Вступление

Вступление

Я помню Лилю Юрьевну Брик, сколько помню себя. А после того, как они с моим отцом в 1938 году связали свои судьбы, о чем уже написано выше, я виделся с нею чуть ли не ежедневно в течение сорока лет. Многому был свидетелем, подолгу с нею разговаривал, остались наши письма, магнитофонные записи, мои дневники. В 1978 году, после ее смерти, я стал ее душеприказчиком и, сдавая архив на государственное хранение, прочел все воспоминания, заметки, записные книжки, колоссальную эпистолярию — словом, то, что она сочла нужным сохранить за свою столь долгую жизнь. Все это, конечно, помогло мне, когда я начал писать о ней — да и не только о ней…

«Трагедия старости не в том, что стареешь, а в том, что остаешься молодым», — процитировала она как-то афоризм Ежи Леца и я понял, что это не просто так. Те, кто встречал Лилю Юрьевну в семидесятые годы, на закате жизни, помнили ее оживленной и элегантной женщиной — даже в преклонном возрасте. Моды она придерживалась в самых общих чертах, одевалась по собственному вкусу, но всегда выглядела современно. В ней ничего не было от «реликвии», хотя многие стремились лицезреть ее именно в ореоле великой возлюбленной. И бывали приятно разочарованы — никакой величавости. Войдя к ней в дом, вы с первых же минут видели с ее стороны внимание и любезность. Но все же было в ней нечто, что заставляло вас соблюдать дистанцию, — чувствовалось, что она значительна истраченной на нее любовью и поклонением великого человека. Это ощущали все и она прожила жизнь в сознании собственной избранности, а это давало ей уверенность, которая не дается ни чем иным. И в то же время вас поражала ее простота, та самая, которой обладают люди воспитанные и внутренне интеллигентные.

…Вот она сидит с вами за столом — в парижском платье, с фуляром на плечах, она любит украшения, и вы обязательно заметите необычное ожерелье: на золотой цепочке два кольца одно внутри другого — перстень Маяковского и ее колечко, которыми они обменялись при знакомстве, давным-давно. Рыжие волосы заплетены в косу с коричневым бантом (в 85 лет!), яркий макияж, ухоженные руки с дорогими кольцами. Она наливает вам чай:

— Вы любите крепкий? А может быть, выпьете мартини? Берите пирог с капустой, только сегодня испекли. И очень вкусная пастила — свежайшая.

Она интересуется:

— Что нового в театре? Чем кончились выборы в Праге, что говорит радио? Неужели вы до конца прочли эту бездарную статью в «Октябре»! «Амаркорд» вам понравился? Как мне хочется его посмотреть! Увы, Слуцкий еще не читал мне новые стихи. А в чем была жена Элюара?

Она одинаково приветливо принимала и знатного иностранца, и безвестного студента. И все же человек, попавший к ней в дом, в первые моменты тушевался. Действовала магия имени и необычный облик этой женщины. У нее была особая структура красоты, которая не имела ничего общего ни с преходящим весенним очарованием, ни с запоздалыми ухищрениями зрелости. На ее лице время лишь подчеркивало особенность, над которой оно было невластно: оставались неизменными ее глаза, неоднократно воспетые. Они пристально смотрели на собеседника, оценивая и понимая. В ее взгляде было неприятие всего банального и бесполезного, но он и возвеличивал того, кто был этого достоин. Пабло Неруда зачислял ее в категорию тех редких людей, «благодаря которым становится возможным расцвет идей и талантов. Наш XX век не был бы тем, чем он стал, без некоторых исключительных женщин, вокруг которых объединялись, воспламенялись и вдохновлялись лучшие люди эпохи».

Марина Цветаева была уверена, что «внушать стихи больше, чем писать стихи, больший дар Божий, большая богоизбранность». А Борис Пастернак писал:

Быть женщиной — великий шаг,

Сводить с ума — геройство!

Лиля Брик была из тех, кто и внушал стихи, и сводил с ума. Такою она навсегда вошла в жизнь Маяковского с первых минут, как он ее увидел. В ней была тайна — что это за женщина, о которой говорят вот уже скоро сто лет? Не в силах найти ответ, люди выдумывают небылицы, опутывая ее образ легендами.

Сейчас уже почти никого нет, кто помнит ее молодую, рыжеволосую возлюбленную поэта. Судя по фотографиям, стихам и воспоминаниям, она была красавица и очень умна. Даже враги, а недостатка в них Лиля Юрьевна никогда не испытывала, даже они не оспаривали ее интеллект, очарование и красоту. Виктор Шкловский, который вовсе ее не идеализировал, вспоминал: «Она умела быть грустной, женственной, капризной, гордой, пустой, непостоянной, влюбленной, умной и какой угодно. Такой описывал женщину Шекспир».

«Это одна из самых замечательных женщин, которых я знаю», — говорил Валентин Катаев.

Николай Лунин, по учебнику которого «История искусств» училось не одно поколение, писал:

«Зрачки ее переходят в ресницы и темнеют от волнения. У нее торжественные глаза. Есть что-то наглое и сладкое в ее лице с накрашенными губами и темными веками… Эта обаятельная женщина много знает о человеческой любви и любви чувственной».

Рискну повторить здесь рассказ моей матери, которая дружила с ней в молодости: «Первое впечатление — Боже мой, ведь она некрасива: большая голова, сутулится… Но она улыбнулась мне, все ее лицо вспыхнуло и озарилось, и я увидела перед собой красавицу — огромные ореховые глаза, чудесной формы рот, миндальные зубы… Вся она была какая-то бело-розовая. Ухоженные, маленькие руки, изящно обутые ножки. В ней была прелесть, притягивающая с первого взгляда. Она хотела нравиться всем — молодым, старым, мужчинам, женщинам, детям… И нравилась!»

«Что было в Лиле самым подкупающим, самым милым? — вспоминала писательница Рита Райт. — Не поступки, не слова — поступки бывали самые разные и слова тоже: то хорошие, ласковые, то неожиданно сердитые, обидные. Но Лиля никого не хотела обидеть нарочно. Она просто не могла заставить себя делать что-то против воли. Это в ней и обезоруживало. И ко всему, что с ней происходило в данную минуту, она относилась всерьез».