Глава XXVII

Глава XXVII

Королевские похороны. — Порядок церемонии. — Пышность и помпа. — Разительный контраст. — Болезнь монарха. — Человеческие жертвы после его смерти. — Оргии на тризне.

В Гонолулу мне довелось быть свидетелем торжественных похорон сестры короля, ее королевского высочества принцессы Виктории. В соответствии с придворным обычаем тело ее покоилось во дворце, под круглосуточной охраной почетного караула, в течение тридцати дней. И все это время туземцы со всех островов королевства не переставали толпиться на дворцовой площади. Ночью здесь царил сущий ад: туземцы выли и причитали, били в тамтам, полуобнаженные девушки плясали запрещенный (в обычное время) танец хула-хула под аккомпанемент песен сомнительной пристойности, которые исполнялись в честь усопшей. Я заинтересовался напечатанной для всеобщего сведения программой церемонии. Думаю, что и читателю будет небезынтересно с ней познакомиться, ибо она подтверждает то, что я уже говорил о пристрастии гавайцев к игре «в империю».

Читая пространный список чиновных и прочих лиц и вспоминал о малочисленности жителей, невольно начинаешь задумываться, откуда они черпают материал для той части процессии, которая у них именуется: «Население Гавайских островов».

Итак:

Представитель похоронного бюро.

Королевская школа. Школа Каваиахао. Католическая школа. Школа Миэме.

Пожарная команда Гонолулу.

Общество механиков.

Врачи.

Конохики (надзиратели) королевских государственных земель. Конохики личных владений его величества, конохики личных владений ее высочества покойной принцессы.

Губернатор Оаху с чиновниками.

Хулуману (войска).

Гвардия.

Личные войска принца Гавайи.

Слуги короля.

Слуги покойной принцессы.

Протестантское духовенство. Католическое духовенство. Его преосвященство лорд Луи Мегрэт, епископ аратейский, апостольский викарий Гавайских островов.

Духовенство гавайской реформированной католической церкви.

Его преосвященство лорд епископ Гонолулу.

Конный конвой. Конный конвой.

Большие кахили. Большие кахили.

ПОГРЕБАЛЬНЫЕ ДРОГИ

Малые кахили. Малые кахили.

Сопровождающие гроб. Сопровождающие гроб.

Карета ее величества королевы Эммы.

Двор его величества.

Карета покойной принцессы.

Карета ее величества матери короля.

Канцлер его величества.

Министры.

Его превосходительство советник Соединенных Штатов.

Французский посланник.

Английский посланник.

Члены верховного суда.

Члены тайного совета.

Члены законодательного собрания.

Иностранные консулы.

Окружные судьи.

Чиновники правительственных департаментов.

Адвокаты.

Сборщик податей, таможенные чиновники.

Начальники полиции и шерифы островов.

Личная охрана короля.

Иностранные резиденты.

Ахакуи Каахуману.

Население Гавайских островов.

Гавайская кавалерия.

Полиция.

Открываю свой дневник на том месте, где описывается прибытие принцессы к королевскому мавзолею:

Когда процессия прошла ворота, войска ловко разделились на две части и выстроились по обе стороны, образуя род аллеи, по которой процессия прошествовала к могиле. Гроб пронесли в мавзолей, за гробом следовал король со своими начальниками, высокопоставленными чиновниками, иностранными консулами, посланниками и почетными гостями (Берлингейм и генерал Ван-Валькенбург). Несколько кахили привязали к перекладине перед самой могилой — там они и останутся, пока не сгниют и не рассыплются или пока не умрет еще какой-нибудь отпрыск королевской фамилии. Тут толпа провожающих подняла такой душераздирающий вопль, какого, я надеюсь, мне никогда больше не придется услышать. Солдаты дали три мушкетных залпа, — плакальщиков предварительно успокоили, а то бы никто не услышал выстрелов. Его высочество принц Уильям, одетый в нарядную военную форму (он «настоящий» принц — отпрыск династии, которую нынешняя свергла; он был помолвлен с принцессой, но на их брак не было дано согласия), занял место в почетном карауле, потом стал ходить взад и вперед по мавзолею. Избранные прошли внутрь и некоторое время оставались там, сам же король вскоре вышел и стал сбоку, возле дверей. Всякий сразу понял бы, что это король (хотя одет он был чрезвычайно просто и без претензий), по тем знакам глубокого почтения, которые ему все оказывали, по тому, как сановники, наклонив обнаженные головы, внимали приказам, которые он произносил вполголоса, по тому, как все выходящие из мавзолея осторожно обходили его, чтобы как-нибудь нечаянно не толкнуть (хотя в двери мавзолея могла бы свободно пройти карета), по той почтительности, с которой все пробирались бочком, задевая спиной стены, чтобы быть все время обращенными лицом к его величеству, и по тому, как никто не надевал шляпы, даже отойдя от него на достаточное расстояние.

Одет он был во все черное — фрак и цилиндр — и вид имел несколько демократический среди пышных мундиров, окружавших его. На груди у него висела большая золотая звезда, наполовину скрытая лацканом фрака. Он оставался у дверей около получаса, время от времени приказывая что-то тем, кто устанавливал кахили. У него достало вкуса приказать одному из этих людей заменить веревку, которой тот готовился прикрепить кахили к перекладине, черной тканью. Наконец он сел в карету и отъехал. Вслед за ним двинулся и народ. Лишь один человек привлекал к себе еще больше внимания, чем король. Человек этот был Гаррис (премьер-министр янки). Ничтожная эта личность накрутила вокруг своего цилиндра столько крепу, что его хватило бы для выражения скорби целой нации. Как всегда, он не упустил случая покрасоваться перед народом и вызвать восхищение простодушных канаков. О, благородное честолюбие современного Ришелье!

Интересно сопоставить церемонию погребения принцессы Виктории с похоронами ее знаменитого предка Камехамехи Завоевателя, умершего на полвека раньше, в 1819 году, — за год до появления первых миссионеров:

Мая 8-го, 1819 года, достигнув шестидесятилетнего возраста, он умер, как и жил, — в вере своего народа. Ему не довелось прийти в соприкосновение с людьми, которые дали бы верное направление его религиозной мысли. Судя по его природным данным и сравнивая его с наиболее выдающимися соотечественниками, можно по справедливости сказать, что это был человек не только великий, но и добродетельный. Доныне его память согревает сердца гавайцев, вызывая в них могучее чувство патриотизма. Они гордятся своим старым королем-воином; они чтут его имя, его подвигами открывается начало истории народа; на энтузиазме, который он возбуждал у всех и который разделяли также и те из иностранцев, которые имели возможность оценить его по достоинству, зиждется трон основанной им династии.

Вместо человеческих жертв (обычай того времени) по случаю его погребения было убито триста собак — гекатомба нешуточная, что поймет всякий, кому известно, как высоко ценится собака в глазах народа. Кости Камехамехи, пролежав некоторое время на месте погребения, были впоследствии спрятаны так тщательно, что никто уже не знает об их последнем приюте. В простонародье существует поговорка, гласящая, что костей жестокого короля не спрячешь, из них делали рыболовные крючки и стрелы; и всякий раз, когда люди пользовались этими изделиями, они выкрикивали страшные проклятия, изливая в них свою ненависть к памяти покойника.

Описание смерти Камехамехи, составленное местными историками, может быть и излишне обстоятельно, зато в нем нет ни одной строки, в которой не запечатлелся бы какой-нибудь уже исчезнувший народный обычай. В этом смысле я не встречал более исчерпывающего документа. Привожу его целиком:

Когда Камехамеха был уже смертельно болен и жрецы не знали, как его вылечить, они сказали: «Не падай духом, построй дом для бога (его собственного бога, идола), чтобы он тебя исцелил!» Военачальники поддержали жрецов, и в тот же вечер был воздвигнут алтарь, посвященный Кукаилимоку. Кроме того, они предложили королю, ради продления его жизни, принести человеческие жертвы его богу; большая часть населения, боясь смерти, бежала и пряталась во все время действия табу. По всей вероятности, сам Камехамеха отнесся неодобрительно к этому предложению своих жрецов и военачальников, так как известно его изречение: «Люди священны для короля», то есть, что король должен беречь их для передачи своему преемнику. Сведения эти сообщены его сыном Лихолихо.

После этого болезнь его усилилась настолько, что он уже не мог самостоятельно переворачиваться с боку на бок. Когда снова наступило время молиться в новом храме (хеиаву), он сказал своему сыну Лихолихо: «Пойди и помолись своему богу; я не в состоянии идти и буду молиться дома». Когда он кончил молиться своему пернатому богу Кукаилимоку, какой-то благочестивый человек предложил королю покровительство своего бога. Его бога звали Пуа, и принимал он образ птицы, которую современные гавайцы употребляют в пищу; на их языке она называется алаэ. Камехамеха изъявил готовность испытать его бога, и для этой цели было воздвигнуто два дома; Камехамеху перенесли в один из них, но там он так ослаб, что не мог уже принимать пищи. Он пролежал там трое суток, после чего его жены, дети и военачальники, видя его слабость, перенесли его обратно, в собственное жилище. Вечером его перенесли в трапезную, где он взял в рот немного пищи, однако не смог ее проглотить и только выпил чашку воды. Военачальники приступили было к нему с расспросами, но он молчал, и его перенесли в спальню; вечером, часов в десять, его снова перенесли в трапезную; как и прежде, он смог лишь попробовать еду. Тогда Каикиоэва обратился к нему со следующими словами: «Вот мы тут все собрались — твои младшие братья, твой сын Лихолихо и твой иностранец; поведай нам свою последнюю волю, чтобы слышали ее Лихолихо и Каахуману». Камехамеха переспросил: «Что вы говорите?» Каикиоэва повторил: «Завещание». Тогда он сказал: «Живите праведно, как я, и…» — Он не мог продолжать. Иностранец, мистер Юнг, обнял и поцеловал его. Хоапили также обнял его, шепнув ему при этом что-то на ухо, после чего умирающего снова перенесли в спальню. Около полуночи его перенесли еще раз в трапезную, вернее, просунули туда его голову, оставив туловище и ноги в спальне, смежной с трапезной. Необходимо тут отметить, что это беспрестанное перетаскивание больного из дома в дом объяснялось системой табу, тогда еще не отмененной. В те времена жилище туземца состояло из шести сообщающихся между собой хижинок — в одной молились, в другой размещалась мужская столовая, в третьей — женская, в четвертой спали, в пятой ткали капу (местное полотно), а в шестой пребывали женщины в известные периоды своей жизни.

Больного в последний раз перетащили в спальню, где он и умер, это произошло в два часа утра — обстоятельство, которому Леленохоку и обязан своим именем. Как только Камехамеха испустил дух, Калаимоку вошел в трапезную и стал всех гнать из нее. Там было два старика, один из них вышел, другой из любви к покойному королю, который его содержал, попросил разрешения остаться. Детей же заставили выйти. Калаимоку вошел в дом и собрал военачальников на совещание. Один из них сказал: «Вот мое мнение — нужно съесть его в сыром виде». На это Каахуману (одна из вдов покойного) возразила: «Мы, наверное, не имеем права распоряжаться его телом — оно, надо полагать, принадлежит его преемнику. То, что принадлежало нам — его дух, уже ушло. Пусть Лихолихо распоряжается его останками».

После этого разговора тело перенесли в святилище, с тем чтобы жрец и новый король исполнили над ним обряд, называющийся «уко». Зажарили священную свинью и предложили ее трупу, после чего он стал богом. Все это время король читал принятую в таких случаях молитву.

Затем жрец, обратившись к королю и военачальникам, сказал: «Прослушайте правила, которые надлежит соблюдать в отношении человеческих жертв при погребении. Если вам удастся схватить одного человека, пока тело находится еще здесь, — одного будет довольно; но как только тело покинет этот дом, понадобится четыре человеческих жертвы; если вы их не раздобудете до того, как мы понесем тело в могилу, понадобится десять человек; после же погребения их должно быть пятнадцать. С завтрашнего утра начинается табу, и если к тому времени не будет принесена жертва, придется убить сорок человек!» Затем верховный жрец Хевахева вопросил начальников. «Где будет резиденция короля Лихолихо?» Они отвечали: «Где? Это тебе лучше знать». Тогда жрец заметил, что есть два подходящих места — Кау и Кохала. Военачальники остановились на последнем, так как там население было гуще. «Любое из названных мной мест годится для королевской резиденции, — прибавил жрец, — но в Коне ему оставаться нельзя, она осквернена». Все согласились. Наступило утро. Короля понесли хоронить. Народ понял, что он умер, и поднялся громкий плач. Когда несли тело от дома до усыпальницы — расстояние в шестьдесят шесть футов, — навстречу процессии попался один человек, преданно любивший усопшего; он бросился на военачальников, которые несли тело мертвого короля. Он так его любил, что хотел сам умереть. Военачальники отогнали его. Он предпринял еще несколько попыток умереть, но безуспешно. Калаимоку тоже задумал умереть с ним, но Хукио помешал ему исполнить этот замысел.

Наутро после смерти Камехамехи — по совету жрецов — Лихолихо со свитой отправился в Кохалу, чтобы покинуть место, оскверненное смертью. По обычаям того времени, когда где-нибудь умирал большой начальник, вся земля считалась нечистой и наследники искали пристанища в другой части страны; только после того как труп умершего подвергался обработке и его кости зашивались в мешок, земля считалась очищенной от скверны. Если покойный не был начальником, оскверненным считалось лишь жилище его. После погребения в нем опять можно было жить. Таков был закон.

В то утро, когда Лихолихо отбыл на пироге в Кохалу, военачальники и народ принялись оплакивать смерть своего короля и вели себя при этом, как безумцы и как дикие звери. Поведение их просто не поддается описанию. Жрецы между тем трудились над сооружением колдовского снаряда, чтобы с его помощью навлечь смерть на того человека, который вымолил смерть королю, ибо никто не верил, чтобы Камехамеха умер от болезни или старости. Когда жрецы установили перед горящим очагом шест с развевающейся полоской капы на нем, вошел военачальник Кееаумоку, брат Каахуману; он был пьян и сломал древко волшебного флага, из чего вывели, что Каахуману и ее родня виновны в смерти короля. На этом основании их всех подвергли оскорблениям.

Вот вам контраст, и контраст удивительный. Та самая королева Каахуману, которую «подвергли оскорблениям» во время чудовищных традиционных оргий по случаю смерти короля, впоследствии сделалась ревностной христианкой и верным и чрезвычайно полезным другом миссионеров.

В те времена (как, впрочем, и до сей поры) гавайцы специально разводили и откармливали собак на убой — отсюда упоминание об их ценности в приведенном мною тексте.

Сорок лет назад на островах после смерти какого-нибудь принца крови обычно наступал период страшнейшего беззакония и разнузданности. Представить себе эти ужасные сатурналии во всем их безобразии просто невозможно. Люди выбривали себе головы, выбивали зубы, иногда вырывали глаза, резали, били, уродовали и жгли себя, напивались, сжигали жилища, под горячую руку калечили и убивали друг друга, и все — мужчины и женщины — предавались самому необузданному и животному разврату. После этого наступало какое-то всеобщее отупение — растерянный и оглушенный народ начинал медленно приходить в себя, словно очнувшись после страшного, смутно вспоминающегося кошмара. Они не были солью земли, сии «мирные дети солнца».

До сих пор туземцы придерживаются старинного обычая, не слишком, надо полагать, утешительного для больных. Когда им начинает казаться, что больной умирает, вокруг его хижины собираются дюжины две соседей и дни и ночи напролет оглушительно вопят. Вопли эти прекращаются лишь тогда, когда больной либо умрет, либо выздоровеет. Обычай этот, вероятно, многих заставил несколько ускорить свое отбытие на тот свет. Такие же душераздирающие вопли раздаются у хижины туземца, возвратившегося домой из странствий. В представлении его соотечественников удручающие эти звуки знаменуют собой радость встречи. Мы бы, пожалуй, предпочли обойтись без этой чести.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.