексуальном плане человеком. Как он сам чуть позже признается кинорежиссеру Георгию Юнгвальд-Хилькевичу: «У меня было около двух тысяч женщин».
9 ноября на Таганке состоялась премьера «Тартюфа». Причем совершенно неожиданно, по вине Высоцкого. Тот должен был играть Галилея, но утром позвонил в театр и сообщил, что у него пропал голос. Затем днем он вновь позвонил и сказал, что играть в состоянии. Но вечером, за час до спектакля, Высоцкий появился в театре и взял предыдущие слова назад — играть он не может. За кулисами поднимается гвалт. Стали перебирать, чем можно заменить «Жизнь Галилея». Получилось, что заменить нечем, кроме «Тартюфа» (только актеры, занятые в этом спектакле, имелись в тот момент в наличии). Но было одно «но»: «Тартюфа» еще не принимали вышестоящие инстанции, а без их разрешения играть спектакль себе дороже — могут враз режиссера с работы уволить. Тем более что несколько месяцев назад, из-за «Живого», Любимова уже исключали из партии и выгоняли из театра. И только заступничество Брежнева помогло ему восстановиться на прежнем месте работы. Второго раза власти могут и не простить. Но и делать что-то надо — публика-то уже расселась в зале.
В итоге Дупак все-таки решается выпустить «Тартюфа». Но перед этим он хочет объясниться с публикой. Он выходит на сцену, но не один — в качестве громоотвода выступает главный виновник происшедшего Высоцкий. «Товарищи, — обращается Дупак к зрителям, — у нас произошли непредвиденные обстоятельства. Артист Высоцкий потерял голос…» Тут в зале послышался смех, стали раздаваться реплики: «Пить надо меньше». Дупак продолжал: «Вместо объявленного „Галилея“ мы покажем вам новый спектакль — „Тартюф“. Но нам необходимо заменить декорации, поэтому администрация театра обращается к вам с просьбой: покиньте на двадцать минут зал». Публика радостно зааплодировала и потянулась к выходу: увидеть премьерный спектакль на Таганке считалось большой удачей. Ведь за билетами на такие спектакли люди у касс ночуют, а тут само в руки свалилось.
В те же дни Высоцкий съездил в Дубну, где дал один домашний концерт. Вот как об этом вспоминает очевидец событий И. Кухтина:
Данный текст является ознакомительным фрагментом.