Глава XX Взрыв и разрыв

Глава XX

Взрыв и разрыв

Осенью комическая труппа заказала мне новую пьесу для открытия сезона, которое состоится, как известно, в Рождественскую неделю. Значительный ремонт, проводимый в зале Санта-Сальваторе, дал врагам Сакки повод распространить абсурдные слухи. Компании, по их словам, грозит крах, и вскоре театр может рухнуть. Необходимо было возбудить любопытство публики, чтобы заставить её забыть свои страхи. Я написал для этого комедию «Белый негр», которая имела поразительный успех; это была всего лишь слегка беллетризованная причуда, и я не испытывал особой гордости за аплодисменты, которыми сопровождались её двадцать представлений. Теодора Риччи проявила в этой шутовской фантазии талант, полный изящества. Между тем я стал замечать в тоне и манере моей протеже подозрительные изменения. Каждый вечер слуги и гондольеры стучались в двери её ложи. Одни приглашали её сходить к такой-то женщине, которая её ждала, другие вручали ей какие-то записки или какой-нибудь пакет, тщательно запечатанный. Пока она была на сцене, её взгляды искали неких людей. Происходил обмен знаками, видимость тайного сговора и улыбки исподтишка. Я не обращал внимания и относил все это на счет молодости и кокетства.

Риччи занимала с недавних пор небольшую квартирку, приличную и комфортную, по умеренной цене, в доме рядом с театром, дверь которой выходила на очень оживленную улицу. Моя кума сказала мне однажды, что хочет сменить этот дом. Ее квартира, сказала она, узкая и тесная. Ей нужно пространство, большие комнаты, спальня специально для мужа, чье здоровье было восстановлено в Болонье. Затем она сняла другую квартиру, расположенную на пустынной улице, далеко от театра, гораздо более красивую, чем предыдущая, и стоимостью вдвое выше. Художники, декораторы, плотники, обойщики стоили ей бешеных затрат. За кулисами шептались об этих изменениях. Актрисы говорили с хитрыми усмешками, что новый дом их товарки, казалось, намеренно выбран для тайных свиданий и для удобного входа или выхода влюбленных. Я ломал копья в защиту своей кумы. Я опровергал эти злые толки и искренне молил её, чтобы вела себя осмотрительно и не давала мне повода сожалеть о своих тратах красноречия в её защиту. Слушая, она распахивала свои правдивые глаза и только отвечала мне: «Да? Это ваше мнение, сеньор кум?» В это время я болел лихорадкой и оставался запертым в своей комнате в течение нескольких недель. Друзья составляли мне компанию, и Риччи приходила ко мне часто вместе с мужем, недавно приехавшим из Болоньи совершенно здоровым. Однажды моя кума спросила меня с невинным видом, знаком ли я с синьором Пьетро-Антонио Гратарол. Я ответил, что видел его однажды на променаде, что по его одежде и заграничным манерам я бы скорее принял его за англичанина, чем за одного из секретарей правительствующего Сената Венеции, кроме того, он слывёт просвещенным молодым человеком. Я мог бы добавить, что это фат и распутник самого неприятного толка, но я не сделал этого из вежливости. – «Этот молодой сеньор, – ответила моя кума, – очень хочет быть вам представленным. Этой чести он желает больше всего на свете, потому что вас очень уважает. Скоро он будет назначен послом в Неаполь, и он мог бы оказать мне услуги, если я буду играть в этом городе». – «Я полагал, – ответил я, – что вашим намерением было попасть в Итальянский Театр в Париже». – «Боже мой, – сказала хитрюга с ложной простотой, – я стараюсь пробиться, неважно в каком театре». Я сразу понял, что Теодора принимала посещения синьора Гратарол и хотела подготовить меня к встрече с ним у себя, когда я излечусь от своей лихорадки. Я мог бы свободно с ним встретиться в любом месте, но не желал видеть этого типа у особы, которая доставила мне уже достаточно много хлопот как адвокату по защите её чести и репутации. Скука выгнала меня из дома до срока, предписанного врачами. Я отправился в Санта-Сальваторе, и мое появление вызвало большую радость среди моих дорогих комедиантов. Мы собрались за кулисами в очень тесном кругу близких друзей, вход был строго закрыт для посторонних. Первым, кого я заметил, был сеньор Гратарол, одетый в красные шелка, в шубе из северных мехов; он угощал актрис фруктами, шоколадными конфетами из Неаполя и другими сластями. Подпрыгнув, он подошел ко мне и ласково предложил конфет, как если бы я был красивой девушкой. Я церемонно поблагодарил его и решил ничего не говорить Сакки о нарушении правил посещения кулис этим чужаком. Каждый вечер появлялась открытая коробка конфет, но я обращался с ней так же церемонно, при этом избегая более широкого знакомства с персонажем. Когда я приходил к Риччи, я так выбирал время, чтобы там не встретить сеньора Гратарол. Моя кума постоянно начинала говорить со мной об этом распутнике, и я всегда переводил разговор на другой объект. Наконец, она упрекнула меня, что я не ценю знаков внимания этого молодого человека из хорошей семьи, учтивого, хорошо воспитанного, который, в частности, особенно уважает меня и который, сказала она, осыпает её такими знаками внимания, коими была бы польщена королева. На эти торжественные речи я ответил: «Я вам верю. Я был бы рад видеть сеньора Гратарол вдали от вас, по причинам, которые вы знаете, но здесь не говорите мне о нём никогда». Я надеялся дожить таким образом до конца поста и порвать с Риччи в сезон отпусков, так, чтобы публика ничего не заметила. Однажды вечером, в кулисах, сеньор Гратарол вежливо подошел ко мне. «Синьор граф, – сказал он мне, – Сакки, Фиорилли и Дзаннони должны этими днями прийти ко мне, в С.Мозе (отель в Венеции) есть фазана. Я не осмеливаюсь пригласить вашу милость, однако, если вы любите этих прекрасных артистов, если вы соизволите прийти с ними, вы окажете мне честь». Нельзя было проделать это более корректно; я вежливо ответил, что ценю оказанное мне уважение и принимаю предложение, добавив, что мое плохое здоровье заставляет меня сожалеть, что я как гость не так хорош, как мне хотелось бы по такому случаю. Затем мы договорились о дне ужина. На следующий день я случайно встретил старого Сакки на Пьяцетте. – «Я встретил вас кстати, – сказал он мне, – Вы видите меня в смертельном замешательстве: вчера за столом у патриция говорили о моем театре; лицо самого высокого происхождения и член Верховного трибунала сказал такие слова: «Я не понимаю, как Сакки, которого превозносят за хорошее управление, осмеливается принимать за кулисами секретарей Сената». Тот, кто передал мне эти слова, просил меня не называть его, и советовал мне позаботиться о себе. Мне угрожает беда. Вы мудрый человек, синьор граф, скажите мне свое мнение. Я никогда не давал разрешения на вход за кулисы сеньору Гратарол. Он пришел под руку с Риччи, был ею проведен и таким образом там утвердился». – «Я не смею вмешиваться в это дело, – ответил я, – поговорите об этом с Риччи». – «Синьор граф, вы знаете мою вспыльчивость; я обязательно наговорю лишнего. Будьте добры взять на себя эту комиссию» – «Почему вы не можете сказать это людям более мягко?» – «Я таков, как я есть, синьор граф, и потом я опасаюсь, что молодой человек будет сердиться на меня, что Риччи настроит его против меня и сделает из меня врага». – «Словом, вы хотите, чтобы я таскал вам каштаны из огня. То есть, чтобы я постарался послужить вам». Дальше я являюсь к Риччи, рассказываю ей, естественно, пункт за пунктом, мой разговор с директором, и что было сказано за столом патриция. Красавица приходит в ярость. – «Ах! что мне за дело, – кричит она, – если сеньор Гратарол приходит за кулисы или туда не приходит? Разве я служу в полиции театра? Сакки устроил всё так, как пожелал». Я попал пальцем между молотом и наковальней. В глазах Сакки я повел себя бестактно. Моя кума сочла меня ревнивцем, вражеским шпионом за её развлечениями, и Бог знает, что подумал Гратарол, который с тех пор не появлялся за кулисами. Накануне дня, назначенного для ужина, я был в театре с Риччи, её сестрой Марианной, танцовщицей в Опере, и многими другими артистами. Пришел Сакки с лицом красным как от пожара: «Завтра, – сказал он громко, – я должен был идти к сеньору Гратарол с нашим дорогим другом и поэтом, с Фьорилли и Дзаннони; но я только что услышал, что актрисы также приглашены, и что этот праздник дан, чтобы отметить успешное соглашение между хозяином дома и синьорой Риччи. Я не сутенёр молодых премьерш моей труппы, черт побери! Во имя тела и крови Христовых!..» Сакки добавил поток проклятий. Я пытался заставить его замолчать, но прежде чем успокоиться, он испустил тысячу грубых ругательств; Риччи, растерянная, опасаясь насилия со стороны капо-комико, не смела открыть рот, и другие актрисы наслаждались её конфузом. Когда буря улеглась, я вернулся домой и обратился к сеньору Гратарол в наиболее вежливых выражениях, которые смог изыскать, чтобы заявить ему, что приступ лихорадки лишил меня удовольствия присутствовать на его ужине. Мне ответили, что подписавший был в отчаянии, узнав о моих страданиях; что он извиняет меня, жалеет меня, и меня любит. Праздник был великолепный, и все прошло очень хорошо, так что я мог об этом только сожалеть. На следующий день я был в халате, когда мне доложили о визите сеньора Гратарол. Этот надушенный молодой человек пришел ко мне с самым сердечным видом, взял меня за руки, обрушился на меня с лестью, похвалами, дружескими излияниями. Он советовался со мной о своих делах, предложил мне руководить труппой актеров-любителей, и наговорил мне больше пустяков, чем я осмелился бы ожидать от секретаря Сената и в ближайшем будущем резидента при короле Обеих Сицилий. Пока он говорил мне, грассируя, с английской миной на лице, кривя рот, скрипучим голосом, я впал в ступор. То ли от скуки, то ли оттого, что его духи замутили мне мозги, я был весь поглощен происходящим и вёл себя, как сомнамбула. «Этот парень, – сказал я себе, – не венецианец. Он даже не итальянец. Человек ли это? Нет, он больше похож на птицу. Великий Боже! Если это дух в человеческом облике, его плохо скрывает эта оболочка, и он еще не привык к своей роли, в которой он был послан, чтобы мучить меня!» Может быть, стоило бы рассмотреть эту идею, озарившую меня, но я прогнал её, потому что она оскорбляет величие нашего Сената, который, конечно, не доверил бы обязанности секретаря ни духу, ни, тем более, птице. Гратарол ушел, очарованный моим хорошим приёмом, и оставил меня еще больше очарованным его отъездом. Между тем репутация Риччи была грубо подорвана. Актрисы следили за реакциями своей приятельницы. Фиорилли, который превосходно знал толк в шутках, пускал за кулисами сатирические стрелы, из которых ни одна не упустила свою цель, и я не мог больше прийти на помощь своей куме без опасения сделаться смешным. Никогда зима не казалась мне столь долгой. Наконец, пришел пост и спектакли прекратились. Каждый год, перед отъездом труппы в провинцию, собирались вечерами у Сакки. Играли, болтали, говорили глупости, ели пончики и выпивали несколько стаканчиков вина; это был восхитительный отдых, и я был там как бог-покровитель компании. Безрассудная Теодора пришла на это маленькое собрание только для того, чтобы наговорить мне дерзостей, что я терпеливо перенёс из-за приближающегося отъезда труппы. Сакки, из лучших побуждений, запретил Риччи появляться на этих вечеринках. Актрисы торжествовали и объявляли везде, что я поссорился со своей кумой. Марианна убеждала меня прекратить визиты к сестре. Ураган злословия распространил новость о нашем разрыве, и причины этого отнесли к распущенности Риччи. В момент репутация этой бедной женщины была растоптана, и, к сожалению, я был обречен на молчание, после того, как столь часто выступал в качестве адвоката.

Мы вскоре увидим, каким странным и страшным образом моя неблагодарная кума отомстила за мой вынужденный уход.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.