«СТЕНЬКИ РАЗИНА РАБОТНИЧКИ»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

«СТЕНЬКИ РАЗИНА РАБОТНИЧКИ»

Ушла станица с повинной грамотой в Москву, скрылся на время Василий Ус, затихли по своим берлогам, укрылись от сыскных отрядов беглые люди вдоль реки Дона, вновь стал прибирать к своим рукам чуть пошатнувшуюся власть войсковой атаман.

Наступал январь 1667 года. Плотным кольцом обложили со всех сторон верховье Дона сыскные отряды. В январские студеные дни возникали они неожиданно перед казацкими крепостицами и городками, лютовали по Дону служилые люди полковника Матвея Кравкова. В Разрядном приказе на Москве подьячие умаялись записывать пыточные речи разных бунташных и беглых людей.

А на низовье ставились всю осень и зиму турецкие и крымские крепости: строил турецкий султан прочный заслон против казацкого воровства, а заодно слал посольства в Москву для подкрепления любви и дружбы. Но казацкая старшина не тужила: исправно шло на низ царское жалованье, а что беглых да «голых» в верховых городках хватали — так бог с ними, с непутными государевыми отступниками. В крымские улусы старшина и домовитые казаки более не рвались, обленились. Да и как не облениться: давно не ходили они походами, привыкли нанимать на такое дело голутвенных, а сами сидели в Черкасске, ждали своей доли дувана, считали и хоронили добро.

Но недолго стояла тишина в Черкасске. Верные люди донесли Корниле Яковлеву, что, не сказав ничего старшине, ушел невесть куда из Черкасска казак Стенька Разин, а, чают, подался он на верховые городки.

Некоторое время не было вестей от Разина, а потом он снова появился в Черкасске, но уже не прежний, безучастный и молчаливый, а злой и дерзкий. Привел с собой Стенька из верховых городков разных «голых» людей, и те люди шумели по Черкасску, похвалялись уйти за зипунами без ведома Войскового круга, а иные обещались вывести под корень помещичье и воеводское семя.

В Черкасск приходили вести, что вновь зашумели голутвенные и на верховьях. Собираются во многие круги, одни зовут идти за зипунами к турецким берегам. Другие тянут на Волгу и Хвалынское море, третьи уговаривают двинуться на Яик или нанести удар по ногаям. Но пуще всего кричит голь, доносили Корниловы лазутчики, что надо-де идти выводить изменников бояр и воевод, помещиков и дьяков, посчитаться с Долгоруким да Борятинским, которые не любы казакам и всем вольным людям, взять зипуны не на море и не на Волге-реке, а по помещиковым усадьбам и верно служить тем службу великому государю Алексею Михайловичу.

И чем громче шумели голутвенные в верховых городках, тем меньше покоя становилось в самой столице Войска Донского. Объявились вдруг многие голутвенные люди и в Черкасске. Повылезали они из окружающих городков и станиц, пришли из своих развалюх, что лепились по окраинам Черкасска. Раньше здесь не было слышно их голоса, не встревали они в дела старшины, слушали, что говорят домовитые казаки, благодарили, если разрешали им сходить в поход. Теперь же стали меняться времена в Черкасске. Собиралась местная и пришлая голь на главной войсковой площади, буянила по кабакам, грозила старшине чуть не в открытую, а в верховье Дона все прибывало и прибывало голутвенных людей. Вооруженные кто саблей, кто ружьем, а кто дубиной или рогатиной, они кричали, что не сегодня завтра уйдут к турецким или персидским берегам, а вернутся и наведут настоящий порядок на Дону.

Шумела голь, и вместе с голью шумел Степан Разин. За несколько недель перед тем обошел он верховые городки, встретился со старыми друзьями. Шла молва, что виделся и говорил он опять с Василием Усом, а о чем — неизвестно. Вопили голутвенные против войсковой старшины, против бояр и воевод, а вместе с ними вопил и Разин. Поначалу «голые» люди не очень доверяли Корнилову крестнику. Знали, что служил Разин посольскую службу царю, встречался с большими людьми в Посольском приказе, знали, что поддерживал его войсковой атаман всячески и благоволил к нему сверх меры. Но слыхали голутвенные, что будто повесил Долгорукий Степанова брата наказал самого Разина, что давно уже не в чести Степан у войсковой старшины и порвал любовь и дружбу с войсковым атаманом.

Зато голутвенным льстило, что пришел к ним известный смелый и бывалый казак, удачливый головщик, который знал все ходы и выходы на Москве, и в Астрахани, на Царицыне и у калмыков.

Бродил Разин вместе с голутвенными по Черкасску, задирался, звал голутвенных в поход за зипунами в турецкие и крымские земли, грозил старшине, ежели закроет та для голутвенных низовье Дона и не выпустит их в поход.

Чисто и небогато одетый, но в дорогом отцовском оружии, с утра уже хвативший чарку, Степан говорил голутвенной ватаге на черкасской площади, что настало время самим решать все дела на Дону:

— Хватит, натерпелись мы власти атамановой да старшинской. Старшина норовит стакнуться с Москвой. Ей бы только жалованье государево да покой, а мы хочем служить свою службу великому государю, боронить его украйны, идти походом на бесерменские земли, добывать себе зипунов, а то обносились и запаршивели вовсе голутвенные казаки.

Слушали голутвенные люди речи Разина, хмелели еще больше от его слов, вопили, что готовы они идти со Степаном Тимофеевичем к турецким берегам, а заодно уж вот-вот расправятся с изменной старшиной.

Хмелел от своих речей и сам Степан. Хватит, отсиделся он на печке, теперь дастала и его пора. Чем он хуже прежних казацких атаманов Наума Васильева, или Михайлы Самаренина иди самого войскового атамана многоопытного да трусливого Корнилы Яковлева? Хватит ему выжидать и присматривать из-за угла, спрашивать на каждый шаг изволения Войскового круга. Он сам себе и атаман и круг. Да разве можно теперь жить по старому, когда вся Русь, весь Дон раскололись надвое, когда вольных казаков правят и ловят как зверей, когда любой воевода может за здорово живешь повесить казацкого атамана?

Горька ему стала милость воеводская. Не мог забыть Разин крик и издевку князя Долгорукого. Смутно теплилась мысль при случае достать воеводу, свести с ним старые счеты.

А голытьбы в Черкасске все прибывало. Говорили, что собирал-де Разин в городе людей, желая захватить атаманство в свои руки, свернуть голову старшине.

Беспокоился Корнило Яковлев. Несколько раз приходил он к Степану с увещеваниями, но не стал с ним долго говорить Разин. Просил лишь дать проход его людям к турецким берегам, в остальном же стоял на своем, защищал голутвенный люд, издевался над домовитыми казаками — слугами великого государя. В ответ Корнило Яковлев собрал Войсковой круг, чтобы унять голутвенных, изрядно пригрозить им. Но те даже не откликнулись на призыв войскового атамана. Круг шел сам по себе, а голутвенные шумели поодаль, ругали войсковую старшину, задирались с домовитыми казаками. Дружки Разина горланили только-только сложенную песню про своего новоявленного атамана:

У нас-то было, братцы, на тихом Дону,

Породился удал добрый молодец,

По имени Стенька Разин Тимофеевич.

В казацкий круг Степанушка не хаживал,

Ходил-гулял Степанушка во царев кабак.

Он думал крепку думушку с голытьбою:

— Судари мои, братцы, голь кабацкая!

Поедем мы, братцы, на синее море гулять,

Разобьем, братцы, бусурманские корабли

— Возьмем мы казны сколько надобно!

Смехом, криками, дерзкими песнями нарушала голь разговор Войскового круга, расходились домовитые казаки по своим дворам, хоронили добро в подполах и огородах, с опаскою ждали, как повернутся дела далее.

Корнило Яковлев послал тайных гонцов в Воронеж с извещением к тамошнему воеводе, что новое недоброе дело начинается на Дону, бунтуют голутвенные люди и приготовляются к воровству, а к какому, пока неведомо, а он, Корнило, их на низ пускать не хочет, как и указывал великий государь.

Наступил день, и Степан Разин сам пришел к войсковому атаману.

— Отпусти, Корнило, пошарпать турецкие берега, казаки обнищали и обносились. Люди мои уже готовы, а собралось их для этого дела достаточно. Не дашь выхода, сами уйдем, нельзя больше держать казаков в Черкасске, весна подходит, сам знаешь.

Но войсковой атаман не стал даже и слушать. Хотя и опасались домовитые казаки Стенькиных затей, но пока сила была на их стороне. В несколько часов могли собрать они хорошо вооруженное войско, заступить путь к морю. Корнило так и сказал:

— Пойдете силой — собьем вас и выдадим для розыску воеводам.

Пустить голутвенных людей гулять по Причерноморью — означало навлечь на себя великий гнев государя всея Руси. Турецкий султан, слава богу, вел себя смирно, заказывал и крымскому хану нападать на русские украйны, и ссорить Москву с Крымом было казакам не с руки.

Не стал спорить Разин, пришел к своим голутвенным, сказал им, что не пускает на низ старшина, а идти поперек сейчас нельзя: сила одолеет силу.

— Мы еще вернемся, братцы, посчитаемся с домовитыми, не дают нам турецкие берега шарпать, так мы пошарпаем их самих. А сейчас не пойти ли нам, братцы, за золотом и серебром к персидским берегам. Выйдем на Волгу, там уже гуляют наши люди, а оттуда перейдем либо на Яик, либо уйдем в Персию. Застав там казачьих нет, войсковому атаману нас не достать, а что люди великого государя… так мы ведь тоже его верные слуги, пусть и нас жалует. Вон Васька Ус на Тулу ходил да принес с собой хлебный царский запас. А мы чем хуже?

Громко смеялись казаки на слова своего атамана, хлопали друг друга по спинам от радости, глядя на хитрости Разина. Призвал Разин голутвенных казаков и всех, кто захочет, уйти с ним в верховые городки и там уж решать, куда идти походом.

На следующий день стали голутвенные казаки собираться к уходу. Собрали они свою жалкую рухлядишку, заперли обветшалые дома. Многие жили бобылями в чьих-нибудь дворах — тем и вовсе было легко, закрыл за собой ворота и был таков.

Перед уходом из Черкасска еще раз говорил Степан со своим крестным отцом:

— Ну, смотри, Корнило, накликаешь ты на себя наш гнев, плохо тебе будет.

— Иди, иди, крестник, — угрюмо говорил Корнило. — Я уж из пуганых пуганый, ты меня не стращай, а до виселицы, я скажу, догуляешься, если так гулять начинаешь.

В начале апреля 1667 года Степан Разин посадил свой небольшой отряд на четыре струга и отплыл из Черкас-ска вверх по Дону. А вскоре после ухода Разина полетела грамотка в Москву от войскового атамана. Теперь уже не воронежскому воеводе, а начальнику Посольского приказа доносил Корнило Яковлев, что ушел Стенька Разин из Черкасска на верховые городки и достать его там будет нельзя. Куда он пойдет оттуда, того Войсковой круг не знает, а похвалялись голутвенные люди выйти на Волгу, а оттуда — на Хвалынекое море пошарпать персидские берега.

А в это время плыл небольшой разинский караван по реке Дону.

Разлился в ту пору Дон широко против обычного. Не плыли, а летели струги над серой водой, плавно, но быстро взмахивали гребцы веслами и дружно погружали их в мутноватую весеннюю воду. Торопился Разин наверх, уходило дорогое весеннее время.

Из станиц и городков выходили на берег казаки с женами и ребятишками, смотрели на проплывавший караван, дивились на людей, сидящих в стругах. А люди там были невесть какие: ни казаки, ни крестьяне, ни ярыжки — не поймешь. По одежде виделась самая что ни на есть голь: одеты в лохмотья, перепоясаны веревками, кафтанишки и армячишки в дырах, тело голое сверкает, вооружены чем бог послал. Зато веселье, смех, шутка были в стругах казацкие: шумели люди в стругах на всю реку Дон, задирали станичников. Весело было на реке Дон.

— Куда путь держите, робята? — спрашивали с берега.

— Погулять по Волге хотим, — отвечали со стругов, — айда с нами.

— С кем идете-то?

— С атаманом Степаном Тимофеевичем Разиным и с есаулами.

На эти слова иные на берегу отворачивались, плевали в сторону — скажи на милость, новый атаман у беспорточных выискался, брат бунтовщика и сам видимый бунтовщик Стенька. Другие бежали к себе на двор, собирали нехитрую рухлядишку, хватали саблю либо ружье, бежали к лодкам и отправлялись вдогонку за стругами Разина.

Днем разницы шли походом, а к вечеру приставали к берегу, останавливались по станицам, и начиналась потеха. Голутвенные разбивали стан рядом с селением, а потом шли по дворам. Тех, кто победнее, не трогали, а домовитых, прожиточных казаков задирали изрядно.

Степан входил хозяином во двор, осматривал хозяйство, потом говорил своим «голым» людям: «Вишь разжились на казацком горе, зажирели на московских харчах. Говори, харя твоя поганая, сколько от Москвы жалованья получал, рассказывай, как изменничал, как снюхивался с московскими воеводами. Небось не одного доброго вольного казака Долгорукому да Борятинскому выдал? Отвечай же мне, казацкому атаману!»

Зол и хмур становился Степан в эти минуты, дрожал прожиточный казак как осиновый лист на ветру, притихали и сами голутвенные, смотря на гнев атамана.

— А ну-ка, робята, порастрясите добра молодца, чтобы ему впредь было неповадно воровать против казаков да изменничать.

Бросалась голытьба в богатые горницы, летели, вываливались оттуда на двор дорогие ткани, посуда, доброе оружие, ковры, разная рухлядишка. Тащили голутвенные все это в свой стан, делили там, принаряжались. Порой срывали они злобу на прожиточных казаках — драли их за бороду, таскали по двору — береги впредь казацкие вольности, с воеводами не снюхивайся, против своего брата казака не кровопийствуй.

Шла молва по Дону впереди стругов, что грабит Стенька домовитых, бьет и дерет их, а голутвенных ласкает, берет в свое войско. Хоронились прожиточные казаки в погребах и банях, прятали на огородах свое добро, а голутвенные люди по станицам ждали прихода разинцев и, едва их струги показывались в виду станицы, бежали на берег, вопили за своих радетелей и защитников, собирались в путь.

Десятки новых казаков примкнули к Разину во время его короткого плавания по Дону.

Степан плыл на головном судне. Строго и прямо оглядывал он свой караван — четыре длинных, идущих голова в голову струга, а за ними десятки донских остроносых лодок, плоскодонных паузков, маленьких парусников.

С почтением смотрели голутвенные на своего атамана. Говорил Степан немного, но всегда к делу, решения принимал твердо и быстро, учил казаков слушаться себя, в станицах судил по справедливости. А больше всего удивлял их Разин тем, как он возвышал и почитал простых людей, с какой злой и смелой насмешкой говорил о государевых воеводах и служилых людях, обо всех, кто наживался на народном горе. Одним это было все равно, а иные, натерпевшись и хватив лиха в государстве Московском, слушали Разина с великим вниманием.

На подходах к верховым городкам Разину пришло известие, что вдоль берега скоро и бережно идет из Черкасска вослед ему казацкий конный отряд, посланный Корнилой Яковлевым, Наказано черкасским низовым казакам задержать голутвенных, перенять их, вернуть на старые места, а Стеньку силой привести в Черкасск и унять от воровства. А вскоре показался и сам отряд. Покрутились казаки на берегу, посмотрели на разинские лодки, но преследовать не решились, а им со стругов и лодок улюлюкали, свистели, потешались над ними голутвенные люди.

— Доберемся мы до вас, — кричали с воды, — пошарпаем дворы ваши, посмотрим, что за зипуны у вас!

Погрозил Степан кулаком казачьему отряду, но приставать к берегу не велел, торопился наверх, да не догнать бы им было конных: как увидели они многие лодки и многих людей в них, так и повернули коней вспять. Прокричали лишь напоследок, что придет время и возьмет их, воров, силой войсковой атаман. Объявлял Корнило Яковлев открытую войну своему взбунтовавшемуся крестнику.

К середине апреля 1667 года разинские струги достигли верховых городков. Сошли казаки на берег, поставили около стругов и лодок крепкий караул и отправились в Паншин городок.

Любили здесь собираться голутвенные казаки. Стал этот городок как бы столицей голутвенного казачества. Да и городка-то вовсе не было: так, десятка два изб стояло полукружьем на холме, а вокруг землянки да шалаши, в которых спасались от холодов и дождей пришлые люди. Зато место было удобное. Отсюда ходу до Волги несколько дней, можно и пешим и конным, а можно и струги волоком перетащить. Укрывались в Паншине и беглые крестьяне, и холопы, и ярыжки с волжских судов, отсюда уходили легкие отряды погулять по Волге и Хвалынскому морю. Трудно было достать Паншин городок из Черкасска, и все же по указам царя доставали домовитые казаки до Паншина, жгли они городок дотла, засыпали землянки, разметывали шалаши, разгоняли голь в разные стороны, но проходило время, и вновь собирались здесь голутвенные люди, отстраивали избы, рыли землянки, шумели, уходили казаковать на Волгу и по русским уездам, и вновь закипала жизнь в Паншине.

С ранней весны 1667 года особенно шумно и беспокойно стало в Паншине и в соседнем, Качалинском, городках. Голутвенные бродили по городкам, похвалялись учинить вскоре веселое дело на Волге. Приходили в городки люди из Черкасска, шептались тайно, по углам, со здешними казаками и беглыми людьми. Отсюда уходили лазутчики в уездные русские города, а с какой целью, то было неведомо. Несколько казачьих отрядов вдруг снялось из городков и еще зимним временем вышло на Волгу, Тайные государевы лазутчики сбились с ног, шныряли и пронюхивали дела в верховых городках. Потом везли тайные гонцы грамоты в Царицын, Воронеж, в Москву, в Посольский приказу с доносами на новый великий воровской умысел донских верховых казаков. А оттуда шли грозные наказы воеводам по городам.

В апреле астраханский воевода Иван Хилков получил грамоту из приказа Казанского дворца, а наказывалось в грамоте жить воеводе на Астрахани с великим береженьем потому, что на «Дону, в Паншине и в Качалинском городках збираются воровать на Волгу многие воровские казаки, а чаять-де, их будет с 2000 человек. И хотят, взяв под Царицыном струги и лотки в день за боем, итти для воровства».

Известия о сборе голутвенных казаков в Паншине и Качалинском городках и наказы о великом береженье против ведомых бунтовщиков рассылались и в другие русские города.

Научена была Москва походом Василия Уса, боялась повторений нового выхода казаков на южнорусские рубежи, смуты среди уездных людей и холопов. Указывал великий государь пресечь новое ожидаемое воровство если не силами Войскового круга, то опытам, сноровкой, воинским умением своих воевод.

Еще не слышен и не виден был Разин, еще не дошло его имя не то что до Москвы, но даже до Царицына или Астрахани, да и сам он еще был на пути к Паншину и Качалинскому городкам, а тревога, вызванная его замыслами, бежала во все стороны от реки Дона. С замиранием сердечным говорила голутвенные о новом походе, а что, куда — никто не знал толком, только ожидали и надеялись все сверх всякой меры.

Беспокоились воеводы. Никто не знал, что затевают голутвенные казаки, но виделось, что не простое это будет дело и люди стоят за ним не простые.

А Разин ни словом, ни намеком не выдавал своих мыслей: только и делал, что слал людей всю зиму в верховые города, будоражил их сладкими надеждами, подогревал ненависть к боярам, воеводам и домовитым казакам.

К весне дали себя знать казацкие отряды и лазутчики, ушедшие из верховых городков на Волгу и далее. Из Царицына сообщил в Москву, в приказ Казанского дворца, воевода Андрей Ужковский, что напали воровские казаки на струг с икрою и на струг е животами[20] нижегородского посадского человека Степана Аникеева и пограбили струги, и ушли на Дон в воровской Качалинский городок. «А чаять-де, — писал царицынский воевода, — что приходили те казаки для проведывания на Волге стругов и лоток». Предупреждал воевада, что идет слух о том, что будет у казаков великое воровское собранье, а стругов и лодок на Волге и по разным урочищам стоит много: зимой вмерзли; их-то и высматривали казаки и сосчитывали.

В апреле пришла новая весть из Астрахани: напали казаки числом в семьдесят человек на торговых людей, ехавших из Терского городка в Астрахань, а были казаки в двух стругах. Товары забрали, а в людей стреляли из ружей, но никого не убили и не ранили, а так, попугали. Быстро вышли из Астрахани конные стрельцы со стрелецкими головами Василием Лопатиным и Семеном Яновым на поиск. Нашли стрельцы тех казаков на взморье и учинили им бой, побили многих и пометали в воду, а остальные ушли степью.

Все вести от посланных казацких отрядов стягивались к Паншину.

Еще лишь подходил Разин к верховьям Дона, а люди его верные уже обо всем проведывали — и на Царицыне, и на Волге, и на взморье. Где сколько «стоит стругов, и где стрелецкие заставы, и как стрельцы — горазды ли воевать с казаками.

Весть о приходе Степана Разина в Паншин городок быстро разнеслась по всему верховью Дона. И сразу пришло в движение голутвенное казачество. Отовсюду шла в Паншин люди, в кузницах ковали сабли и пики, дымили костры на берегах Дона — казаки заново конопатили и смолили лодки, запах смолы летел над городком, из урочищ и камышовых зарослей вытягивали запрятанные там челны, запасали порох, делали пули.

Степан с самого появления в Паншине не знал по коя. Он осматривал струги и лодки, указывал, как лучше снаряжать их в поход, посылал лазутчиков в сторону Царицына за верными вестями, ходил сам в Качалинский и иные городки. Скоро каждый уже знал Разина в лицо, многие люди говорили с ним, и для каждого у Степана находилось доброе слово, ободрение, шутка.

— Ну что, — говорил он крестьянину, смотревшему на атамана во все глаза, — замерз, сердешный? — И он клал руку ему на плечо, прикрытое рваной дерюжкой. — Плохо, видать, тебя хозяин одевал, коль тело сквозь одежу просвечивает. Ничего, скоро доберемся мы до твоего хозяина, научим его уважать вольных казаков, иди-ка ты, сердешный, к есаулу, он тебя определит.

Исхолодавшиеся и голодные люди, беглые и неприкаянные — вся голь верховая дивилась на атаманову ласку и простоту. Говорил Степан всем беглым и неприкаянным: «Вот выйдем на Волгу, и кончатся ваши мучения — сами себе хозяевами будете, а над вами только бог один, и ни воевод тебе, ни бояр, ни помещиков, ни казацкой старшины, бери зипунов сколько хочешь, владей всем. Живи, как вольный казак живет».

Вопили голутвенные за атамана Степана Тимофеевича, торопились на Волгу и за море.

Звал Разин за зипунами, обещал добычу богатую и обильную пищу, а разговор нет-нет да и свертывал на воевод царских да бояр, посматривал искоса, как встречают люди его слова.

А встречали хорошо. Мятежный и бунташный народ собирался в Паншине, головы отчаянные: приходили те, кто не хотел терпеть боле крепостной неволи, тягостных поборов, колодок. Таких плохим словом про боярина не испугаешь, скорее повеселишь сердце.

Шумели казачьи верховые городки. В открытую собирал Разин свое войско. Теперь, когда людей, кто шел с ним, перевалило за две тысячи, не боялся и не таился он больше. Только торопил есаулов и сотников да говорил с пришлыми людьми, что приходили в казачий табор: кто, откуда — только смотри в глаза, говори атаману правду, — где был по дороге, что видел, что думают люди по селам и городам, много ли стрельцов встречал в пути и откуда ждать их теперь? Все интересовало Разина: какие воеводы по городам сидят, чаять ли их перемены в ближайшее время, доволен ли народ воеводами или, напротив, бунтует и грозится, что говорят по слободам и слободкам?

Быстро доходили вести из Паншина и Качалинского городка до Москвы, а как, то было казакам неизвестно. Да и не знали они, что скакали из столицы срочные государевы гонцы в южные города с тайными грамотами за пазухой. Наказывалось в грамотах держать и блюсти города с великим береженьем и казакам на Волге и на иных реках воровать не дать, и на море не пропустить, и обо всем проведать доподлинно, где стоят казаки, сколько их, и кто именем у них атаман и есаулы, и что замышляют они. Готовились воеводы, ссылались меж собою грамотами, опасались, собирали по городами служилых людей для промысла над ворами и мятежниками. Первым на свой страх начал действовать царицынский воевода Андрей Унковский…

Однажды утром, когда казацкий табор уже проснулся и начинал свои повседневные хлопоты, на берег Дона от Царицына вышли пять человек, которые сказались посланцами от воеводы Унковского. Главным среди них назвали казака Ивана Бакулина. Кричали царицынские люди в казацкий табор, что шли они трудным путем от Царицына и теперь хотят говорить с казацким атаманом.

Посланцы видели, как забегали казаки, как поднялась суета на маленьком островке. А вскоре на берег вышел важный и представительный казак с негустой бородой, в хорошем кафтане и при оружии, рядом с ним шло еще несколько человек.

— Ну, я атаман, Степам Тимофеевич Разин, а это мои есаулы и сотники! — крикнул казак. — Что надобно от меня воеводе Унковскому?

Со всех сторон окружала полая вода остров, на котором разбили казаки табор под Паншином, — ни пройти, ни проехать туда было нельзя. Покрутился на берегу Иван Бакулин, попросился на остров, но отказал Разин: «Говори с берега, что за дело, а мы тут разберемся».

— Приказал тебе воевода уняться и вернуться обратно на Дон, а людей своих распустить.

Дружным смехом встретили казаки слова Бакулина. А тот продолжал:

— А не уйметесь вы, воевода приказал сбить ваш городок и людей ваших перенять.

Снова засмеялись казаки.

— А ну-ка взять их, робята! — приказал Разин. Быстро полетели от островка легкие казацкие лодки, и не успели воеводские посланцы опомниться, как уже подскочили к ним казаки, отняли оружие и припасы, бросили в струги, притащили к атаману.

Разин подошел к Бакулину, осмотрел с ног до головы, да так, что съежился бывалый казак, а потом спокойно и достойно сказал:

— Поезжай-ка ты к своему воеводе да скажи ему, чтоб не посылал ко мне своих служилых людей, а не то я велю перебить их, а город ваш, Царицын, велю сжечь.

Загудели одобрительно казаки, пошла весть по острову, что дерзко и смело ответил Разин воеводскому посланцу.

— А сейчас, — закончил Степан, — чтоб не было вас боле здесь, не то худо с вами мои люди сделают, идите, пока мы добрые. — И засмеялся, повернулся спиной к Бакулину, пошел по своим делам, а за ним есаулы и сотники.

Посадили Бакулина в лодку, перевезли на другой берег и выставили из городка. А уже через несколько дней Бакулин докладывал царицынскому воеводе: «Стоит Стенька на высоких буграх, а кругом его полая вода: ни пройти, ни проехать, ни проведать, сколько их там есть, ни «языка» поймать никак не можно, а кажись, человек тысячу будет, а может быть, и поболее». А больше ничего толком сказать Бакулин не мог.

Беспокойным человеком и истовым воеводой показал себя Андрей Унковский. Через несколько дней он снова послал в стан к Разину своих людей. Пришли в Паншин городок священник одной из царицынских церквей вместе с монашком. Беспрепятственно прошли они до Паншина и там, молясь, много увидали и разведали, однако до Разина не дошли. Строже стали порядки в разинском таборе, в стан к атаману пропускали теперь лишь по особому. на то разрешению. Видели духовные люди с берега, как появлялся несколько раз Разин в своем городке: шел впереди, а чуть поодаль есаулы и сотники. Выслушивал людей Степан приветливо, но и с достоинством, и не всякий человек теперь мог, как говорили, дойти до атамана. Несколько верных казаков ходили за Степаном по пятам, оберегая от всякого лиха.

Пришли лазутчики назад в Царицын ни с чем. Видели лишь, как гнали по реке со всех концов струги, да чувствовалось по веселому гулу и суете в городке, что вот-вот двинется с места вся ватага. Узнали они со слухов, куда направляется Разин. Говорили люди, что собирается он идти на Волгу, а потом на Яик, а потом нанести удар по владениям тарковского шамхала Суркая, жившего по берегу Хвалынского моря.

Проходили дни, но Разин не торопился. Необычно начинал новый атаман свой поход. Кажется, чего легче: собралось людей две тысячи с лишком, струги под рукой, вода стоит высоко, и айда вперед гулять по Волге, да грабить торговых людей, татар да калмыков, досаждать воеводам, как это делали деды и прадеды. К этому и звали его друзья — не медлить, уйти из Паншина, пока не достали их там Войсковой круг и воеводские полки. Но Разин начал с другого: проявил большую осмотрительность, основательность и осторожность. Сначала сам погулял и по Дону, и по реке Иловле, побродил по верховым городкам, разослал кругом лазутчиков, а разбив свой табор близ Паншина городка, отгородился от мира, перенял на свой берег все струги и лодки, поставил вокруг стана крепкие караулы, приказал своим людям укреплять табор казацким обычаем, будто были уже казаки в походе где-нибудь среди своих врагов. Насыпали казаки вокруг стана земляной вал на своих буграх, обнесли его частоколом, выкопали землянки и расселились в них, поставили и несколько рубленых изб для атамана и своей старшины. А уже отсюда, с бугров под Паншином, послал Степан своих лазутчиков под Царицын — разведывать все доподлинно о государевых стрельцах, а главное: высмотреть и сосчитать по рекам и урочищам струги.

Позаботился Разин и о добром вооружении и снаряжении своих людей. Разинские гонцы вдруг появились в окрестных городках, дошли до Воронежа, приглашали торговых и ремесленных людей приезжать в Паншин торговать кто чем мог. Всю весну тянулись торговые люди и верховые городки, везли с собой, как просили казаки, порох, свинец, ружья, сабли, а казаки давали взамен свою последнюю рухлядишку, спускали все по дешевой цене, надеялись взять новые зипуны в походе.

…Степан сидел перед своей избой на добытом невесть откуда красивом стульчике, рядом стояли есаулы.

— Откуда, кто таков? — строго и пристрастно спрашивал атаман — боялся лазутчиков воеводских. — Неволей какой или своей волей в казаки идешь, готов ли на подвиги ради вольности казацкой и славы, будешь ли верно служить своему атаману и блюсти казацкие обычаи?

И пока пришлый человек отвечал атаману, Разин буравил его своим взглядом, вглядывался в глаза, искал и лице правду. Потом оборачивался назад, говорил: «Дайте молодцу оружие, определите в сотню, верю, добрый будет казак». А бывало, мрачнел Разин, наливался злобой, косил глазами, вскакивал и хватал пришлого человека за ворот, драл рубаху до пупа:

— Да как ты смеешь врать мне, атаману? Крестьянин, говоришь? Помещичий страдалец? А ну покажи-ка руки, боярский прихвостень! — Швырял лазутчика одним взмахом кулака на землю, хватался в сердцах за саблю, отделанную драгоценными каменьями. Успокаивал его старшина, шептали что-то на ухо есаулы. Отходил он, отворачивался в сторону. Уползал прочь боярский человек под насмешливые возгласы казаков, выталкивали его к берегу, бросали в воду — плыви на тот берег в студеной апрельской воде, чтоб неповадно было впредь проникать злым умыслом в казацкий стан.

И за всей этой видимой суетой никто даже из ближайших к Разину людей не знал толком, чего же хочет атаман. Видели лишь, что злым словом поминает он бояр и воевод и прельщает тем сверх меры простых людей, понимали, что нужны струги Разину для выхода на Волгу и на море, а дальше гадали кто что мог. Умел Степан хранить свои мысли в тайне. Никому не доверял их, так как понимал, что кругом него кишмя кишат лазутчики, много темных людей проходит через Паншин и Качалинский городки, уйдут с ними верные вести к воеводам по городам, и тогда худо начнется казацкий поход, о котором хлопотал Разин вот уже несколько месяцев. Больше всего страшился Степан, что обложат его воеводы в городках раньше времени, не дадут выйти на Волгу. Потому и говорил он даже близким своим людям, что хочет послужить великому государю, как казацкие атаманы и до него служивали. Хорошо помнил Степан, что такая «служба» позволила Василию Усу дойти до Тулы и уйти от государева наказанья, что Москве тоже было мало выгоды без дела задирать казаков. Лукавил Разин, выгадывал время.

Наконец все было готово к предстоящему походу.

Торжественно проводили верховые городки казаков в долгий путь. Весь народ вышел на берег. Качались на пышных водах весеннего Дона свежепросмоленные казачьи струги, пахло струганой древесиной, трепетало на переднем челне атаманово знамя. Казаки погрузили боевые припасы, еству и питье, разместились по судам, гребцы заняли свои места у уключин; на передний струг вошел по проложенным мосткам сам атаман, в другие струги вошли есаулы. Степан сел на лавку, махнул рукой, и струги стали медленно разворачиваться против течения реки, выходя на стремнину.

Первые часы плавания прошли благополучно. Едва казаки потеряли из виду городки, как тут же повернули к берегу, где было помельче и где струги шли легче. Так плыли до полудня. А к полудню на берегу появились первые стрелецкие заставы. Конные стрельцы скакали вдоль берега, кричали казакам, чтоб бросили воровать и возвращались к себе по станицам.

— Разбойники, — кричал стрелецкий голова, — уймитесь, не то быть вам в великой опале от государя!

— Не разбойники мы, — отвечали весело казаки со стругов, — а работнички нашего атамана Степана Тимофеевича Разина, и мы сами слуги великого государя. Он нас милует и жалует, а вы сгиньте, окаянные, не то не быть вам живу.

Но стрельцы не унимались. Подоспели еще конные, и теперь они грозили саблями и пищалями, если казаки не повернут назад.

Разин действовал быстро и решительно. Струги повернули к берегу, ткнулись носами в прибрежный песок; казаки выскочили, взобрались на берег и немедленно ударили по стрельцам, которые не ожидали такого натиска. Одних рубили саблями, других стреляли из пищалей. Бросились стрельцы врассыпную в степь, а казаки кричали им вслед, чтобы не смели больше попадаться им на пути, не то всех убьют до смерти.

В следующие дни казаки сбили еще несколько небольших стрелецких застав и очистили себе путь на Царицын. Они вышли из стругов в самой излучине Дона, где он ближе всего подходит к Волге, вытащили лодки на берег, обсушили их, а потом поставили на катки и двинулись в сторону Царицына.

Вскоре вдали заблестела волжская вода. Разведчики, что дежурили в здешних местах уже давно, коротая время по балкам, в шалашах, у костров, донесли, что путь к реке чист. Как и ожидал Разин, вышли казаки выше Царицына. Там и спустили струги на воду. В заливах их ждали еще несколько десятков человек, которые успели набежать сюда на своих лодках из разных мест.

Совсем немного отдохнули казаки после донского перехода. Вскоре же погрузились на суда и двинулись вниз но Волге.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.