Новая должность

Новая должность

Два года в академии пролетели незаметно. На семинары я не ходил, поскольку на 50 % курс состоял из тактики, уровень преподавания которой был адаптирован для политработников, то есть был существенно ниже моих знаний. В основном я сидел в великолепной библиотеке академии, в которой была масса засекреченных работ, и читал.

После академии меня направили в Феодосию, руководить политотделом дивизии. Познакомившись с ее командиром, я без раскачки с первого дня приступил к работе в дивизии, начал изучать все политотдельские положения, проштудировал личные дела подчиненных, собрал политработников и прямо и открыто объявил им:

— Товарищи, я в политработе новичок. Партийными организациями я управлял только в масштабе полка и то «поскольку-постольку». Вы все опытные, должны мне помочь. Я бы хотел послушать вас: с чего нам надо начать работу? Скоро начинается новый учебный год. Как будем строить работу?

Шум поднялся. Выступил пропагандист:

— Товарищ полковник, я считаю, что сейчас надо подвести итог марксистско-ленинской подготовки, собрать совещание политработников, наших внештатных лекторов, провести актив или собрание, где подвести итог и наметить планы.

— Молодец, спасибо. Кто еще имеет что сказать?

— У нас на носу ежегодное отчетно-выборное собрание в ротах, батальонах, особенно в полках, где 90 % офицеров — члены партии. Надо подготовить и провести эти собрания.

— Это очень важно! Молодец, спасибо.

Так выступило человек пять-шесть. Я вижу, что совещание затянулось. Говорю:

— Братцы, давайте закончим. Ваши предложения я прослушал. Они все очень толковые. Кинофильм «Чапаев» помните?..

Все заулыбались, зашумели.

— Что сказал Чапаев? Где должен быть командир? Впереди, на лихом боевом коне. И, как сказал Чапаев, на все, что вы говорили, «наплевать и забыть». Я считаю, для того, чтобы нам подготовиться к новому учебному году, мы должны подготовить материальную базу. Это первое. Второе: мы должны перевести технику на осенне-зимнюю эксплуатацию. И третье: мы должны подготовить казарменный фронт к зиме. Вот три задачи.

По комнате пошел гул:

— Это не наша работа! Есть командиры, пусть они этим делом и занимаются!

— Командиры тоже это будут делать, но мы обязаны настроить личный состав выполнить эти задачи. Если мы это сделаем за два месяца, тогда мы собрание отчетное проведем, подведем итоги марксистско-ленинской подготовки и так далее. Все успеем! Сегодня всем получить комбинезоны, а в понедельник я проведу показные занятия. Кто не хочет работать, не принимает мои условия, пишите рапорта на увольнение.

Мне дали три рапорта. Я говорю:

— Три недели поработаем, приведем технику в порядок, потом мы с вами поговорим. Захотите уволиться: пожалуйста, я держать вас не буду.

В понедельник я провел показные занятия по обслуживанию техники. Распределил всех по частям и закрыл политотдел со словами:

— Как в Гражданскую писали на двери: «Все ушли на фронт», так и мы напишем: «Все ушли в парк». Не умрет наш политотдел, не умрут наши дела!

В итоге дивизия оказалась лучшей в округе по подготовке техники и переводе ее на зимнюю эксплуатацию. У меня сразу вырос авторитет в корпусе и Военном совете округа. Кстати, через три недели все три рапорта у меня забрали.

Учебный год мы начали нормально. А примерно через два месяца ко мне приехал член Военного совета округа генерал-полковник Беднягин с огромной анонимной кляузой на командира дивизии, в которой последнего обвиняли в злоупотреблениях служебным положением. Анонимка, в общем-то, соответствовала действительности — командир дивизии был не глуп, но груб: пользуясь своим положением, он на срочную службу призывал ребят из местных, что в то время категорически запрещалось делать. Генерал приказал мне разобраться лично и доложить. Когда я начал внимательно читать это письмо, то обратил внимание на знакомый почерк и понял, что это почерк моего заместителя подполковника Трухачева. Я зашел к дивизионным особистам, попросил сличить почерки, и через некоторое время мне доложили, что да, действительно, это одно и то же лицо. Тогда я собрал всех политработников для подведения итогов. Начал издалека:

— Товарищи политработники, я считаю, что мы должны завоевывать авторитет среди личного состава. Однако не всегда нам это удается! В части появились анонимщики, которые боятся высказать прямо свое мнение о недостатках и к нам не идут с этими проблемами. Нам надо добиться того, чтобы люди шли, рассказывали, а мы принимали решительные меры. Я считаю, что вы, начальники по политчасти, и вы, комсомольцы, недорабатываете. Подумайте о своем предназначении. За боевую подготовку вас никто не заставляет отвечать, за технику тоже. С вас такого спроса нет, с вас спрос за партийно-политическую работу. А для чего она? Чтобы обеспечить доверие людей к командирам! Анонимщиков надо не наказывать, а перевоспитывать. — И, обращаясь к Трухачеву: — Иван Максимович, вы уже окончили академию, прошли все должности политработника, сейчас вы стали замом, я прошу: помогите мне выкорчевать это зло. Давайте объявим с сегодняшнего дня борьбу с анонимщиками. Я вам поручаю возглавить эту борьбу!

Он переменился в лице: видимо, понял, что я все знаю. После этого никаких анонимок у нас не было. Генерал-полковнику я доложил, что провел такую работу, и попросил не афишировать этот случай.

В детстве я много читал. Помню, особое впечатление на меня произвели «Угрюм река» Шишкова и «Война и мир» Толстого. Мне казалось, что остальные люди тоже должны много читать, чтобы быть развитыми, культурными. Поэтому я интересовался в библиотеках, что солдаты читают, берут ли они книги. Я выступал перед ними, рассказывал, как я и мои сверстники интересовались чтением, как нам это помогло в дальнейшей жизни и службе. Но большинство солдат было с неоконченным средним образованием, читали они мало. Им бы отдохнуть, побегать с мячом, а не за книжки садиться. Но однажды в зенитно-артиллерийском полку мне библиотекарь говорит: «Василий Павлович, это удивительно! Запоем читают политическую литературу — Сталина, Маркса, Энгельса». Я посмотрел карточки — действительно читают. Я сильно удивился. Доложил об этом ЧВС. Он мне сказал, что ребята молодцы, пусть развиваются, пусть повышают политическую грамотность. Вскоре он и сам подъехал убедиться на месте, что так и есть.

И тут в дело вмешался КГБ. Оказывается, им пришла разработка на секретаря комсомольской организации полка Бубака, чеха по национальности, но имевшего советское гражданство. Это был грамотный сержант, старше основной массы солдат, поскольку перед службой в армии успел окончить педагогическое училище. В сержантской школе, в которой он учился, сформировалась группа из пяти закадычных друзей. Он был ее неформальным лидером. Политически активный, он считал, что Хрущев нарушает основы марксизма-ленинизма, развивает свой культ личности, ведет партию не туда. Он решил создать новую коммунистическую, истинно ленинскую партию. Его друзья согласились ему помочь. Он разработал не только устав и программу партии, но и план действий по ее организации. После службы в армии он намеревался уехать в Сибирь, туда, где жил Ленин. Оттуда, от истоков, он начнет создавать новую организацию. Эти программы и устав он разослал своим друзьям. Четверо просто посмотрели, а пятый отнес их в КГБ.

Когда стали проверять, то оказалось, что уже несколько месяцев каждый день в казармах после отбоя по нескольку часов шли дискуссии о строительстве новой партии. Основной спор у них разгорелся по вопросу свободы слова. Они считали, что Хрущев не дает людям говорить правду. Получалось так, что солдаты не согласны с политикой партии. Что делать? Судить? За что? Командование пришло к выводу, что арестовывать и судить Бубака нельзя. Нужно победить его на идеологическом фронте. Мне дали задание подготовить доклад по вопросам свободы слова и выступить на дивизионном комсомольском собрании, повесткой, которого было «Партия и свобода слова». Задача была не простая. Я отключился от работы и засел за доклад. Собрал все конспекты ленинских трудов, трудов других философов и особенно Энгельса, у которого нашел его знаменитое определение свободы: «осознанная необходимость». В докладе тезисно изложил основы марксизма-ленинизма, задачи, стоящие перед партией. Рассказал, что свобода вообще и свобода слова в частности — это осознанная необходимость. Необходимость трудиться, защищать Родину, работать. А не так — что захотел, то и говоришь. Привел простые примеры: «Вот вы пришли на завтрак, а его нет. Повар говорит, что он свободный человек и готовить ему не хочется. Что вы будете делать?» Я нахваливал Бубака, говорил, что это умный способный сержант, но силы направлены не туда. Нужно повышать боевую готовность, силы направить на улучшение знаний техники. Это вас раскрепостит, сделает свободными. Слушали меня внимательно, тихо.

Перед собранием я поговорил с ним. Он не хотел выступать, но я настоял: «Нужно. Ты же эту кашу заварил». Он коротко выступил: «Товарищи, я приношу свои извинения. После доклада начальника политотдела дивизии я понял, что многие вопросы понимал неправильно. Теперь у меня открылись глаза, и многое надо переосмысливать». Вот так Бубак был «побежден». Он остается служить, но его отстранили от руководства комсомольской организацией. Потом пришел приказ перевести его в другой полк. Я его вызвал, поблагодарил за службу. Он говорит: «Товарищ полковник, спасибо. Но теперь я понимаю, что в Советском Союзе мне места нет. Мне скоро увольняться, и вряд ли где меня возьмут на работу». Я разубеждал его как мог. Вскоре я получил от него письмо, в котором он описывал, что как он предполагал, так оно и получилось. Везде с ним любезно разговаривали, но на работу не брали: «Теперь я понял, какую ошибку совершил, пойдя против системы». В библиотеке зенитно-артиллерийского полка спрос на политическую литературу пропал совсем.

Служил я честно, и авторитет у меня был большой. В дивизии меня в шутку называли «командир политотдела», а командира дивизии — «начальник дивизии». Один раз я даже выступал на всеармейском совещании политработников в Главпуре, сделав доклад, который потом был опубликован в журнале «Коммунист Вооруженных сил». За него я получил гонорар 5000 рублей, на который купил жене шубу. Однако все это время я ждал назначения на дивизию, но так прошло три года, а назначения нет. Я решил поговорить с начальником Военного совета округа. В разговоре выяснилось, что меня два раза представляли и два раза мою кандидатуру отвергали. Видимо, прошла мода назначать на командирские должности политработников. Вместе мы решили, что раз такое дело, надо ехать на учебу в Академию Генерального штаба.

Учиться в академии мне было нетрудно. С оценками там было так: слушатель в звании «генерал» получал за звание «три», за знания «два», в итоге «пять». Полковник — за звание «два», за знание «два», в итоге «четыре». Два года пролетели незаметно!

Дипломную работу мне выпало писать на тему «Инженерное обеспечение высоких темпов наступления войск армий на Западном театре военных действий». Конечно, я загрустил крепко. Заместителем начальника кафедры инженерных войск был генерал-лейтенант, а впоследствии маршал инженерных войск Аганов. Я пришел к нему и пожаловался, что не имею достаточных знаний в этой области.

— Ничего, посмотри, как раньше работы написаны, сам помозгуй. Потом приходи, посоветуемся.

Он много мне помог и в итоге дал не просто положительный отзыв о дипломе, а указал, что работа «заслуживает большого внимания и может быть использована как учебное пособие для училищ, академий Вооруженных сил». Председателем комиссии был командующий по боевой подготовке Одесского военного округа. Он пригласил меня:

— Василий Павлович, что нам делать? Отзыв у тебя вон какой, пятерку ставить! А у нас идут на пятерку те, у которых нет ни одной четверки. Что ты думаешь, если я тебе четверку поставлю?

— Товарищ генерал, с удовольствием! Не надо мне этой пятерки.

Перед выпуском и отправкой в войска мы попросили, чтобы нас напутствовал министр обороны Малиновский[41]. Долго пришлось его уговаривать — ему было некогда. Наконец нам сообщили, что завтра в академию приедет министр и будет с нами беседовать. Мы пришли, надев все ордена. Кресла были все сдвинуты по краям комнаты, в центре стояли столы. Мы расселись. Входят министр и группа генералов из Генерального штаба, и он обращается к нам:

— Вы тут все добивались встречи со мной. Так вот, я с вами буду беседовать необычным образом. Сейчас всем раздадут задания, карты и карандаши. У вас четыре часа на то, чтобы изучить обстановку, нанести ее на карту, принять решение и написать приказ от имени командующего армией. В туалет можно выходить только с моего личного разрешения.

Надо сказать, что за отведенное время вникнуть в задачу, решить ее и написать приказ — это очень сложно. Помню, мой сосед-генерал все просил меня подсказать ему, что делать, но я и сам с трудом уложился в отведенное время и помочь ему ничем не смог. Прошло четыре часа. Министр встает:

— Товарищи генералы, собрать все работы, подписать, проверить и мне доложить! Когда вы приедете в части, вам будут присланы оценки и отзывы о вашей работе. Ну вот, теперь вы настроены на работу в войсках. Я бы вам посоветовал вот так заниматься, чтобы не давать дремать подчиненным! — После этих слов маршал повернулся и вышел.

Долго мы еще с возмущением вспоминали эту «экзекуцию»! Через два месяца я получил отзыв. Мне поставили четверку, а моему соседу, как я выяснил, — двойку. Но никаких последствий ни для него, ни для меня эти оценки не имели.

Я получил назначение командующим 59-й гвардейской мотострелковой дивизией, дислоцирующейся в Тирасполе. С командующим округом Бабаджаняном[42] у нас были теплые отношения еще со времени моей работы в политотделе дивизии в Феодосии. Я доложил ему по телефону, что прибыл и вступил в должность командира дивизии, и спросил, когда к нему приехать:

— Зачем ко мне ехать? Что, я тебя не знаю, что ли?! Я сам к тебе как-нибудь приеду.

Только месяца через три он сам явился посмотреть, как я устроился и вошел в работу. Надо сказать, что командиры дивизий его очень уважали. Это был тот редкий случай, когда командиры дивизий сами приглашали командующего округом, чтобы он приехал в гости.

Дивизией я прокомандовал три года. В 1968 году на Военном совете округа меня спросили, как я отношусь к тому, что меня назначат командиром корпуса в Симферополь. Корпус я знал прекрасно, так что отказываться не было никакого резона. И вот в конце года мне позвонили из Главного управления кадров и вызвали в Москву. Ехал я туда с легким сердцем, предвкушая беседу в ЦК партии по новому назначению. Приезжаю в ГУК[43], а мне ничего конкретного не говорят, просят приехать к начальнику Генерального штаба, который мне все расскажет. Я сразу понял, что «что-то тут не так». Прихожу к начальнику Генерального штаба маршалу Захарову[44]. Не успел войти, он говорит:

— Ну, ты тоже больной?!

— Да нет, вроде здоровый… — опешил я.

— Вот уже три кандидатуры генералов подобрали главным военным советником в Йемен, и все больные! Увольнять надо таких! Ты поедешь!

— У меня может жена не пройти… она в Комитете работает, — возразил я.

— Не пройдет, один поедешь! Я больше подбирать не буду!

— Договорились. Один вопрос: какая цель моей поездки?

— Откуда, Брюхов, я знаю, какая цель?! Приедешь — на месте разберешься! Но в принципе — помочь создать в Йеменской Арабской Республике армию.

Настроение у меня, надо сказать, было ужасное. Мне уже к тому времени было 45 лет, и через два года командировки я уже буду стар для назначений в войска. Приходилось признать, что полководца из меня не вышло…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.