Иосиф Бродский. Богемная история

Иосиф Бродский. Богемная история

Об этом поэте написано и сказано столько, что можно лопатой выгребать. После получения им в 1987 году Нобелевской премии его старые друзья никак не дают о нем забыть. Конкуренцию Бродскому в этом смысле составляет только Сергей Довлатов. Но все-таки стоит упомянуть об этом безусловно крупном поэте.

Питерский период жизни Иосифа Бродского иллюстрирует, так сказать, другую сторону богемы. Не тех, кто, подобно «эстрадным поэтам», жил широко, обильно печатался и получал много. А тех, кто печатался редко – или никогда – и всегда имел не слишком много денег, но при этом является широко известным литератором в узких кругах. Это две стороны одной медали – и при чем тут общественный строй? Иногда приходится слышать, что первый вариант – московский, столичный, а второй – питерский. На самом деле люди «второго варианта» были и в Москве. Например, Леонид Губанов или Венедикт Ерофеев. Правда, представляющие более позднее поколение. Другое дело, что в столице всегда больше возможностей, а в Питере больше снобизма, сознания «мы бедные, зато гордые». Но в любом случае – из питерских литераторов того времени более всего стали известны представители именно «неприкаянной богемы» – Бродский и Довлатов.

Иосиф Бродский начал активную литературную жизнь с «благословения» Анны Ахматовой. На этом стоит остановиться. Подобные «благословения» играют – и не только в России – важную роль в литературных карьерах. Особенно у поэтов. Видимо, потому, что поэзия, как полагают ученые, происходит от магических заклинаний, а потому в ней сохранилось многое от колдовства. Еще Пушкин говорил: «Старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благословил». Подобным образом благословляли многих. Речь тут идет не о том, что мэтр похвалил, познакомил с нужными людьми, замолвил веское слово. Тут все сложнее. Что-то в этом есть от суфийской традиции ученик – учитель. Мастер «благословляет» способного новичка – и как бы передает ему эстафетную палочку. То есть помогать можно многим. К примеру, Максим Горький, добрая душа, помог множеству молодых писателей. А вот «наследник» должен быть один. В поэтической среде к этому относятся с большой серьезностью. Недаром Андрей Вознесенский не уставал намекать, что стал преемником Бориса Пастернака. И это бы ладно. Но я видел, как поэт, пожалуй, более талантливый (хоть и не столь удачливый, но тоже не «подпольный»), чем Вознесенский, с искренней яростью это опровергал. Имя я его не называю, потому что считаю его своим учителем. А уж про учителя злословить – последнее дело.

Ну а если говорить цинично, главное – чтобы в это благословление поверили окружающие.

Так или иначе, Бродский стал вроде как духовным наследником Анны Ахматовой[42]. Как я уже упоминал, Анна Андреевна находилась в «духовной оппозиции» к советской власти. Или, если хотите, во «внутренней эмиграции». Хотя этот термин появился гораздо позже. В случае с Бродским правильнее скорее второе определение. Как метко заметил Довлатов, Бродский советскую власть просто не замечал. В упор не видел.

Это не значит, что Бродский сознательно устранялся от попыток войти в большую литературу. Нет, он состоял в молодежной поэтической группе при питерском Союзе писателей, что-то переводил и напечатал, кажется, два стихотворения в сборнике «Поэтический Ленинград». Но каких-то активных попыток прорваться в мир больших тиражей и широкой известности не предпринимал. Возможно, просто от вялости характера. Как отмечает Виктор Топоров, Бродский и его окружение были компанией «книжных мальчиков». Бывает. Талант – он не разбирает. Он порой достается такому бойцу, как Гумилев, а иногда и не такому...

Образ жизни Бродского его апологеты называют «свободным». Можно сказать и так. А можно и по-другому. Жил как получалось. Обычное дело, особенно для того специфического круга.

И все бы хорошо, но над головой поэта сгустились тучи. В газете «Вечерний Ленинград» появилась статья, где своеобразный образ жизни Бродского живописался яркими красками. Считается, что это власть дала команду для травли поэта. Может, оно и так. А может, и нет. Я по профессии журналист и знаю – ради острой статьи мои коллеги никого не пожалеют. И представляю, как все происходит. В те времена журналисты тоже не только выполняли партийные задания, но и охотились за крутыми материалами. Возможно, кто-то из сотоварищей Бродского по той же молодежной писательской группе, движимый вульгарной завистью, подкинул газетчикам тему. В общем, накатали статью. По тем временам на публикацию нужно было отреагировать. Вот и отреагировали: замутили судебное дело по обвинению в тунеядстве. 13 февраля 1964 года поэт был арестован.

Процесс был с юридической точки зрения весьма сомнительным. Но все-таки Бродского осудили – отправили не на зону, а влепили пять лет ссылки. Над этим любят стенать. А что? Пушкина два раза отправляли в ссылку вообще без всякого суда. Да и Бродского сослали всего-то в деревню Норинская Архангельской области. «Деревня находится километрах в тридцати от железной дороги, окружена болотистыми северными лесами» (Я. Гордин). Бывают места и повеселее. Не Магадан все-таки. Да и в Магадане тоже, кстати, солнце светит. И люди там живут. Бывал, видал.

Вообще-то стенания на этот счет друзей Бродского очень характерны. Им-то, видимо, кажется, что нигде, кроме Питера, Москвы и Коктебеля, в нашей стране жизни нет. Описание визитов к ссыльному поэту очень напоминают изумление пятилетнего городского ребенка, которого впервые вывезли в деревню. «Мама, гляди, коровки живые! А это что, печка, да?»

Между тем Бродского послали не уран в шахте добывать. В деревне к нему отнеслись очень по-доброму. Когда оказалось, что ни к какому серьезному труду поэт не способен в принципе, Бродского поставили на «старушечью» работу – веять зерно. А потом и вовсе устроили на работу в местный Дом культуры. И что тут плохого для поэта? Появилась хоть возможность узнать, как живут люди, растящие хлеб, который ты ешь. А в свободное от работы время – кто мешает бродить по капустным и картофельным полям и сочинять стихи?

К чести Бродского, он так случившееся и оценил. На вопрос американского корреспондента об этом времени поэт ответил:

«Вы знаете, я думаю, это даже пошло мне на пользу, потому что те два года, которые я провел в деревне, – самое лучшее время моей жизни. Я работал тогда больше, чем когда бы то ни было. Днем мне приходилось выполнять физическую работу, но, поскольку это был труд в сельском хозяйстве, а не работа на заводе, существовало много периодов отдыха, когда делать нам было нечего».

В продолжение всей своей дальнейшей жизни он не пытался делать из своей ссылки трагедию и вообще всячески избегал спекуляций на эту тему.

Друзья навещали Бродского когда хотели. Кроме того, поэт отметился в местной многотиражке «Призыв», напечатав там свое стихотворение. Тем временем зашевелилась западная общественность. Если наших писательских кураторов из органов называли литературоведами в штатском, западных радетелей о гонимых российских литераторах можно назвать славистами из Лэнгли[43]. Они погнали волну – и в результате в 1965 году Верховный суд РСФСР сократил срок Бродского до фактически отбытого и отпустил его с Богом.

А дальше? Не было ничего особо интересного. Пошла та же богемная жизнь. У Бродского была возможность опубликоваться – но тут он пошел на принцип. По одним сведениям, требовал включить в сборник стихов «Зимняя почта» свои длинные поэмы, по другим – отказался исправить несколько строчек. Зато в том же году выходит его книга в США. Начинается жизнь «опального поэта», к которой впоследствии будут многие стремиться. Это когда ты в родной стране никто, но вокруг тебя бегают иностранные журналисты. Опять же – из Лэнгли.

Так или иначе, в 1972 году Иосиф Бродский без особого шума перебрался за океан. И там все было спокойно. Поэт и в США не лез в политику, а жил себе тихо, довольствуясь известностью среди славистов и представителей русской эмиграции. Но в 1987 году ему дали Нобелевскую премию по литературе. В это время у нас уже была гласность. И вот постаревшие друзья Бродского бросились его раскручивать. Шум стоял страшный. Только кончился он ничем. Почему? Читатель может меня спросить: а почему я, изложив биографию поэта, ничего не сказал о его стихах? А потому, что мне они неинтересны. Нет, по-моему, это вполне добротные стихи. Но мне от них ни жарко ни холодно. Может, я не прав, но давайте выстроим триаду: Мандельштам-Пастернак – Бродский. Если кто-то думает, что сейчас начну говорить об их еврейской национальности, то ошибается. Она меня не волнует. Дело в другом. Они были «книжными мальчиками». Дело даже не в том, что они никак лично не участвовали в передрягах XX века. Маяковский и Есенин тоже не штурмовали Перекоп, не шли с белогвардейцами в Ледовый поход и не носились по степи на махновских тачанках. Но! Они пытались почувствовать эту страшную эпоху. А данные товарищи от реалий XX века самоустранились. Они, видите ли, не хотели ее видеть. Так что, по-моему, они могут быть интересны только тем, кто при звуках выстрелов прячет голову под подушку.

Как показал жестокий рынок, так думаю не только я. В самый пик раскрутки Бродского вышел трехтомник поэта. Первый том разошелся тиражом в двадцать тысяч. Второй – в пятнадцать. Третий – в десять. Это было еще в те времена, когда поэтические книги покупали. Но – не оказалось в России больше читателей Иосифа Бродского! Ну и слава богу. Они хоть его читают. На этом историю о Бродском можно закончить. Перейдем к более интересным темам.