Татьяна Пельтцер. Не только комическая старуха

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Татьяна Пельтцер. Не только комическая старуха

Фильм «Свадьба с приданым» принес ей всесоюзную известность. Ее Лукерью Похлебкину узнала и полюбила вся страна. Полюбила и признала своей, родной и близкой. Не из театра, а из жизни.

Настолько из жизни, что в адрес студии приходили письма: «И зачем вы вытащили на экран эту поддающую по любому поводу бабку?! Неужели актрисы хорошей не нашлось, которая бы не прикладывалась к рюмке?».

Начинала Татьяна Пельтцер в девятнадцать лет. Ее приняли тогда в московский театр. Находился он в саду «Аквариум», но здание было другое и название в духе времени – театр МГСПС. Непонятно, но зато звучно и современно, по-советски. Это Вам не Художественный или Малый, которых критики двадцатых годов предлагали отправить на свалку истории. Это – МГСПС – театр Московского городского совета профессиональных союзов! И репертуар на его сцене – соответственный.

Таня Пельтцер играла все больше комсомольских активисток, выступала с речами на собраниях – по ходу пьесы – громила в красной косыночке лодырей, предлагала занести их на «черную доску»… и издевалась по требованию драматурга над теми, кто носил галстук-«селедку» и танцевал фокстрот под запрещенные заграничные пластинки.

– Таня, ты не заметила, – спросили ее подруги, – что этот парень уже в третий раз приходит на спектакль? И с тебя глаз не сводит. И в галстуке – человек видно приличный.

Таня заметила его. А на четвертый день он подал ей скромный букетик ландышей. Она растерялась, заулыбалась и благодарно кивнула своему первому поклоннику.

С того вечера на каждом спектакле молодой человек в галстуке подавал ей букетик ландышей. Они познакомились.

– Ваня, – представился он, – но вообще-то я – Иоганн. Тойбнер. Мой отец приехал в Россию десять лет назад. А учусь я в Комакадемии на экономиста.

– И говорите по-немецки? – обрадовалась Таня. – Мой отец – тоже немец и тоже Иоганн, Иоганн Робертович. Дома мы говорим по-немецки, только наша фамилия совсем обрусела и папа стал Иваном Романовичем. Мы здесь со времен Ивана Грозного – наши предки при нем шубы-пельтцы шили, оттого и прозваны Пельтцерами…

Потом они гуляли по Москве. Он проводил ее до дома в Чистом переулке, где отец еще в двадцатых годах купил себе квартиру «на ходу» – с мебелью, коврами и фарфором. Старожилы до сих пор показывают куст сирени, посаженный в свое время Татьяной Ивановной.

– Я живу здесь с папой, – сказала Таня.

– В коммуналке?

– Нет, это дом кооперативный. Папа купил здесь квартиру в три комнаты. Он – артист.

– Тоже артист? – удивился Ваня.

– Это я – тоже артистка, – поправила Таня. – А он получил звание заслуженного артиста республики одним из первых в стране – еще в 1925 году. У него знаете, какой стаж! Он до революции уже снимался в кино! С Верой Холодной! Говорят, очень любил ее и не без взаимности. Он свою актерскую школу держал, известную по всей Москве. Нет, я не хвастаю. Я с детства не пропускала в ней ни одного занятия. Смотрела, смотрела, как отец обучает юношей и девушек, и не заметила, как сама на актрису выучилась…

Татьяна Ивановна Пельтцер – советская российская актриса театра и кино. Народная артистка СССР, лауреат Сталинской премии третьей степени

Они стали часто встречаться. И вот однажды Таня затащила его на концерт в Консерваторию. В тот вечер играл Лев Оборин.

– Замечательный пианист, – сказала Таня. – Наверное, самый лучший. Ученик Игумнова, а в прошлом году получил первую премию на конкурсе имени Шопена в Варшаве!

Консерваторию Таня обожала. Ее отец, Иван Романович, с детства приобщал ее к музыке, учил играть на фортепиано, петь романсы – они распевали их дуэтом, или втроем с матерью.

– Отец хотел, чтобы я пела и на эстраде, и в водевилях, и в оперетте тоже, – говорила Таня, когда в антракте они гуляли по фойе. – Жаль, что я свой голос прокурила папиросами, дымлю не хуже отца. У него попугай есть – большой такой, какаду – я покажу его тебе, он все понимает и каждый раз встречает отца одной фразой: «Ваня, где папиросы?»

Они остановились у картины, на которой собраны все великие русские композиторы вместе. И студент Ваня сделал Тане предложение.

– Ну вот, – засмеялась она, – у нас с тобой как в песне:

Ваня с Таней дружно жил,

Ваня Таню полюбил.

Ай, лю-ли, ай, лю-ли…

А через год муж пришел к ней с радостной новостью:

– Собирайся! Меня, как выпускника с красным дипломом, направляют в Берлин, в советское торговое представительство!

И закружил ее по комнате.

– Постой, погоди, чертушка, – отбивалась Таня. – А как же мой театр?

– Жена должна быть рядом с мужем. Это еще в Евангелии предписано!

– Да что я рядом с тобой делать буду? – не унималась Татьяна. – Я же ничего, кроме сцены, не знаю и не умею!

– Ничего, что-нибудь придумаю, – успокоил ее муж.

По характеру сыгранных ролей Пельтцер иногда называют «Заслуженной бабушкой Советского Союза»

И Таня решилась: «А была – не была! Однова живем!» Бросила театр и приехала с мужем в Берлин в Торгпредство Советского Союза.

Ваня придумывал недолго: Торгпредство нуждалось в машинистке и Таня села за «Ундервуд». Начала одним пальцем упорно выстукивать ответственные бумаги: «Просим Вас оказать содействие в приобретении для строящегося на Волге тракторного завода....»

Берлин ей очень понравился. Она тут же помчалась на симфонический концерт. Правда, без Вани.

– Ты извини, мне видно в детстве медведь на ухо наступил, – признался он. – Я в твоих концертах ничего не понимаю.

Но супруги не скучали. На Фридрих-штрассе нашли чудный пивной подвальчик – пиво Ваня обожал, да и Таня с удовольствием осушала кружку-другую.

– Однажды, – рассказывала она потом, – в этом подвальчике произносил речь какой-то мужчинчик с крикливым голосом и усиками, как у Чарли Чаплина. У меня уши были полны его визгом. Отвратительно! – Это, как выяснилось, был Гитлер.

А в советской колонии – так называли всех граждан нашей страны, которые жили в Берлине, Татьяна познакомилась с симпатичным студентом. Его прислали из Москвы обучаться автомобилестроению.

– Ваня, – представился он при знакомстве, а Таня засмеялась.

– Что это вы? – смутился студент.

– Нет, нет, Вы тут ни при чем, – объяснила она. – Просто когда я ехала в Германию, меня предупреждали – на каждом шагу я буду здесь встречать Фрицев, а ни один Фриц мне еще не встретился! Зато Иванов!.. Мне кажется, что других имен на земле нет!

Вскоре они встретились в Берлинской опере.

– Вы любите музыку? – спросил он.

– Обожаю, – сказала Таня. – Особенно оперу. А Пуччини могу слушать на любом языке, хотя немецкий, по-моему, не очень приспособлен к пению…

Они бродили по фойе все антракты. И стали встречаться в Берлинской опере по два-три раза в неделю. Конец этих встреч оказался неожиданным.

– Собирайся, – сказал ей снова муж Ваня. – Мне не нужна жена-шлюха!

Таня ничего не ответила. Больше всего в жизни она не любила выяснять отношения.

Муж отвез ее в Остбанхоф.

Здесь они долго стояли у вагона. Но Таня так и не проронила ни слова.

– Так едешь? – спросил муж, когда раздался сигнал к отправлению.

– Да, – ответила она. – Счастливо оставаться.

В Москве после трехлетнего отсутствия ее снова приняли в родной театр – театр имени Моссовета. Но что-то с Таней произошло: она ходила по сцене как потерянная, механически произносила текст – у нее пропал, как говорят циркачи, кураж. Понимала, что нужно что-то изменить, но ничего с собой не могла поделать: все думала о Ване-инженере, который писал ей из Берлина, все еще надеялась на скорую встречу с ним, все ждала его…

В театре терпели, терпели, да и вызвали ее к главному режиссеру.

– Татьяна Ивановна, – начал Юрий Александрович Завадский, – как ни прискорбно говорить вам об этом, но все ваши последние работы находятся ниже уровня нашего театра. Понимаете?

– Пытаюсь. Мне не ясно, вы предлагаете мне повысить мой уровень?

– Нет, не совсем так, – замялся главный режиссер.

– Вы в нашем театре уже в общей сложности, – он заглянул в бумаги, – уже десять лет! И вот, мне очень жаль, но худсовет решил просить вас оставить сцену из-за… из-за – тут написано – из-за профессиональной непригодности, простите за резкость, – извинился Юрий Александрович.

– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, – грустно улыбнулась Пельтцер.

– Не расстраивайтесь, прошу вас, – успокоил ее Завадский. – Пойдите, скажем, на завод, поваритесь в рабочем коллективе, потом вернетесь к нам – сейчас все газеты шумят о модном течении «от станка – на сцену!». И мы тогда Вас примем как ударницу производства.

Долго грустить и раздумывать Тане не пришлось: из Берлина приехал Ваня. Его направили сначала на АМО – Московский автомобильный завод. Она устроилась туда машинисткой и снова села за «Ундервуд». А через год, когда мужа перевели в Ярославль делать автомобильные моторы, Таню приняли в старейший театр России – ярославский драматический театр имени Федора Волкова.

И зажили они счастливо. И Таня заиграла на сцене, как никогда хорошо. И зрители узнали и полюбили ее, и многие уже специально ходили на ее спектакли. И все бы так и было отлично, если бы не тридцать седьмой год.

Все случилось так, как уже не раз описано. Ночью явились люди в форме НКВД и забрали мужа.

– Он – враг народа. Учился в Германии – стал немецким шпионом, – сказали ей.

Она вернулась в Москву, где ее уже успели забыть. И вовремя: вскоре стали забирать и жен «врагов народа».

Ни одной минуты она не верила, что ее муж – изменник. Все надеялась: разберутся – его отпустят. И ждала, ждала, да так и не дождалась. Пока ждала, о ком-либо другом и думать не могла. А когда поняла, что Ваня уже не вернется, заниматься устройством личной жизни посчитала поздно.

– Невеста в пятьдесят! Сраму не оберешься, да еще при моих данных – смех да и только!

К своей внешности она всю жизнь относилась, мягко говоря, критически.

– Татьяна Ивановна, – звонили ей со студии, – приезжайте, на вас хочет посмотреть режиссер.

– А чего на меня смотреть? – отвечала она. – Все знают, как я неказиста. Пришлите лучше сценарий, я ему сцену сыграю – тогда и посмотрит!

* * *

Пельтцер снова работала в театре. О движении «от станка – на сцену!» уже все давно забыли, но ее приняли снова в театр имени Моссовета. А потом перешла в труппу Московского театра миниатюр. Его открыли в помещении, до той поры принадлежащем разогнанной труппе Вс. Мейерхольда.

В книге Елизаветы Уваровой об истории эстрадных коллективов Татьяне Ивановне посвящено несколько страниц.

«В сороковом году, – читаем в ней, – в Московском театре миниатюр появилась блестящая комедийная актриса Татьяна Пельтцер, Она играла бытовые, характерные роли в маленьких пьесках – управдома, молочницу, банщицу и даже выступала с конферансом».

Пельтцер – конферансье! Здорово, наверное, было!

И вот еще из этой книги: «Актриса смеялась над своими героями, но в чем-то и сочувствовала им. В них было нечто неотразимо привлекательное».

В Театре миниатюр Татьяне Ивановне пришлось пережить трудные дни. Может быть, самые трудные в ее жизни.

Началась война, и Пельтцер вызвала в отдел кадров приятельница.

– Танюша, ужас! Только что получила закрытое распоряжение – выявлять всех лиц немецкой национальности, по анкетам. Готовится их высылка.

– Куда?

– Не знаю. В Якутск, наверное, или Магадан – туда, где похолоднее.

– А как же театр? У меня только в новой программе пять ролей! И с отцом что станет? Ему семьдесят стукнуло! Его тоже – в ссылку? Он же только что Сталинскую премию получил за русского потомственного революционера Захаркина в картине «Последняя ночь»!

На глаза Пельтцер навернулись слезы.

– Танюша, – объяснила кадровица, – высылать собираются всех немцев страны, вне зависимости от заслуг.

– Ну, какая же я немка?! – возмутилась актриса. – У меня и мать еврейка – дочь главного раввина Киевской синагоги, и вообще мы в России с шестнадцатого века!

Спасать Пельтцеров – отца и дочь в Моссовет отправилась солидная делегация – Мария Миронова, Петр Алейников, Рина Зеленая, Борис Андреев. Перед такой защитой бюрократия устоять не смогла: Ивану Романовичу и его дочери выдали охранные грамоты.

Сыграв премьеру первой военной программы «Смелого пуля боится, смелого штык не берет!», Татьяна Пельтцер вместе с театром отправилась на гастроли. На маленьком пароходике с громким названием «Пропагандист» два месяца они обслуживали жителей волжских городов. А осенью сорок второго года выехали на Калининский фронт с программой «Вот и хорошо!».

В ноябре 1942 года Театр миниатюр, кажется, единственный оставшийся в то грозное время в столице, открыл новый сезон. Зрительный зал запомнился артистам зеленым цветом – почти все места занимали люди в гимнастерках.

По замыслу режиссера, Пельтцер, Миронова, Менакер и другие участники представления сначала располагались не на сцене, среди публики. И когда оркестр играл увертюру, они начинали петь:

– Здравствуйте, здравствуйте! Вас забыть нельзя,

Добрые знакомые, старые друзья!

– Ах, как я старалась, – вспоминала Татьяна Ивановна. – Для такого зрителя я, если бы потребовалось, согласилась бы петь арию Джульетты, хотя на сцене все Ромео почему-то доставались другим!..

Новый 1946 год она встречала в доме на Суворовском бульваре, в квартире Елены Сергеевны Булгаковой, вдовы писателя. Елена Сергеевна заранее объявила:

– Первый мирный новый год отметим карнавалом! Без маскарадных костюмов вход воспрещается!

Когда Татьяна Ивановна поднялась в квартиру на втором этаже, почти все гости уже собрались. Ах, как было весело, беззаботно! Казалось, завтра начнется новая жизнь, ничем не похожая на трудные военные годы. Никогда она так не смеялась на новогодней встрече. Никогда такого ощущения молодости, беспечности и озорства не испытывала.

Раневская сидела за столом в необычной шляпе, похожей на плетеное из соломки гнездо, в котором устроилась гигантская птица с хищным клювом. Стоило только хозяйке шляпы захотеть что-нибудь отведать, как птица, опережая ее, тыкалась клювом в салат, сыр или заливное. По полу ползали два Славы – Рихтер и Ростропович – в костюмах крокодилов – отличные костюмы им сделали в театре кукол Образцова – с зеленой пупырчатой кожей и когтистыми лапами. Дамы визжали, поджимая ноги, когда Славы подползали к ним, а профессор Нина Дорлиак в костюме домино со смехом даже попыталась залезть на стол.

Пельтцер тоже не ударила лицом в грязь. С помощью знакомой, работавшей на хлебозаводе номер девятнадцать, явилась в фантастическом костюме «Урожай».

– Я только что с Сельскохозяйственной выставки, – объявила она. – Первое место на всесоюзном конкурсе «Изобилие» – мое!

Колосья, сплетенные в венок, украшали ее голову, все платье было увешано баранками разного калибра и цвета. Баранки-бусы на шее, баранки-браслеты на запястьях, баранки-кольца на щиколотках, баранки-серьги в ушах и даже одна баранка – в носу, непонятно, как держащаяся. И все это – учтите! – когда еще не отменили хлебные карточки. При виде Пельтцер, признавались многие, ее хотелось немедленно начать откусывать!

– Мне жарко, – сказала она в разгар ночи, – выйду на бульвар, подышу свежим воздухом и покурю всласть заодно!

Когда гости через пять минут вышли на улицу, Пельтцер не обнаружили.

На бульваре увидели милиционера.

– Да, – сказал он, – здесь на скамеечке сидела женщина, но вокруг нее почему-то собралось столько собак, что она закричала: «Караул!» и убежала.

* * *

В этом так весело встреченном году Театр миниатюр закрыли. Пельтцер снова осталась без работы. Кто-то посоветовал ей пойти в театр Сатиры.

– Заполните анкету, – предложили ей в отделе кадров.

В графе «производственный стаж» Татьяна Ивановна написала: «На сцене с 1914 года. Когда мне исполнилось десять, сыграла Сережу Каренина в частной антрепризе в Екатеринославле. Вот и считайте, сколько стажу».

На вопрос: «Какое высшее учебное заведение окончили?», ответила: «Никакое. Учил меня отец. Он еще до революции вел свою школу актерского мастерства и держал собственную антрепризу в Харькове, пока и то и другое не прикрыли».

В театр Сатиры ее приняли. Здесь она проработала тридцать лет.

Здесь она сыграла один из лучших своих спектаклей «Доходное место» Островского. Ставил его Марк Захаров.

Как режиссера, по-моему, его тогда вовсе не знали. Кто-то видел его в театре миниатюр – он играл там. Кто-то слышал но радио в «Добром утре» – он читал там свои рассказы. Рассказы замечательные, которые шли чаще всего от лица чуть придурковатого героя. Помните, как он пересказывал «Мужичка с ноготок»? Словно все описанное случилось с ним. «А на кой тебе? – спрашиваю. А он мне: « А тебе кой?».

Так вот, Татьяна Ивановна получив в «Доходном месте» роль Кукушкиной и, узнав, кто будет ставить спектакль, возмутилась:

– Что же это такое?! Как только человек ничего не умеет делать, так сразу и норовит заняться режиссурой!

Но репетировала с Марком Анатольевичем отлично и сыграла свою Кукушкину блестяще. Это вообще был чудо-спектакль. Он казался фильмом на сцене: короткие эпизоды, быстрая их смена и крупные планы. Говорят, говорят герои меж собой, вдруг один из них – на этот раз Татьяна Ивановна – встает из-за стола, подходит к рампе и повторяет последнюю фразу, обращая ее к залу:

– Мы, говорит, не хотим брать взяток! Хотим жить одним жалованием. Да после этого житья не будет!

Фурцеву тогдашнего министра культуры, такое «Доходное место» привело в ужас, и она немедленно запретила спектакль.

* * *

В 1943 году Татьяна Ивановна сыграла свою первую роль в кино – маленькую-маленькую, фактически эпизодическую, но со словами! Ее мещанку в фильме «Свадьба» и разглядеть-то трудно, но начало было положено. За свою жизнь Татьяна Ивановна снялась в восьмидесяти пяти фильмах – число рекордное! Роли, правда, зачастую небольшие, но зрители встречали их с восторгом.

Одна из любимых ролей – мать в «Иване Бровкине». Пельтцер готовилась к ней с особой старательностью, выверяя каждое слово, каждую реплику. Уговорила режиссера, чтобы ее героиню звали не Серафимой, а Евдокией.

– Серафима – из другой оперы, а тут именно Евдокия, у которой сердце исходит болью и тревогой за сына!

И сыграла эту роль, вложив в нее страсть неосуществленного материнства.

– Хоть на экране пережить то, чего в жизни не удалось, – говорила она.

Последние пятнадцать лет жизни Татьяна Ивановна работала у Марка Захарова в Лейкоме.

– А что? Записаться в семьдесят три года в комсомолки – самое время!

Здесь она сыграла свою последнюю роль – в восемьдесят восемь лет! Специально для Татьяны Ивановна драматург Григорий Горин ввел в пьесу «Поминальная молитва» персонаж – забавную и трогательную «тетушку», которая не может жить без родных и близких. Пельтцер появлялась в этом спектакле почти перед его финалом, на несколько минут. Она приходила на встречу с любимым зрителем, чтобы попрощаться с ним.

И однажды попрощалась навсегда.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.