Маэстро

Маэстро

Вот он сидит на бархатном диване среди чуждой ему роскоши дорогого парижского отеля и чувствует себя вполне непринужденно. На нем невиданный балахон, все его любимые амулеты, цепи и перстни сверкают, он перебирает четки и говорит о том, как власти вычеркнули его из жизни на пятнадцать лет, тем самым «абортировав из биографии несколько фильмов». Его то сажали в тюрьму, то просто не давали работать. Нет такой статьи уголовного кодекса, которую не приписали бы ему, и ни одного смертного греха, в котором бы его не обвинили. Воровство, спекуляция, изнасилование, совращение юнцов и старух — да, да, это тоже, а как же иначе? — и, конечно, национализм, хотя по природе своей он — ярко выраженный космополит. Не считает нужным дублировать на русский язык свою знаменитую картину «Тени забытых предков» — националист! Считает нужным дублировать на азербайджанский язык своего же «Ашик-Кериба» — опять националист! Он улыбается и, принимая усталую позу, говорит, что ему остается снять лишь немой фильм, который не потребует дубляжа. Диссидент ли он? Безусловно! Только не в политике, а в искусстве.

Работавший с ним оператор Антипенко однажды сказал: «За Параджановым хотелось ходить и записывать. И жаль, что это никому не пришло в голову».

Это не так — мне пришло. Все годы нашего знакомства я вел более или менее регулярные дневниковые записи о встречах с ним, о его делах и разговорах, причудах и острых словечках. Я храню все его письма, рецензии, интервью и эссе о нем. Часто его фотографировал, записывал на «маг», один раз снял на видео. И сегодня, когда его нет, мне достаточно открыть папку с надписью «Сережа», чтобы воскресить многое, ставшее уже историей. Мы никогда не обращались к друг к другу по имени-отчеству, и, думаю, меня не обвинят в амикошонстве, если я буду называть его просто — Сережа.

Ни одного часа своей жизни он не провел в простоте душевной. Идет, например, по улице, остановится возле витрины, все осмотрит, зайдет в магазин и все порекомендует переставить. Едет в троллейбусе и обязательно расскажет окружающим препотешную историю. Сядет в гостях за стол, все пересервирует и еду подправит специями и травами. А после спектакля обязательно пойдет за кулисы и забросает его участников предложениями. Однажды в Киеве ему так понравилось представление, что он поднялся на сцену, упал на колени и поцеловал пол!

Писать о нем можно бесконечно, ибо не было в его жизни двух одинаковых дней, и ему достаточно было дойти до булочной в конце переулка, чтобы вернуться, полным всяких историй: «Соседская бабка крутила гоголь-моголь и все уговаривала этого золотушного Резика, чтобы он съел. Я на него прикрикнул, он взял стакан и стал раскручивать гоголь-моголь в обратную сторону. Сначала появился желток, потом яйцо, за ним цыпленок и, наконец, курица! Бабка окочурилась».

Ради красного словца он не щадил и родного отца: «Папа торговал фальшивыми кроватями». (?!) На вопрос «Фигаро» — почему он не поехал в Канны? — ответил: «Не было штанов!» Прочитав о себе, что он сделал лучший украинский фильм и лучший армянский фильм, воскликнул: «Пошлите меня в Африку, и я сниму лучший африканский фильм, я вам напридумываю кучу старинных папуасских ритуалов, не хуже, чем гуцульских в «Тенях забытых предков!»

В юности он мечтал сниматься, сыграть Лермонтова, но его пригласили на роль… Карла Маркса! Приходит на кинопробу, загримировали его, вышло очень натурально. Сидит он перед камерой, беспрерывно мусолит бороду. «Что ты там делаешь?» — кричит Григорий Рошаль. — «Как что? Вычесываю блох».

На этом его карьера кинозвезды и кончилась.

Книги? В доме их не было ни одной. Однажды пришел сильно возбужденный и, захлебываясь, рассказал историю, которую загорелся снять. («Только что шофер в такси рассказал».) И начал вешать нам лапшу на уши, пересказывая сюжет «Аэлиты»! «Да ты что, не знаешь, что этот роман сто раз уже экранизировали? И таксист тебе рассказал про телефильм, что вчера шел по телевизору!» Очень он был обескуражен, но тут же отвлекся. А когда снимал «Ашик-Кериба», в группе шутили, что Лермонтова он не читал, а помнил с детства сказку, что рассказывала мама. Конечно, это было не так, но импульс оттуда.

Он был интуит — то, что другие постигали в библиотеках, он воспринимал интуитивно, чувственно. У него была необъяснимая способность по фрагменту представить вещь целиком или, по крайней мере, убедить собеседника, что он в курсе дела.

Когда Тарковский ставил в Ковент-Гардене «Бориса Годунова», он рассказывал друзьям, что «Сережа никогда не читал «Бориса Годунова», но, разговаривая с ним на эту тему, вы этого не ощутите. Наоборот, он даже предложит совершенно блестяще перепоставить какую-нибудь сцену. Сережа вообще считал, что вовсе не все надо читать и не все надо смотреть, он отлично обходился без этого. И самое поразительное — это ничуть не мешало его творчеству. Вы заметили, что на экране у него почти ничего не происходит, а зритель медленно погружается в созерцание красоты?»

С книгами у него были особые отношения: однажды он решил испытать ассистентку, прежде чем взять ее на работу, и попросил достать редкую книгу «Вокруг Пушкина». Та несколько дней рыскала по городу и достала книгу буквально из-под земли. Гордясь, принесла ее Параджанову. Тот сразу открыл нужную страницу, ткнул пальцем в гравюру какой-то старухи с большой брошью и сказал приятелю за столом: «Вот такую брошь недавно продали в комиссионке на Плехановской. Помнишь, я тебе говорил?» И тут же потерял интерес к книге.

В Киеве у него их было всего две — довоенное издание «Мойдодыра» и на английском языке «Кентавр», подарок Апдайка. И этой «библиотекой» он очень гордился. На допросе (о чем речь ниже) следователь его спросил, когда он в последний раз брал в руки книгу? «Последняя книга, которая произвела на меня сильное впечатление после ВГИКа, был «Мойдодыр». «Ну разве это серьезно?!» — возмутился следователь. А между тем это был тот редкий случай, когда Сережа говорил серьезно. Придя ко мне на новую квартиру, он спросил, указывая на полки с книгами: «И это вы все с Инной прочли?»

Ах, как мне сегодня не хватает этих его вопросов!