14. Роковое лето 1944

14. Роковое лето 1944

Через несколько часов я приземляюсь в Фокшанах в Северной Румынии. Моя эскадрилья сейчас стоит в Хуси, чуть дальше к северу. Фронт удерживается гораздо прочнее, чем две недели назад. Он идет от Прута к Днестру вдоль края плато, расположенного к северу от Ясс.

Маленький городок Хуси приютился между холмов. На некоторых из них растут обширные виноградники. Сможем ли мы дождаться вина? Летное поле находится на северной окраине городка. И поскольку наши дома располагаются на противоположной стороне, нам каждое утро приходится ходить по его улицам. Население наблюдает за нашими действиями с интересом. Когда говоришь с ними, они всегда демонстрируют свое дружелюбие. Особенно тесные контакты с нами поддерживают представители церкви. Их возглавляет епископ, у которого я часто нахожусь в гостях. Он не перестает объяснять мне, что духовенство видит в нашей победе единственный шанс сохранить религиозную свободу и независимость. В городе много торговцев, здесь огромное количество мелких лавок. Все это очень сильно отличается от Советской России, которую мы оставили столь недавно. Ее средний класс исчез, поглощенный пролетарским Молохом.

Когда я прохожу через город меня особенно поражает огромное количество собак. По всем признакам они бездомные. Они скитаются повсюду, их встречаешь на каждом углу и на каждой площади. Я временно размещаюсь в маленькой вилле с виноградником, сбоку протекает маленький ручей, в котором можно купаться. Ночью через этот виноградник проходят целые процессии собак. Они движутся в индейском строю, в стаях по двадцать-тридцать. Однажды утром я еще лежу в кровати, когда в мое окно заглядывает огромная дворняга и ставит передние лапы на подоконник. За ней в той же позе стоят пятнадцать ее коллег. Задние поставили свои ноги на спины тех, кто стоит впереди и все пялятся в мою комнату. Когда я прогоняю их, они печально и без лая крадутся прочь, чтобы продолжить свое беспрестанное рысканье.

Еда у нас в изобилии, мы живем хорошо, поскольку получаем наше жалование в леях и хотя приобрести на них особенно нечего, по крайней мере, всегда можно купить яиц. Постепенно почти все наше жалование начинает уходить на покупку яиц. Среди офицеров первое место по потреблению яиц удерживает лейтенант Шталер, он поедает огромное их количество. Однажды, когда нехватка горючего не позволяет нам летать, немедленно начинается проверка этого нового источника энергии, вся эскадрилья до последнего человека занимается физическими упражнениями, обычно это бег по пересеченной местности, гимнастика, и, конечно же, футбол.

Я все еще не могу принимать участие в этих упражнениях, поскольку ступни моих ног не вполне еще прошли, а плечо болит, если я опрометчиво двигаю рукой. Но для эскадрильи в целом эти спортивные занятия являются великолепным отдыхом. Некоторые, и я в первых рядах, пользуемся возможностью и гуляем в горных лесах или практикуемся в других видах спорта.

Обычно мы едем на аэродром между 4 и 5 часами утра. На дальнем краю города мы всегда натыкаемся на огромное стадо овец, впереди которых шествует осел. Его глаза полностью закрыты длинной спутанной гривой и мы удивляемся, как он может вообще нас видеть. Из-за этой гривы мы прозвали его Затмением. Однажды утром, проносясь мимо, мы дергаем его за кончик хвоста. Это приводит к целой серии реакций: сначала он взбрыкивает копытами как лягающаяся лошадь, затем, вспомнив свою ослиную натуру, замирает, и наконец дает о себе знать его цыплячье сердце и он уносится как ветер.

* * *

Мы совершаем вылеты в относительно стабильный сектор, где, тем не менее, постоянное прибытие подкреплений указывает на то, что красные готовятся нанести удар в самое сердце Румынии. Район наших операций тянется от деревни Таргул Фрумос на западе до плацдармов на Днестре и к Тирасполю на юго-востоке. Большинство вылетов мы совершаем в район к северу от Ясс, здесь Советы пытаются выбить нас с возвышенностей вокруг Карбити на берегу Прута. Ожесточенные бои в этом секторе завязываются вокруг руин замка Станца на так называемом Замковом холме. Раз за разом мы теряем эту позицию, но всегда отбиваем ее.

В этой зоне Советы постоянно подводят свои огромные резервы. Как часто нам приходится атаковать мосты через реку. Наш маршрут пролегает через Прут к Днестру за Кишиневым и далее на восток. Мы надолго запомним эти названия — Кошица, Григориополь, плацдарм у Бутора. На короткое время мы стоим на одном аэродроме с истребителями из JG52. Ими командует майор Баркхорн, который знает свою работу от «А» до «Я». Они часто сопровождают нас на боевые вылеты и мы доставляем им большие неприятности, потому что новый Як-3, который только что появился на другой стороне, каждый день устраивает все новые представления. Передовая авиабаза группы находится в Яссах, отсюда легче патрулировать над линией фронта. Командир группы часто находится на передовой, чтобы наблюдать за взаимодействием самолетов с наземными войсками. Его передовой пост оснащен радиостанцией, которая позволяет ему слушать все переговоры в воздухе и на земле. Пилоты-истребители говорят друг с другом, истребители — с офицером наземного контроля, «Штуки» — между собой и с офицером связи на земле. Тем не менее, обычно мы все пользуемся разными частотами. Маленький анекдот, который командир 8-й группы рассказывает нам во время своего последнего визита, показывает его заботу о своих «овечках». Он видел как наша эскадрилья приближалась к Яссам. Мы идем на север, наша задача — атаковать цели в районе замка, которые армия хотела нейтрализовать, установив связь с нашим диспетчером. Над Яссами нас встречают не наши истребители, а сильное соединение Ла. Через секунду небо заполнено маневрирующими самолетами. Медленные «Штуки» не могут справиться со стремительными как стрела русскими истребителями, особенно с полным грузом бомб. Командир группы наблюдает за битвой со смешанным чувством и слышит все переговоры. Командир седьмого звена, предполагая, что я не видел Ла-5, которые заходили сзади, кричит: «Ханнелора, оглянись, один из них собирается тебя сбить»! Я давно заметил истребитель, но у меня еще достаточно времени, чтобы предпринять маневр уклонения. Мне не нравится эти крики по радиотелефону, это обескураживает экипажи и отрицательно влияет на их меткость. Поэтому я отвечаю: «Не родился еще тот, кто меня собьет».

Я не хвастаюсь. Я хочу только продемонстрировать определенную беспристрастность для выгоды других пилотов, потому что хладнокровие в таком месте заразительно. Коммодор завершает эту историю широкой ухмылкой:

«Когда я услышал это, я больше не беспокоился о вас и обо всей эскадрилье. На самом деле я наблюдал за этой неразберихой с большим удивлением».

Как часто, инструктируя экипажи, я читал им такую лекцию: «Любой, кто не сможет удержаться рядом со мной, будет сбит истребителем. Любой, кто отстанет, окажется легкой добычей и не сможет рассчитывать на какую бы то ни было помощь. Поэтому держитесь ко мне как можно ближе. Попадание зенитки — чаще всего счастливая случайность. Если вам не повезло, вас с такой же вероятностью ударит по голове сорвавшийся с крыши шифер или вы попадете под трамвай. Кроме того, война — это не страхование жизни».

Старики уже знают мою точку зрения и крылатые изречения. Когда новичков вводят в курс дела, ветераны прячут улыбку и говорят: «В этом он, может быть, и прав». Тот факт, что мы практически не несем никаких потерь во время встреч с вражескими истребителями, подтверждает мою теорию. Новички должны, конечно же, пройти определенную подготовку еще до того, как они попадут на фронт, в ином случае они будут представлять опасность для своих коллег.

Вот, например, всего через несколько дней мы совершаем вылет в том же самом районе и нас снова атакуют большими силами вражеские истребители. Недавно попавший к нам лейтенант Рем пикирует вслед за ведущим и отрезает ему хвост своим пропеллером. К счастью, ветер несет их парашюты к нашим окопам. Мы снижаемся по спирали вокруг них до тех пор, пока они не достигают земли, потому что советские истребители регулярно открывают огонь по нашим экипажам, которые выбрасываются с парашютом. Через несколько месяцев Рем превратился в первоклассного летчика, сам стал ведущим и часто замещает командира звена. Я испытываю чувство симпатии к тем, кто медленно учится.

Лейтенанту Швирблатту везет меньше. Он сделал уже 700 боевых вылетов и был награжден Рыцарским крестом. Получив прямое попадание над целью, он должен был сделать вынужденную посадку сразу за нашими окопами, потерял левую ногу и несколько пальцев на руке. Нам будет суждено сражаться вместе во время завершающей стадии войны.

У нас нет ни минуты передышки, не только в районе севернее Ясс, но также и на востоке, где русские захватили плацдармы на берегу Днестра. Однажды, во второй половине дня три наших машины летят над излучиной Днестра между Кошицей и Григориополем, где наша оборона прорвана большим количеством Т-34. Лейтенант Фиккель и унтер-офицер сопровождают меня на Ю-87, вооруженных бомбами. Предполагается, что нас будет ждать эскорт, и когда я приближаюсь к излучине реки я в самом деле могу видеть в районе цели низко летящие истребители. Оставаясь оптимистом, я прихожу к заключению, что это свои. Я лечу по направлению к цели, разыскивая танки, когда понимаю, что эти истребители — вовсе не мой эскорт, а иваны. Как глупо с нашей стороны, ведь мы уже разорвали строй, когда начали искать отдельные цели. Два других самолета запаздывают со сближением и медленно начинают пристраиваться за мной. Более того, удача нам изменяет, иваны готовы драться, это желание возникает у них не так часто. Самолет унтер-офицера очень быстро загорается и превратясь в факел, исчезает в западном направлении. Фиккель сообщает мне, что его тоже подбили и ему приходится уходить. Пилот Ла-5, который, по всей вероятности, знает свое дело, садится мне на хвост, остальные держаться за ним на небольшом расстоянии. Что бы я ни делаю, мне не удается стряхнуть этот Ла. Он частично выпустил закрылки, чтобы уменьшить скорость. Я залетаю в глубокие овраги, чтобы держать его пониже и сделать так, чтобы опасность столкнуться с землей спутала бы ему прицел. Но он держится за мной и его трассеры проходят совсем близко от моей кабины. Мой бортстрелок Гадерман кричит взволнованно, что истребитель непременно собьет нас. Лощина расширяется к юго-востоку от изгиба реки и неожиданно я делаю вираж со вцепившимся мне в хвост Ла. У Гадермана заклинило пулемет. Трассеры проходят под левым крылом. Гадерман орет: «Выше»! Я отвечаю: «Я не могу, у меня уже и так ручка в живот уперлась». Во мне начинает медленно нарастать удивление, как этот парень, идущий сзади, может следовать моим виражам на истребителе. Пот бежит у меня по лбу. Я все тяну на себя ручку управления, трассеры продолжают проноситься под моим крылом. Обернувшись, я могу взглянуть прямо в напряженно-сосредоточенное лицо ивана. Другие Ла прекратили преследование, по всей видимости ожидая, что их коллега вот-вот нас собьет. Полет в таком стиле им не по зубам: почти вертикальные виражи на высоте 10-15 метров над землей. Неожиданно на вершине земляного укрепления я замечаю немецких солдат. Они машут руками как сумасшедшие, скорее всего, не могут разобраться в ситуации. Но вот раздается громкий вопль Гадермана: «Ла упал»!

Сбил ли Гадерман вражеский самолет из своего пулемета или лонжероны истребителя не выдержали огромного напряжения во время этих виражей на полной скорости? В наушниках я слышу громкие крики русских. Они видели, что произошло и это нечто из ряда вон выходящее. Я потерял Фиккеля и лечу домой. Подо мной в поле лежит горящий Ю-87. Унтер-офицер и его бортстрелок стоят рядом с ним в полном здравии, к ним спешат немецкие солдаты. Значит, завтра они снова смогут летать. Вскоре после посадки я встречаюсь с Фиккелем. Будет достаточный повод отпраздновать наш новый день рождения. Фиккель и Гадерман также настаивают на праздновании. На следующее утро звонит наземный корректировщик этого сектора и рассказывает мне, с каким беспокойством он наблюдал за вчерашним представлением и сердечно поздравляет меня от имени дивизии. Из радиосообщения, перехваченного прошлым вечером, становится ясно, что пилотом истребителем был знаменитый советский ас, дважды Герой Советского Союза. Я должен признать, что он был хорошим летчиком, а это совсем не мало.

* * *

Вскоре после этого эпизода я должен докладывать рейхсмаршалу по двум разным поводам. Первый раз я приземляюсь в Нюрнберге и отправляюсь в замок его предков. Когда я вхожу во двор, я с удивлением вижу Геринга, наряженного в средневековый германский охотничий костюм и, в компании лечащего врача, стреляющего из лука в ярко раскрашенную мишень. Он не обращает на меня никакого внимания, пока не расходует весь свой запас стрел. Я с удивлением вижу, что он ни одного раза не промахнулся. Я только надеюсь, что он не охвачен желанием показать свое умение, заставив меня с ним соперничать, в этом случае он должен понимать, что из-за раны в плечо я не могу держать лук, тем более — стрелять из него. Тот факт, что я докладываю ему о прибытии в унтах в любом случае указывает на мою физическую слабость. Он говорит мне, что часто занимается спортом во время отдыха, это способ поддерживать себя в форме и его доктор волей-неволей, должен присоединиться к нему в этом приятном времяпрепровождении. После скромного ужина в кругу семьи на котором из других гостей присутствует только генерал Лёрцер, я узнаю причину моего вызова. Он награждает меня Золотой медалью пилота с бриллиантами и просит сформировать эскадрилью, вооруженную новыми Мессершмиттами-410 с 50 мм пушками и принять над ней командование. Он надеется, что с этим типом самолета нам удастся совладать с четырехмоторным самолетами, которые использует противник. Я делаю вывод, что поскольку я только что был награжден Бриллиантами, он хочет превратить меня в пилота-истребителя. Я уверен, что он думает категориями первой мировой войны, во время которой пилоты, награжденные «Pour le Merite» были обычно пилотами-истребителями, как и он сам. Он предрасположен к этой ветви Люфтваффе и к тем, кто к ней принадлежит, и хотел бы включить меня в эту категорию. Я говорю ему, что очень хотел стать пилотом-истребителем раньше, и что этому помешало. Но с тех дней я приобрел ценный опыт как пилот-пикировщик и я не хотел бы ничего менять. Я поэтому прошу его оставить эту идею. Затем он говорит мне, что у него есть согласие фюрера на это назначение, хотя он и признает, что ему не очень понравилась идея отстранить меня от полетов на пикирующих бомбардировщиках. Тем не менее фюрер согласился с ним в том, что я ни в коем случае не должен больше приземляться в тылу у русских, чтобы спасать другие экипажи. Это приказ. Если экипажи должны быть спасены, то в будущем этим должны заниматься другие. Такое требование беспокоит меня. Частью нашего кодекса является правило: «Все сбитые будут спасены». Я считаю, что должен заниматься их спасением сам, потому что мне, в силу моего большого опыта это сделать легче, чем кому-нибудь еще. Если это вообще должно быть сделано, тогда я тот человек, который должен это выполнить. Но возражать сейчас означало бы зря тратить силы. В критический момент нужно действовать так, как это диктует необходимость. Через два дня я возвращаюсь в Хуси и принимаю участие в боевых операциях.

Пользуясь паузой в несколько дней я решаю совершить короткую поездку в Берлин на конференцию, которая все время откладывалась. По возвращению я приземляюсь в Гёрлице, навещаю домашних и лечу на восток в Вёслау, неподалеку от Вены. Рано утром, когда я просыпаюсь в доме моих друзей, я узнаю, что меня всю ночь пытались найти люди из штаб-квартиры рейхсмаршала. Связавшись с ним я получаю приказ немедленно проследовать в Берхтесгаден. Поскольку я предполагаю, что это еще одна попытка навязать мне штабные или какие-нибудь специальные обязанности, я спрашиваю его: «Хорошая это новость или плохая?» Он хорошо знает меня и говорит: «Конечно, хорошая».

Не без чувства недоверия я сажусь в самолет и лечу на небольшой высоте вдоль Дуная. Погода самая плохая, какую только можно себе представить. Облака висят на высоте 50 метров, почти все аэродромы закрыты. Венские леса скрыты густыми облаками. Я лечу вверх по долине Дуная от Св. Пёлтена до Амштеттена и Зальцбурга, где приземляюсь. Здесь меня уже ждут и везут в охотничий домик рейхсмаршала неподалеку от Бергхофа в Оберзальцберге. Он находится на совещании с фюрером и мы сидим за столом, когда он возвращается. Его дочь Эдда уже совсем взрослая девочка, ей позволяют сидеть с нами. После короткой прогулки по саду беседа принимает официальный характер и мне не терпится узнать, что носится в воздухе на этот раз. Дом и сад отличает по настоящему хороший вкус, ничего вульгарного или шикарного. Семья ведет простую, скромную жизнь. Я получаю официальную аудиенцию в светлом кабинете с многочисленными окнами, из которых открывается величественная панорама гор, сверкающих в весеннем солнце. Геринг, без сомнения питает слабость к старым обычаям и костюмам. Я просто не знаю, как описать его одеяние, это разновидность робы или тоги, такой, какую носили древние римляне, красновато-коричневого цвета, скрепленная золотой брошью. Все это для меня в новинку. Он курит длинную трубку длиной до самого пола, с раскрашенной фарфоровой чашечкой на конце. Я вспоминаю, что в детстве у моего отца была точно такая же, в то время его трубка была длиннее меня. Немного понаблюдав за мной в молчании, он начинает говорить. Я вызван для нового награждения. Он прикалывает мне на грудь Золотую медаль фронтовой службы с бриллиантами в ознаменование моих двух тысяч боевых вылетов. Это совершенно новая медаль, которой никого никогда прежде не награждали, потому что я один сделал такое количество вылетов. Она сделана из чистого золота, в центре платиновый венок с перекрещенными мечами, под которыми число 2000, выложенное крошечными бриллиантинами. Я рад, что эта награда не сопровождается какими-нибудь неприятными дополнениями, как это было раньше.

Затем мы обсуждаем ситуацию, и он полагает, что я мне не следует терять время и я должен вернутся на базу. Я намереваюсь сделать это в любом случае. Он говорит мне, что в моем секторе готовится крупномасштабное наступление и сигнал к его началу будет дан в течение нескольких дней. Он только что вернулся с совещания с фюрером, на котором вся ситуация обсуждалась до мельчайших деталей. Он выражает удивление, что я не заметил этих приготовлений на месте, поскольку в этой операции будут участвовать приблизительно триста танков. Сейчас я напрягаю свой слух. Число триста изумляет меня. Это в порядке вещей для русской стороны, но столько танков на нашей стороне? Я отвечаю, что с трудом могу в это поверить. Я спрашиваю его, не мог бы он назвать эти дивизии и количество танков, которые они имеют в своем распоряжении, потому что я совершенно точно информирован о большинстве подразделений в моем секторе и сколько в каждом из них исправных танков. Накануне моего отлета с фронта я разговаривал с генералом Унрейном, командиром 14 бронетанковой дивизии. Это было две недели тому назад и он с горечью пожаловался мне, что у него остался на всю дивизию всего один танк и даже эта машина не могла считаться боеспособной, потому что он приказал оснастить ее для наземного контроля воздушных полетов. Эта машина представляла для него гораздо большую ценность, чем боеспособный танк, поскольку обладая хорошей связью со «Штуками» он мог нейтрализовать с их помощью многие цели, которые его танки сами по себе не могли бы вывести из строя. Я, таким образом, совершенно точно знаю, сколько танков находится в 14 бронетанковой дивизии. Рейхсмаршал с трудом верит мне, поскольку он располагает совершенно другой цифрой. Он говорит мне, наполовину всерьез, наполовину в шутку: «Если бы я вас не знал, я бы за такие слова посадил вас под арест. Но мы сейчас все это выясним». Он подходит к телефону и соединяется с начальником Генерального штаба.

«Вы только что сообщили фюреру, что для участия в операции Х предназначены три сотни танков». Я, стоя рядом, могу слышать каждое слово.

«Да, верно».

«Я хочу знать названия этих дивизий и каким количеством танков они располагают. У меня тут находится один человек, хорошо знакомый с ситуацией».

«Кто это такой?», спрашивает начальник Генштаба.

«Это один из моих людей и он должен знать». Начальник Генштаба, к несчастью для него, начал именно с 14-й танковой. Он говорит, что дивизия располагает 60 танками. Геринг еле сдерживается.

«Мой человек говорит, что в 14-й всего один танк!» На другом конце линии воцаряется долгое молчание.

«Когда он оставил фронт?»

«Четыре дня назад». Вновь тишина. И затем:

«Сорок танков находятся в пути. Остальные в ремонтных мастерских, но непременно окажутся в своих частях к нужной дате, так что эта цифра правильная».

Он дает тот же самый ответ для всех дивизий. Рейхсмаршал с яростью бросает трубку.

«Вот так делаются дела! Фюреру дают полностью ложную картину, которая основана на неверных данных и еще удивляются, когда операция не приносит тот успех, на который рассчитывали. Сегодня, благодаря вам, этот случай нашел свое объяснение, но как часто мы строили свои надежды на таких вот утопиях. Вся сеть коммуникаций в юго-восточной зоне беспрестанно подвергается вражеским бомбежкам. Кто знает, сколько танков из этих сорока, например, вообще достигнут фронта и когда именно это произойдет? Кто знает, смогут ли ремонтные мастерские получить во время запасные части и если они их получат, закончат ли ремонт в отведенное время? Я должен немедленно доложить обо всем фюреру». Он говорит с гневом, затем устанавливается тишина.

Когда я возвращаюсь на фронт, я все еще обдумываю то, что я только что услышал. В чем цель этого введения в заблуждение и фальшивых докладов? Случайно это делается или нарочно? В любом случае это играет на руку врагу. Кто и в каких кругах совершает эти гнусности?

* * *

Я прерываю свое путешествие, останавливаясь в Белграде и когда я захожу на посадку на Семлинском аэродроме, над головой появляется строй американских четырехмоторных бомбардировщиков. Сходя со взлетной полосы я вижу, как весь аэродромный персонал разбегается в разные стороны. К западу от взлетной полосы находятся холмы, в которых вырыты подземные тоннели, служащие укрытиями. Я вижу строй точно перед собой, на небольшом расстоянии от аэродрома. Это все выглядит не очень хорошо. Я бегу вслед за потомком людей с такой скоростью, которую только могу развить в своих унтах. Я только успеваю заскочить в тоннель, как на аэродроме взрывается серия бомб, поднимая гигантское грибовидное облако дыма. Я не могу поверить, как что-то способно уцелеть. Через несколько минут дым немного рассеивается и я возвращаюсь назад на аэродром. Почти все разрушено, среди обломков стоит мой верный Ю-87 , изрешеченный осколками, но двигатель не поврежден и шасси в полном порядке. Большая часть органов управления функционирует нормально. Я ищу полоску земли в стороне от взлетной полосы, которая была бы пригодна для взлета и рад, что могу снова подняться в воздух. Преданно и отважно мой раненый аппарат проносит меня над всей юго-восточной зоной и опускает на землю в Хуси.

Во время моего отсутствия к нам был прикреплено румынское звено Ю-87. Экипажи состоят в основном из офицеров, некоторые из них имеют определенный опыт, но мы вскоре обнаруживаем, что гораздо лучше, если они летают вместе с нами одним строем. В ином случае число их потерь при каждом вылете остается всегда высоким. В особенности им докучают вражеские истребители и им требуется совсем мало времени, чтобы понять, на основе своего опыта, что и на низкоскоростном самолете не обязательно быть сбитым, если удается держать строй. Штаб полка пересел на ФВ-190. Наша первая эскадрилья выведена из боев на восемь недель для отдыха и базируется на аэродроме в Сёхсих-Регене. Здесь опытные пилоты Ю-87 переучиваются на одноместные самолеты. В перспективе всем нашим частям придется делать то же самое, поскольку производство Ю-87 скоро будет прекращено. Пока мы стоим в Хуси, в перерывах между полетами я практикуюсь на штабных ФВ-190 для того, чтобы не прерывать потом боевых операций. Я заканчиваю свою самоподготовку одним или двумя боевыми вылетами и чувствую себя на этом самолете в полной безопасности.

* * *

Наступил июль, наши вылазки становятся все более частыми, поскольку началось запланированное наступление к северу от Ясс. Оно ведется не с участием выдуманного количества танков и позднее, чем предписано первоначальным планом, но тем не менее с более свежими и боеспособными частями, чем обычно. Нужно захватить возвышенность между Прутом и Таргулом Фрумосом. Его легче удерживать и захват этого участка лишил бы противника удобного трамплина для атаки. Вся линия фронта в этом секторе приходит в движение и нам удается отбросить Советы назад на значительное расстояние. Оказывая упорное сопротивление, им удается удержать несколько ключевых пунктов. Им везет, потому что местные атаки, с помощью которых мы надеялись стереть эти очаги сопротивления, так и не были проведены. Некоторые из наших атакующих частей, которые брошены в бой, подобно пожарным командам, там, где идут самые ожесточенные бои, приходится отводить. В ходе этого наступления я совершаю свой 2100-й боевой вылет. Цель знакомая: мост в Скуленах, имеющий важное значение для снабжения атакуемых советских частей. Каждый раз, когда мы заходим в атаку на него от Ясс, он уже окутан искусственной дымовой завесой и мы никогда не можем быть точно уверенными, что сбрасываем бомбы не на свои собственные войска. Каждый раз, когда я вижу эту завесу, я смеюсь, воображая лица иванов там, внизу, которые пристально вглядываются в дым, ожидая нашего приближения. Не требуется быть лингвистом, чтобы расслышать одно повторяющееся слово: «Штука-Штука-Штука». Наши дни в Хуси сочтены.

В первой половине июля, после празднования моего дня рождения приходит приказ перебазироваться в Замосць, находящийся в центральном секторе восточного фронта. Здесь русские начали новое широкомасштабное наступление.

Мы прибываем на нашу новую операционную базу, пролетая над северными Карпатами, Струем и обходя стороной Львов. Замосць — приятный городок и производит на нас хорошее впечатление. Мы размещаемся в старых польских казармах на северной окраине города. Наш аэродром находится довольно далеко от города и представляет собой обычное поле, взлетная полоса очень узкая и однажды приводит к прискорбному инциденту. Во время своей первой же посадки самолет унтер-офицера В. парашютирует и пилот получает серьезное ранение. Он один из лучших моих танковых снайперов и пройдет много времени, прежде чем мы увидим его снова. Здесь вновь много работы для истребителей танков, особенно когда линия фронта столь подвижна. Танковые прорывы случаются часто. Мы удержали Ковель, но Советы обошли его и намереваются форсировать Буг. Проходит совсем мало времени и их ударные клинья появляются к северо-западу от Львова — в Раве-Русской и Томашуве, а также захватывают Холм на севере. Во время этой стадии мы вновь перебазируемся, на этот раз в Милек, небольшой польский город в ста километрах к северо-западу от Кракова. Цель советского наступления ясна: они пытаются достичь Вислы на относительно широком фронте. Наша цель — приближающиеся массы людей и военной техники, которые пытаются пересечь Сан к северу от Перемышля. Не следует недооценивать вражеское противодействие в воздухе, поскольку все чаще появляются американские истребители, служащие эскортом для четырехмоторных бомбардировщиков. Первоначально они вылетают с авиабаз на Средиземном море. Как мы предполагаем, они не возвращаются на свои базы после завершения миссии, а приземляются на русской территории для дозаправки. Затем на следующий день они вновь вылетают на задание и после его завершения летят на юг к своим постоянным авиабазам. Во время одного из вылетов над рекой Сан, летя на задание, я встречаюсь с этими Мустангами. Из почти три сотни. Я лечу вместе с пятнадцатью другими «Штуками» без всякого истребительного эскорта. Мы все еще находимся в 30 км от Ярослава, нашей сегодняшней цели. Для того, чтобы не подвергать опасности эскадрилью и, помимо всех прочих, несколько экипажей из новичков, я отдаю приказ сбросит бомбы, чтобы мы могли лучше маневрировать во время столь неравной воздушной битвы. Я с неохотой отдаю этот приказ, до сих пор мы всегда атаковали назначенную нам цель, даже перед лицом подавляющего превосходства противника. Мы избавляемся от бомб в первый и последний раз за всю войну. Но сегодня у меня нет выбора. Поэтому я привожу эскадрилью домой без потерь и мы оказываемся способными загладить эту неудачу и завершить миссию на следующий день при гораздо более благоприятных условиях. Успех оправдывает мои действия, потому что вечером я узнаю, что соседняя часть понесла тяжелые потери от огромного соединения Мустангов. Несколько дней спустя во время заправки нас снова захватывают врасплох американские самолеты, которые немедленно опускаются вниз и начинают атаковать наши самолеты. Оборона нашего аэродрома не очень сильна и наши зенитчики, застигнутые врасплох, с опозданием открывают огонь по атакующим. Американцы не приняли в расчет зенитки и поскольку в их планы явно не входила борьба с сопротивляющимся противником, они разворачиваются и уходят восвояси в поисках более легкой добычи.

Телефонный звонок из штаба Люфтваффе: в первый раз за эту войну русские ступили на немецкую землю и рвутся в Восточную Пруссию из района Волковысска в направлении Гумбинен — Инстербург. Я хочу немедленно лететь в Восточную Пруссию, поступает приказ о переводе и на следующий день я уже прибываю в Инстербург вместе со всем летным персоналом. Находясь в божественной мирной тишине Восточной Пруссии невозможно себе представить, что война уже подошла так близко и из этого тихого места придется совершать боевые вылеты с участием бомбардировщиков и самолетов — истребителей танков. В самом Инстербурге люди еще не осознали всей серьезности ситуации. Местный аэродром все еще перегружен сооружениями, которые бесполезны для таких массовых боевых операций. Поэтому лучше всего перебраться в Лётцен в районе Мазурских озер, где мы оказываемся одни на крошечном аэродроме.

Середина лета в прекрасной восточно-прусской сельской местности. Неужели она должна стать полем битвы? Именно здесь мы осознаем, что сражаемся за наши дома и нашу свободу. Сколько немецкой крови уже пролито на этой земле, и все напрасно! Это не должно случиться вновь! Эти мысли не оставляют нас, когда мы летим по направлению к нашим целям — Мемелю или Шауляю, Сувалки или Августово. Мы снова оказались там, где начали в 1941-м, именно отсюда началось вторжение на восток. Приобретет ли этот величественный монумент в Танненберге еще большее символическое значение? Самолеты нашей эскадрильи несут эмблему немецкого рыцарства, никогда она не значила для нас так много.

Ожесточенная борьба в районе Волковысска. Город несколько раз переходит из рук в руки. Здесь держит оборону небольшая немецкая бронетанковая часть. Мы оказываем ей поддержку с первого до последнего луча света, отбивая в течение нескольких дней бесчисленные атаки русских. Некоторые из Т-34 укрываются за огромными скирдами на полях, с которых уже убран урожай. Мы поджигаем стога зажигательными пулями чтобы лишить их укрытия, затем атакуем танки. Лето стоит жаркое, мы размещаемся у самой воды и часто купаемся в короткие получасовые промежутки между вылетами, это настоящее наслаждение. Вскоре воздействие этих боев на земле и наших вылетов начинает ощущаться: первоначальная ярость русских атак заметно ослабевает. Контратаки происходят все чаще и чаще, и фронт вновь до известной степени стабилизируется. Но когда бои стихают в одном месте, можно быть уверенным, что они разгорятся где-то в другом. Советы рвутся в Литву, пытаясь обойти с фланга наши армии в Эстонии и Латвии. Соответственно для нас, находящихся в воздухе, всегда полно работы. Советы относительно хорошо осведомлены о силе нашей обороны на земле и в воздухе.

Одна из вылазок дает лейтенанту Фиккелю повод вновь отпраздновать свой день рождения. Мы вылетаем для атаки концентрации вражеских сил и красные вновь используют свой старый трюк — ведут радиопередачи на наших частотах. Лично я в тот момент не могу понять что они тараторят, но это по всей очевидности относится к нам, потому что они все время повторяют слово «Штука». Мой коллега-лингвист и наземный пост, на котором есть переводчик, рассказывают мне потом всю историю. Вот что, примерно, происходит:

«Штуки приближаются с запада — вызываю всех Красных соколов: немедленно атаковать «Штуки», их около двадцати — впереди одиночная «Штука» с двумя длинными полосами — это по всей очевидности, эскадрилья Руделя, того самого, который всегда выводит из строя наши танки. Вызываю всех Красных соколов и зенитчиков: сбить штуку с длинными полосами».

Лейтенант Марквардт прямо в воздухе делает краткий перевод. Фиккель говорит со смехом:

«Если они целятся в ведущего, можно побиться об заклад, что они попадут в ведомого».

Он обычно летает моим ведомым и поэтому знает, что говорит.

Впереди и ниже нас на дороге, идущей между двух лесных массивов движутся иваны с их автомашинами, артиллерией и прочим имуществом. Сильный зенитный огонь, Красные соколы уже здесь, на нас нападают Аэрокобры. Я отдаю приказ начать атаку. Большая часть самолетов пикирует на грузовики, меньшая — на зенитные батареи, отчаянно маневрируя. Истребители полагают сейчас, что пришло их время. Разрывы зенитных снарядов все ближе к нашим самолетам. Прямо перед входом в пике Фиккель получает прямое попадание в крыло, он сбрасывает бомбы и уходит в том направлении откуда мы прилетели. Его самолет объят пламенем. Мы уже сбросили бомбы и выходим из пике. Я набираю высоту чтобы увидеть, куда делся Фиккель. Он приземляется в центре малопригодной для посадки местности, с канавами, ямами, пнями и прочими препятствиями. Его самолет перескакивает через две канавы как разъяренный гусак, просто чудо, что он не спарашютировал. Вот он и его бортстрелок вылезают из кабины. Ситуация скверная, вражеские кавалеристы, за которыми движется несколько танков, приближаются к самолету со стороны леса, совершенно очевидно намереваясь захватить экипаж. Аэрокобры еще яростнее атакуют нас сверху. Я говорю:

«Кто-то должен приземлиться немедленно. Вы все знаете, что мне это теперь запрещено».

У меня ужасное чувство, потому что мне запретили летать и не в моем характере нарушать приказы. Мы все еще кружим над упавшим самолетом, Фиккель и Барч там, внизу, по всей вероятности не могут себе представить, что кто-то может целым и невредимым приземлиться в таких обстоятельствах. Советы постепенно подходят ближе и по-прежнему никто не начинает посадку: маневры уклонения от атак истребителей требуют полного внимания со стороны каждого экипажа. Мне трудно принять решение садиться самому, несмотря ни на что, но в этой ситуации если я не буду действовать немедленно, мои товарищи погибнут. Если их вообще еще можно спасти, то у меня лучшие шансы это сделать. Я знаю, что не подчиняться приказу непростительно, но решимость спасти моих товарищей сильнее чувства долга. Я забыл о последствиях моих действий, обо всем остальном. Я должен их спасти. Я отдаю приказы:

«Седьмое звено: атаковать кавалерию и пехоту с малой высоты. Восьмое: кружить на средней высоте, прикрывать меня и Фиккеля. Девятое: подняться выше и связать боем истребители. Если они будут пикировать, атаковать их сверху».

Я лечу очень низко над местом вынужденной посадки и выбираю клочок земли, который можно использовать, если повезет, для приземления. Медленно я добавляю газ, вот мы над второй канавой. Убрать газ, ужасный прыжок, затем я останавливаюсь. Фиккель и Барч бегут к нам как люди, спасающие свою жизнь. Вот они уже у самолета. Пули иванов пока никого не задели. Оба забираются в кабину, я даю газ. Я дрожу от напряжения. Смогу ли я взлететь? Поднимется ли мой самолет в воздух прежде чем натолкнется на какое-нибудь препятствие на земле и разлетится на куски? Вот и канава. Я отрываюсь от земли, пролетаю над канавой, колеса снова касаются земли. Затем самолет выравнивается. Медленно спадает напряжение. Эскадрилья приближается к нам и мы возвращаемся домой без потерь.

«Бродячий цирк Руделя» размещается на убранном поле неподалеку от города Венден, неподалеку от латвийско-эстонской границы. Фельдмаршал Шёрнер все время пытался заполучить мою эскадрилью в свой сектор и наконец добился своего, мы оказались на Курляндском фронте. Не успели мы расположиться на нашем поле, когда появился неизбежный торт вместе с приветствием от фельдмаршала. Независимо от того, где я поступаю под его командование, всегда появляется один из таких сказочных тортов, обычно с Т-34 на сахарной глазури вместе с числом уничтоженных мною на данный момент танков. Сейчас торт украшен цифрой 320.

Общая ситуация здесь следующая: в районе Тукума мы провели наступление с целью восстановить разорванную связь с остальным восточным фронтом. Удар наносился штурмовой группой под командованием полковника графа Страхвица и оказался успешным. Тем не менее, Советы предпринимают упорные усилия, чтобы пробить нашу оборону на востоке Курляндии. Этот сектор долгое время был настоящим шипом у них в боку. До сих пор он держался благодаря храбрости наших немецких солдат несмотря на колоссальное материальное превосходство Советов. В данный момент этот сектор вновь подвергается необычно сильному давлению, фельдмаршал позвал нас на помощь именно для того, чтобы ослабить этот напор противника. Во время наших первых вылетов мы видим, что линия фронта здесь относительно стабильна: позиции красных везде хорошо укреплены, их маскировка великолепна, их зенитные батареи расположены близко к линии фронта и везде достаточно сильны. Вражеская активность в воздухе оживленна и не прекращается ни на час. Там кружат орды вражеских истребителей и лишь немногие наши самолеты, потому что в котел так трудно доставлять припасы. Запасы бензина, бомб и снаряжения должны быть доступны в любой момент, когда они нужны и требуют много места для складирования. Тот хлеб, который мы едим здесь, заработан тяжелым трудом, независимо от того, в каком направлении мы летаем, к востоку или к югу от котла, на Тукумском фронте или там, куда направлен основной удар русских — через Дерпт на Таллин. В нескольких вылетах нам сопутствовала удача и нам удалось уничтожить большой моторизованный конвой, включая танки эскорта, который достигли Дерпта, этот прорыв был остановлен и фронт быть полностью закрыт силами армии. Откуда они взяли эти неисчислимые массы людей и боевой техники? В этом явно есть что-то сверхъестественное. Большинство грузовиков, которые мы обстреливаем, обычно американского происхождения. Только иногда среди танков, на которые мы наталкиваемся, движутся небольшие группы Шерманов. Русские даже не нуждаются в этих американских танках, потому что их собственные лучше адаптированы к боевым условиям в России и они производятся в сказочных количествах. Это огромное количество военного снаряжения и материалов приводит нас в замешательство и часто — в уныние.

Мы часто встречаемся с самолетами американского производства, в особенности Аэрокобрами, Кингкобрами и Бостонами. Американцы в невероятных количествах снабжают своего союзника автотранспортом, но также и самолетами. Неужели в их собственных интересах помогать русским в таких масштабах? Мы часто спорим по этому поводу.

* * *

Однажды, в половину третьего ночи меня будит лейтенант Вейсбах, мой офицер по разведке. Фельдмаршал Шёрнер желает срочно поговорить со мной. Долгое время по ночам я отключал свой телефон, потому что я делаю первые вылет очень рано и должен хорошо отдохнуть. Поэтому мой офицер по разведке, который не должен лететь следующим утром, отвечает на все ночные звонки, но для фельдмаршала я всегда на месте. Он не ходит вокруг да около — это не его стиль.

«Можете вылететь немедленно? Прорвалось до сорока танков с мотопехотой. Наши фронтовые подразделения не смогли остановить прорыв и хотят вновь закрыть брешь этим вечером. Но эти русские продвинулись уже далеко и их нужно атаковать, чтобы они не смогли расширить район прорыва. Если им удастся это сделать, они могут нанести огромный ущерб нашим тыловым линиям снабжения». Это все та же самая старая история. Я слишком долго нахожусь в секторе Шёрнера, чтобы долго удивляться. Наши братья по оружию на фронте залегли и пропустили танки над собой, а теперь ожидают, что мы будем таскать для них каштаны из огня. Они оставили нам честь разобраться с вражескими силами в их тылу, надеясь, что смогут закрыть брешь в тот же самый вечер или через пару дней, обезвредив окруженные вражеские силы. Здесь, в Курляндии, это особенно важно, потому что любой прорыв противника может привести к распаду всего фронта.

После краткого анализа ситуации я говорю фельдмаршалу: «В темноте вылет не будет иметь никакого успеха, потому что мне нужен дневной свет для атак танков и грузовиков с малой высоты. Я обещаю подняться в воздух на рассвете силами всей третьей эскадрильи и противотанкового звена для атаки того места на карте, которое вы мне укажете. Затем я немедленно свяжусь с вами и дам вам знать, как выглядит ситуация». Согласно тому, что он мне сказал, красные проникли в озерный район и в данный момент, со всеми своими ударными бронетанковыми соединениями находятся дороге, идущей между двумя озерами. Тем временем я инструктирую лейтенанта Вейсбаха с помощью телефона собрать метеодонесения из всех возможных источников и разбудить нас так, чтобы мы могли вылететь в предрассветные сумерки и появится над целью с первыми лучами солнца. Краткий телефонный звонок командирам звеньев и дальше все идет автоматически. То, в чем вы практиковались сотни раз, вы можете делать даже во сне. Повар знает точно когда подавать кофе. Старший механик до секунды знает когда нужно строить наземный персонал и начинать подготовку к вылету. От меня требуется лишь сообщить звеньям:

«Первый вылет в 05:30».

Рано утром над аэродромом стоит густой туман. Ввиду срочности этого задания и надеясь, что в районе цели видимость будет лучше, мы взлетаем. На низкой высоте мы идем курсом на юго-восток. К счастью, местность внизу плоская как доска, иначе полет был бы невозможен. Видимость чуть более 400 метров, особенно когда еще не совсем светло. Мы летим уже примерно полчаса когда туман опускается к земле, потому что мы приближаемся к озерному району. Из-за трудностей полета на высоте 50-60 метров я даю приказ перестроиться. В целях безопасности мы выстраиваемся в один ряд. Соседние самолеты движутся в приземном слое тумана и время от времени исчезают из виду. При этих погодных условиях мы не сможем успешно атаковать. Если нам придется сбрасывать бомбы, из-за малой высоты разлетающиеся осколки могут повредить наши собственные машины. Простое пребывание в зоне цели никому не помогло. Я рад, когда последний из нас благополучно приземляется. Я информирую обо всем фельдмаршала Шёрнера и он говорит мне, что получил те же самые метеосводки с линии фронта.

Наконец, ближе к девяти часам утра слой тумана над аэродромом немного расползается и поднимается на высоту 400 метров. Я вылетаю вместе с противотанковым звеном в сопровождении седьмого звена, которое должно бомбить цели. Под самым слоем тумана мы вновь идем на юго-восток. Но чем дальше мы летим в этом направлении, тем ниже опускается нижняя кромка. Вскоре мы опять вынуждены опуститься на высоту 50 метров, видимость крайне плохая. На местности нет почти никаких ориентиров и поэтому я лечу по компасу. Начинается район озер, погода остается отвратительной. Я с северо-востока приближаюсь к той точке, которую фельдмаршал дал мне как местоположении ударных клиньев. Я делаю небольшой крюк на запад и пролетаю мимо цели, таким образом, чтобы после захода на цель я продолжал бы лететь по прямой к дому, крайне необходимая предосторожность в такую погоду. Если враг так силен, как это нам описывали, он, вероятнее всего, защищен соответствующим зенитным огнем. Мы не можем осторожно приближаться к цели под прикрытием холмов или деревьев, потому что заходим в атаку над водой, соответственно при выборе тактики зенитный огонь нужно принимать во внимание. Держаться вне поля зрения зенитчиков, то выходя из облаков и прячась, в них не момент быть рекомендовано всему строю из-за опасности столкновений так близко от земли, хотя это и возможно для одиночного самолета. Пилоты должны будут уделять внимание исключительно самому полету и не смогу достаточно сконцентрироваться на их задаче.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.