КОМИССАРЫ
КОМИССАРЫ
Понятия моральной чистоплотности, политической брезгливости и пр. были совершенно неведомы Анне Андреевне Ахматовой. Вернее, как всё или почти всё на этом свете, ей это было ведомо — как феномен, — но казалось несущественным, ненужным для жизни: для продвижения, для преуспевания, для славы, и, как всегда, в этом она была права. И сейчас никто не назовет это в числе реальных добродетелей — так, антураж эпохи романтизма. Другое дело, что и эпоха была другая — просто на каждом шагу реально убивали, мучили, расстреливали, пытали — можно было видеть этих мученных людей, потрогать их, поговорить. Конечно, говорить с ними избегали — кому же приятно, в лучшем случае общались, не прекращали знакомства, но тема пыток и расстреливания несчастных по темницам — это было табу. Табу и для Ахматовой. Ее родного сына пытали, но эта тема не стала для нее даже впоследствии чем-то большим, чем конъюнктурной фишкой, а муж, Пунин, предавший ее сына, комиссар, — не потерял ничего в ее глазах.
Она тяжело переживала арест Пунина, жалела его. Скоро арестуют и ее сына, в третий раз, — по показаниям Пунина. <…> Дополнительную тяжесть приносила ей явная напряженность в отношениях между сыном и Пуниным, возникшая уже после первого ареста. Очевидно, какие-то основания были, если в решении прокуратуры глухо сказано о показаниях Пунина против Левы.
Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 351
Она будет до конца жизни подсказывать, чтобы ее называли дважды вдовой. Пунину она хотела быть вдовой.
ЗНАЯ. Знала — если это знал Лева, ушедший из дома Пунина после освобождения в первый раз. Она, величественная и горделивая, осталась.
У Льва Николаевича не было своей квартиры, он жил с матерью у Пунина. Он ушел из дома Пунина непосредственно после первого ареста в 1935 г., когда Пунин тоже был арестован, но оба были выпущены Сталиным. О показаниях Н. Н. Пунина против Л. Гумилева здесь (в письме из прокуратуры от 6 июля 1954 г.) говорится.
Эмма ГЕРШТЕЙН. Мемуары. Стр. 351
Николай Пунин являл собой пример человека, ради фанатичной преданности идее коммунизма не гнушавшегося ничем, в том числе и предательством старых друзей. Чего стоит одна его статья «Попытки реставрации» в газете «Искусство Коммуны», представляющая собой печатный донос на Николая Гумилева, только что вернувшегося в Советскую Россию! Поэт прорвался из-за границы в голодный и холодный Петроград, чтобы помочь своему народу в строительстве новой культуры, а его земляк-царскосел, недавний сотрудник элитарного журнала «Аполлон» Николай Пунин не стыдится публично обозвать стихи Гумилева «гидрой контрреволюции».
Михаил КРАЛИН. Артур и Анна. Стр. 248
Через пятнадцать лет Пунин «сдаст», оклевещет в ЧК и сына Ахматовой, Леву Гумилева. Она прощала мужчинам физические побои, моральные унижения — и кровь сына — даже не дала никому повода говорить об этом. Где-нибудь в обширном ахматоведении, в подробнейших восторженных воспоминаниях кто-то хоть раз вспомнил об этом? Она — не Приам, поцеловавший руку убийцы сына. Такого персонажа, как она, не было в греческих трагедиях, потому что они были — о трагедиях. А не о грязи.
Вот и второй комиссар, по музыкальной части, комиссар МУЗО.
Артур Лурье, сделавшись комиссаром, не прекратил писать музыку и публиковать свои музыкальные опусы на роскошной веленевой бумаге, благо, и бумага была в его распоряжении.
Программной вещью этого времени стал «Наш марш» на слова Маяковского. В одном из журналов того времени был опубликован приказ Наркомпроса № 109 от 3 октября 1918 года: «<…> Особенно желательно разучить с учащимися хоровое и оркестровое исполнение Интернационала, Дубинушки и Нашего марша (слова Маяковского, музыка Артура Лурье) <…>».
Михаил КРАЛИН. Артур и Анна. Стр. 249
А вот каков он был в жизни, тогда, когда она себя при нем считала Рахилью. Правда, не любимой, правда, не законной, правда, не избранной (короче, Рахиль — это не она).
5 декабря я пошел к Маяковскому опять — мы пили чай — и говорили о Лурье. «Сволочь, — говорит Маяк. — Тоже… всякое Лурье лезет в комиссары, от этого Лурья жизни нет! Как-то мы сидели вместе, заговорили о Блоке, о цыганах, он и говорит: едем туда-то, там цыгане, они нам все сыграют, все споют… я ведь комиссар музыкального отдела. А я говорю: «Это все равно, что с околоточным в публичный дом».
К. И. ЧУКОВСКИЙ. Дневник. 1901–1929. Стр. 150
Маяковскому хватало врожденной брезгливости, чтобы не якшаться с вошедшим во власть комиссаром. Хватало ли ее Ахматовой? Чтобы ответить на этот вопрос, надо понять <…>.
Михаил КРАЛИН. Артур и Анна. Стр. 249
Ахматовой ли брезговать Аграновым и попрекать Лилю Брик? Ее комиссары погаже будут.
Особенно возмущался Пунин, комиссар изобразительных искусств. <…> На столе перед ним лежал портфель. Лицо у него дергалось от нервного тика. Он сказал, что гордится тем, что его забаллотировали в «Дом искусств», ибо это показывает, что буржуазные отбросы ненавидят его… Вдруг Горький встал, очень строгий стал надевать перчатку и, стоя среди комнаты, сказал: «Вот он говорит, что его ненавидят в «Доме искусств». Не знаю. Но я его ненавижу, ненавижу таких людей, как он, и… в их коммунизм не верю». Потом на лестнице говорили мне: «Он раздавил Пунина, как вошь».
К. И. ЧУКОВСКИЙ. Дневник. 1901–1929. Стр. 144–145
При власти был и Вольдемар Шилейко.
1918. Ездила в Москву с Шилейко. У него был мандат, выданный отделом охраны памятников старины и подписанный Н. Троцкой, удостоверяющий, что ему и его жене предоставляется право осматривать различные предметы и накладывать на них печати.
П. Н. ЛУКНИЦКИЙ. Дневники. Кн. 1. Стр. 34
Сама Ахматова лично, хоть и комиссарская жена, не расстреливала несчастных по темницам — не довелось. Осматривала разные вещи у владельцев памятников старины, накладывала печати. А понадобилось решить квартирный вопрос, забрать комнату — упекла с помощью нового любовника-комиссара старого мужа-комиссара в психушку. Никакому Агранову не снилось. Там — по свято сбереженному навету (на самом деле ничего не было, но уж очень складно обвинение звучит) — мол, Лиле Брик не хотелось отпускать Маяковского жениться в Париж, и она якобы попросила Агранова с визой Маяковского попридержать. Так ведь не в психушку же упечь, не в тюрягу!
1925 год, март.
А. Лурье решил вырвать АА от Шилейко. За Шилейко приехала карета скорой помощи, санитары увезли его в больницу. Я: «А предлог какой-нибудь был?» АА: «Предлог? — у него ишиас была… но его в больнице держали месяц».
П. Н. ЛУКНИЦКИЙ. Дневники. Кн. 1. Стр. 45
«Я знаю ее полную достоинства жизнь…»
Борис ПАСТЕРНАК — в письме Сталину
Порыться в архивах Института имени Сербского — может, и найдутся методички по разработкам «юристки» Анны Андреевны Ахматовой. Сколько лет верой и правдой служили борьбе с инакомыслием, а рождены — гением Анны Ахматовой, нашим всем.
Таков был ее ближний круг. Так что же говорить о писателе № 1 Советской России, красном графе Алексее Толстом, который решил приблизить ее к себе, а ведь он был главным редактором всего на свете, лауреатом, хозяином флигеля ну прямо рядом с особняком Рябушинского-Горького, посылал ей в Ташкенте шофера с продуктовыми корзинами, имел прекрасные костюмы!..
Упреком Ахматовой — мол, не водись, грех — мог быть только один Осип Мандельштам. Да будет вам!..
Ахматова — Берлину об Алексее Толстом (и Мандельштаме).
Он мне нравился, хотя он и был причиной гибели лучшего поэта нашей эпохи, которого я любила и который любил меня.
Анна AXMATOВA. Т. 5. Стр. 500
Парадоксы Ахматовой не парадоксальны, как не смешны анекдоты, рассказанные с конца. «На самом деле он подумал… и поэтому сказал так:…» Она взахлеб перечисляет Исайе Берлину своих высокопоставленных друзей — как бы походя, как бы стоя высоко НАД, как бы предоставляя замереть от чудовищности такого сочетания — убийца ее лучшего друга — светски близкий ей человек, ему она подает руку — для поцелуя, щебечет: «Граф» и пр. — игра в фанты на костях. Мандельштам был слишком крупен для Надежды Яковлевны, его образ затмил плоть, даже жена в сверкающей ауре не нащупала тощее тельце, играла с ним в бисер, дала играться и Ахматовой…
Поцеловала руку, с провинциальным кокетством протянутую Ахматовой Алексею Толстому. О Ташкенте Ахматова не распространялась перед Берлиным. Пусть знает про «героизм» — и лучше без подробностей.
Биение себя в грудь Сергеем Есениным прошло Ахматовой незамеченным:
Не расстреливал несчастных по темницам.
Как мы знаем, это очень немало, Есенин гордился этим справедливо, Ахматову это не задевало, более того — она была по другую сторону. Пару несчастных можно было бы и расстрелять. А статистика больших чисел в этом деле и вовсе была бы величественна. Ахматова не отказалась бы поиметь в пажах инфернальную фигуру. Толстого она очень любила, хотя он был причиной гибели ее лучшего друга. Рыдает (см. версию И. Берлина). Это не первый и не единственный комиссар, который помогал ей предавать сестер и братьев.
Анна Ахматова — обостренная совесть эпохи. Она очень строго судит — других. Особенно, конечно, женщин.
«Знаменитый салон должен был бы называться иначе… И половина посетителей — следователи. Всемогущий Агранов был Лилиным очередным любовником. Он, по Лилиной просьбе, не пустил Маяковского в Париж, к Яковлевой, и Маяковский застрелился».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 547
Есть небольшая разница: всего лишь ИЗ-ЗА Агранова Маяковский застрелился САМ (если здесь вообще было «из-за», но вот «сам» — несомненно было), а Алексей Толстой ЛИЧНО застрелил Мандельштама. Такова, по крайней мере, версия Ахматовой.
После комиссаров пошла мелочь: шпионы.
Юзеф Чапский.
Бродский: Отношения с Чапским могли быть только осторожными. Ведь он, насколько я знаю, занимался контрразведкой у генерала Андерса.
Соломон ВОЛКОВ. Диалоги с Бродским. Стр. 247
Сэр Исайя Берлин.
Волков: В своих воспоминаниях Берлин настаивает, что шпионом он никогда не был. Но его рапорты из британского посольства в Москве вполне соответствуют советским представлениям о шпионской деятельности.
Бродский: Советским, но не ахматовским. Иосиф Александрович, а она что — их читала? чтобы сравнивать со своими представлениями или непредставлениями о шпионской деятельности? Хотя Ахматова, думаю, догадывалась о служебных обязанностях Берлина.
Соломон ВОЛКОВ. Диалоги с Бродским. Стр. 247
Не сомневаюсь. Похвальная небрезгливость.
Однако это все-таки ее страна, верно? «Не с теми я, кто бросил землю» и прочее. Она с теми, кто против нее шпионит.
О Цветаевой.
«Уверяю вас, Лидия Корнеевна, Марина про Сергея была отлично осведомлена».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 259
Осведомлена-осведомитель-осведомительница… Все — осведомители.
И тут выходит Анна Андреевна Ахматова в белом фраке.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.