Семнадцатое августа

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Семнадцатое августа

?

Не очень-то легко объяснить, каким образом семнадцатое августа, день рождения поручика Лагерлёфа, превратилось в такой большой праздник. Впрочем, можно, пожалуй, представить себе, что когда в одном месте собиралось, как в Эстра-Эмтервике, множество талантливых людей, то хотя бы раз в году им необходимо было показать, на что они способны.

Коль скоро в округе имелось три превосходных оратора — инженер Нурен из Херрестада, депутат риксдага Нильс Андерссон из Бевика и торговец Теодор Нильссон из Вистеберга, из которых первый придерживался патетического стиля, второй серьезного, а третий поэтического, — то, пожалуй, было бы весьма жаль, если бы они выступали с речами лишь на небольших праздниках и приходских собраниях.

А взять этакого стихотворца, как звонарь Меланоз! Изо дня в день он слышал, как малыши читали по складам, запинались, продираясь сквозь лабиринты родного языка. Наверно, ему бы не помешало хоть раз в году дать этому исковерканному языку шанс прозвучать высокой праздничной одой.

И коли в приходе был квартет замечательных певцов — Густав и Ян Аскеры из старинного музыкантского рода да двое братьев, Альфред и Таге Шульстрёмы, которые держали возле церкви торговую лавку! Конечно, народ всегда и всюду с благодарностью слушал их голоса, но для них самих было благотворным стимулом петь по случаю какого-либо большого торжества, где они имели взыскательную и критичную публику.

Ну и сам старик Аскер, обычно игравший на крестьянских свадьбах, где никого не заботит, что за звуки издает кларнет, был бы только ритм да задор, — сам старик Аскер поистине был счастлив, когда семнадцатого августа приходил в Морбакку, ведь тамошняя молодежь понимала, чего стоит его искусство, и говорила, что во всем свете не найдется музыки, под какую так легко танцевать, как под его.

А раз уж имелся духовой секстет — гордшёский управляющий, да Таге Шульстрём, да капрал Юхан Дальгрен, да приказчик из лавки, да двое музыкальных учителей из начальной школы, которые приобрели себе инструменты и ноты и не поленились разучить марши, вальсы, увертюры и целую подборку народных песен, — то разве же хорошо, коли не будет у них хоть одного-единственного праздничного дня, когда их старания будут вознаграждены триумфом.

И если вдобавок среди родственников, приезжавших летом в Морбакку, были двое таких забавников, как аудитор, сиречь военный юрист, Уриэль Афзелиус, женатый на сестре г-жи Лагерлёф, и ее брат Кристофер Вальрот, — тем более замечательно, что далеко в сельской глуши отмечался праздник, да такой роскошный, что им было лестно на нем выступить.

А если среди гостей находилась к тому же самая настоящая примадонна, сиречь г?жа Хедда Хедберг, красивая и веселая стокгольмская уроженка — певица и актриса, воистину созданная для театра, хоть и вышла за бедного вермландского поручика, то поневоле скажешь, что праздновать в Морбакке семнадцатое августа было очень даже важно и нужно, поскольку по этому случаю и она, и все остальные могли продемонстрировать свои таланты.

?

Первые несколько лет, когда поручик Лагерлёф поселился в Морбакке, семнадцатое августа отмечали как обычный день рождения, с цветами на кофейном столе и гирляндой из листьев вокруг поручиковой чашки. Ближайшие соседи заходили его поздравить, и принимали их обычным образом — угощали кофе, соком, пуншем и тодди, а в девять садились ужинать. Развлекались обычными разговорами, а после ужина из залы выносили стол и устраивали танцы.

Однако по округе не иначе как разнеслась молва, что на этих деньрожденных вечеринках в Морбакке очень уютно и весело, а поскольку никогда и речи не заходило о рассылке приглашений и желанным гостем был каждый, то постепенно стало собираться все больше и больше народу.

Семьи тоже росли, и как только детишки начинали кое-как ходить, их брали с собой в Морбакку чествовать поручика Лагерлёфа. А нередко случалось, что те из соседей, которые с самого начала участвовали в этом празднике, приезжали вместе с собственными гостями.

Одинокие молодые господа, которые в те времена готовы были проехать несколько миль, лишь бы немножко потанцевать, взяли в привычку семнадцатого августа поздравлять поручика Лагерлёфа, а родственники из дальних краев, что летом обыкновенно гостили в Морбакке, стали приурочивать свои визиты к его дню рождения. Поскольку же при жизни поручика Лагерлёфа семнадцатого августа неизменно стояла прекрасная погода, гости обычно проводили время на воздухе, гуляли, осматривая поручиковы постройки и сад. Если собиралось много молодежи, танцы начинались еще до ужина. Всем было весело и хорошо, хотя и не лучше, чем в других местах.

Но вот по какой-то причине в Эстра-Эмтервике поселился поручик Адольф Хедберг со своей молодой и красивой женой. И когда поручик Лагерлёф праздновал очередной день рождения, в разгар вечера на кухню заявилась старая крестьянка с лукошком яиц на продажу. Ее незамедлительно выпроводили, потому что в праздничной суете всем было недосуг покупать яйца, но она не растерялась, подхватила свое лукошко и вышла на веранду, где сидел поручик в окружении толпы господ. Ничуть не смущаясь общества, крестьянка бойко завела разговор, назойливо твердила, что он должен купить яйца, иначе она не уйдет. Но когда получила деньги и спрятала их в карман юбки, все равно не ушла, принялась допытываться, кто такие остальные господа, и высказывалась об их наружности, пожалуй, излишне беззастенчиво. В конце концов молодой поручик Хедберг, тоже при сем присутствовавший, решил, что шутка зашла далековато, и раскрыл секрет:

— Довольно, Хедда, пора это прекратить.

Крестьянка подбежала к нему, влепила пощечину, правда несильную, и воскликнула:

— Ах, Адольф, ну как можно быть таким гадким и выдать, что это я!

В самом деле жаль, ведь она так превосходно замаскировалась и говорила на вермландском диалекте так безупречно — никому даже в голову не пришло, что перед ним очаровательная стокгольмская дама.

Однако этот маленький розыгрыш подтолкнул других затейников, и немного погодя Кристофер Вальрот запел песенки Эрика Бёга.[21] Голос у него был не ахти какой большой, но сколько же артистизма он вкладывал в исполнение — все слушатели просто корчились от смеха. А под самый конец аудитор Афзелиус, повязав голову шелковым платочком и накинув на плечи мантилью, продекламировал и спел “Трепетную Эмелию”. И, разумеется, то был коронный номер вечера, потому что аудитор великолепно изобразил чувствительную молодую девицу.

Пока все это происходило, звонарь Меланоз явно сидел и досадовал, что одни только городские и сумели как следует повеселить поручика и его гостей. Наверно, это задело его за живое.

И на следующий год он взял реванш. Надо вам сказать, поручик подарил эстанбюской школе целую кучу сделанных в Морбакке игрушечных ружей, чтобы ребятишки осваивали военное дело. Даже послал в школу старика-сержанта обучать их ружейным артикулам. Вот звонарь и придумал походным маршем явиться в Морбакку со всеми ребятишками на день рождения поручика.

Во главе колонны они несли флаг, барабанщик бил в барабан, а на плече у каждого было ружье. Казалось, по аллее шагало целое войско. Столько детей — колонна растянулась от людской до самой веранды, возле которой звонарь, возглавлявший шествие, отдал приказ остановиться.

Сперва он коротко сказал, что дети пришли поблагодарить поручика Лагерлёфа, который подумал о том, что их тела нуждаются в воспитании точно так же, как и души. Затем по его команде ребятишки продемонстрировали, как умеют ходить строем, поворачивать направо и налево, смыкать ряды и делать “на караул”.

Да, звонарь придумал замечательный сюрприз. Поручик пришел в восторг, и гости получили удовольствие.

Каково было старой экономке, мамзель Ловисе и г?же Лагерлёф, когда в разгар большого праздника им пришлось угощать кофе с булочками шесть десятков ребятишек, тоже можно себе представить. С тех пор они каждое семнадцатое августа с ужасом вспоминали ребячье шествие и надеялись, что звонарь не явится еще раз с этакой ордой.

В тот самый день, когда звонарь организовал ребячий поход, инженер Нурен с женою тоже пришли к мысли, что никак нельзя, чтобы развлечения семнадцатого августа устраивали одни только приезжие. Поздно вечером, когда все вокруг озарилось лунным светом, инженер облачился в короткий плащ черного бархата и берет с плюмажем, а г?жа Эмелия — в старинное платье с пышными буфами на рукавах. И на песчаной дорожке возле веранды они разыграли несколько сцен из “Эрика XIV” Бёрьессона.[22] Никто и представить себе не мог такой красоты, как это выступление при лунном свете, потому что Эрик Нурен настолько вошел в роль короля Эрика, что казалось, каждое слово рождалось в собственном его сердце, а жена его была прелестна, скромна и слегка испуганна, точь-в-точь как полагается Карин дочери Монса.

Годом позже народу в Морбакке семнадцатого августа собралось больше, чем когда-либо. Коляски, брички и прочие повозки подкатывали одна за другой. Человек семьдесят, а то и восемьдесят подъехали за короткое время. Ясное дело, во все концы разлетелась весть, что в этот день в Морбакке всегда такое веселье, какого нигде в других местах не увидишь.

Однако на сей раз поручик Лагерлёф находился в некотором замешательстве, так как не мог предложить гостям ничего достопримечательного. На сей раз праздник в Морбакке был совершенно обыкновенный. Ближе к вечеру молодежь устроила танцы, господа сидели за беседой, потягивая тодди, дамы постарше расположились в гостиной, угощались ягодами и конфетами. Никто не скучал, потому что аудитор Афзелиус и пробст Хаммаргрен, с одной стороны, и г?жа Хедда Хедберг и г?жа Нана Хаммаргрен, с другой, превосходно владели искусством развлекать общество. Но никаких выступлений, похоже, не ожидалось. Даже обычной поздравительной речи никто не произнес.

Поручик поглядывал по сторонам. И нигде не видел ни загадочных выражений лица, ни деятельных приготовлений.

Когда стало смеркаться, в Морбакку пешком пришли десятки людей со всей округи. Столпились темной массой на широкой песчаной дорожке перед жилым домом, ждали. Поручик сочувствовал им: жаль, такую дорогу проделали, а посмотреть не на что.

Впрочем, после ужина он таки заметил, что по всей честной компании вроде бы пробежало легкое напряженное волнение.

К нему подошли с креслом, разубранным цветами, попросили сесть. А едва он уселся, сильные руки подхватили кресло и понесли. Ян Аскер заиграл марш, господа предложили дамам руку, и длинная процессия направилась в ночную тьму. Правда, впотьмах шли недолго. Путь лежал в сад, и, обогнув угол жилого дома, они тотчас увидели, что впереди все залито светом цветных фонариков.

Поручика пронесли по освещенным дорожкам до маленького парка. Впервые в Морбакке попробовали устроить такую иллюминацию, и поручик искренне удивился, до чего же красиво выглядит сад. Неужели это то самое место, которое они со старым садовником размечали всего несколько лет назад?

Со всех сторон долетали восхищенные возгласы. Какие темные и таинственные кусты, какие загадочные и бесконечно длинные дорожки под сводами листвы! Как играют красками цветы в переменчивом свете фонариков, а листва на деревьях — словно драгоценные многоцветные драпировки!

Процессия остановилась в парке на одной из вырубок. Кресло поручика опустили наземь, и его завороженные глаза узрели воздвигнутый из цветов и листьев грот, где на пьедестале, в окружении стайки маленьких нимф, стояла Флора и дивно звучным голосом пела гимн во славу создателя сада.

— О, мне бы следовало догадаться, Хедда, — крикнул поручик прелестной богине цветов, — мне бы следовало догадаться, что ты про меня не забудешь!

?

На дворе семнадцатое августа, около четырех часов дня, младшие морбаккские девочки, Сельма и Герда, наряжаются к празднику, когда горничная вбегает к ним в комнатку на конторском чердаке, так как свою собственную они конечно же уступили приезжей родне.

— Надобно вам спуститься вниз, Сельма и Герда, — громко говорит горничная, — встречать гостей. Остальные еще не готовы, а первые экипажи уже в аллее.

Что ж, девчушкам вправду приходится поспешить, но одновременно обеих пронзает счастливая дрожь. Подумать только, начинается, семнадцатое августа начинается!

Они застегивают платья, завязывают бантом шейные косынки и бегут вниз. Никого из взрослых не видно. Даже старшая сестра не поможет им встречать гостей, у нее генеральная репетиция к вечернему спектаклю.

Гости уже сидят на веранде. Г-н Нильссон из Вистеберга с женой и тремя-четырьмя детьми. Они всегда и везде появляются раньше времени, а уж семнадцатого августа вообще торопятся изо всех сил. И девчушек это ничуть не удивляет. Ведь всем наверняка не терпится попасть в Морбакку в такой день.

Пожалуй, и гости, и маленькие хозяйки успевают слегка заскучать, прежде чем подъедут новые экипажи и начнут подходить домашние. Однако нынче семнадцатое, нынче на подобные пустяки внимания не обращают.

Следующими подъезжают гости издалека: пастор Альфред Унгер из Вестра-Эмтервика с семейством. В экипаже, запряженном парой лошадей, а проехали они больше двух миль. Экипаж полон женщин и ребятишек, сам же пастор Унгер, сидя на козлах, правит упряжкой, ведь он подлинный знаток лошадей.

Поручик Лагерлёф наконец-то готов, выходит на веранду, аккурат когда пастор Унгер заворачивает во двор.

— Черт побери, Альфред! — восклицает поручик. — Что ты сделал со своими лошадьми? Ведь не различить, одна к одной!

— Ты лучше помалкивай, не выдавай секреты в собственный день рождения! — отвечает пастор Унгер.

Дело в том, что его красивые упряжные лошади очень похожи друг на друга, только у одной на лбу белая звездочка. Вот пастор и придумал проплести несколько кусочков белой кожи между ремешками, что скрещиваются у лошадей на лбу, — пускай все думают, будто лошади и впрямь похожи как две капли воды.

Никто бы и не заподозрил уловки, но пастор Унгер так ею гордился, что рассказывал о ней всем встречным и поперечным, вот молва и до поручика дошла.

Кстати, из пасторской усадьбы в Вестра-Эмтервике приезжает не один экипаж. Следом подкатывает телега с молодежью. Это карлстадская родня, которой случилось гостить у пастора именно об эту пору, когда заодно можно и в Морбакку нагрянуть.

Экипаж за экипажем заезжают во двор. Вот и хозяева Гордшё, самые дорогие гости. Эти подкатывают целой вереницей повозок. Во-первых, их самих много, а во-вторых, с ними Уриэль и Георгина Афзелиус да Кристофер Вальрот и его младшая сестра Юлия, которые живут у них.

В одной из гордшёских повозок виднеются несколько больших, странного вида белых узлов, которые относят наверх, в театр. Сельма с Гердой сгорают от любопытства. Спрашивают девочек Вальрот, что там такое, но те дали слово молчать и не смеют проговориться. Только намекают, что дядюшка Уриэль придумал кое-что жутко уморительное.

Затем подъезжает старый инженер Иван Варберг из Ангерсбю, в коляске, где полным-полно очаровательных девушек.

На веранде огромное ликование. Хорош чопорный холостяк, Иван-то Варберг! Что это с ним приключилось?

Все, конечно, прекрасно знают, что девушки — его племянницы, которые летом гостят у дядюшки, но ведь надо же чуток вогнать Ивана в краску.

Девчушки Лагерлёф говорят друг дружке: странно, мол, что не видать г-жи Хедды. Она, правда, уже не живет в Эмтервике, но они все равно надеялись, что она приедет и устроит что-нибудь забавное. Без нее и семнадцатое августа словно бы не такое, как должно.

Но вот появляются и ближайшие соседи. Пастор Милен и его мальчики перебрались в другой приход. Нынче из пасторской усадьбы не спеша идут высокий красивый пастор Линдегрен и его милая маленькая жена. Из другой соседней усадьбы, из Нижней Морбакки, подходят папаша Улов и мамаша Черстин.

Разумеется, они не единственные крестьяне, желающие поздравить поручика. Дядюшка Ион Ларссон из Сёдра-Оса, самый богатый человек в приходе, тоже здесь, со своей дочкой. И бевикский депутат с женой, и церковный староста из Вестмюра, опять-таки с женой.

Поскольку приглашений не рассылали, девчушкам весьма интересно стоять на веранде подле поручика и смотреть, кто подходит-подъезжает. С особенным нетерпением они ждут старого Яна Аскера. Только бы он не обиделся на что-нибудь, ведь тогда не приедет!

Они пробуют пересчитать гостей, но безуспешно. Народ валом валит со всех сторон. Может, целая сотня наберется? Им ужасно этого хочется, звучит-то как замечательно, если кто скажет, что семнадцатого августа в Морбакке собралась сотня гостей.

Однако встреча — всего-навсего прелюдия к тому, что будет дальше. Как и кофепитие на дворовой лужайке. Поскорей бы уж с этим покончили, нетерпеливо думают дети.

Наконец праздник начинается. Секстет медных духовых выстраивается у лестницы, с блестящими инструментами в руках. Кавалеры предлагают дамам руку, звучит марш, и следом за музыкантами гости парами направляются через сад к маленькому парку.

Собираются вокруг стола, уставленного великим множеством стаканов с бишофом[23] и пуншем, потому что просто вино в Морбакке не подавали никогда, и стаканы раздают всем присутствующим. Вот теперь каждому ясно: настало время деньрожденной речи и здравиц в честь поручика Лагерлёфа.

Инженер Эрик Нурен, депутат риксдага Нильс Андерссон из Бевика и г-н Нильссон из Вистеберга стоят с приготовленными речами. В раздумье нерешительно смотрят друг на друга. Ни один не хочет вылезать вперед, перехватывая слово у соперника.

— Ну что же, ничего не будет? — говорит поручик. Он не любитель торжественных речей и предпочел бы поскорее покончить с этой частью программы.

Тут прямо у него за спиной слышится ясный голос со звенящим стокгольмским акцентом, а когда он оборачивается, из кустов выходит красавица-цыганка, предлагает ему погадать. Берет его левую руку в свои и начинает читать линии на ладони.

Минувшей зимой поручик Лагерлёф тяжело хворал и, чтобы восстановить здоровье, предпринял нынешним летом новую поездку в Стрёмстад. И цыганка читает по его руке все подвиги, какие он совершил в этой поездке, более того, повествует о них звучными стихами.

Забавно, а вместе с тем немножко нахально и ехидно — народ хохочет, но поручик в восторге.

— Все ж таки ты, Хедда, у нас номер один, — говорит он.

Провозгласив здравицу в честь поручика и крикнув “ура!” под фанфары секстета, г?жа Хедда быстро бросает взгляд на трех эстра-эмтервикских ораторов:

— Прошу прощения, что помешала! Теперь черед здешних почитателей.

— Здешние уже потерпели полное поражение, госпожа Хедберг, — говорит инженер Нурен.

В этот миг далеко в саду слышится кларнет старого Яна Аскера. А меж деревьями мелькают блестящие шлемы и доспехи.

Оказывается, Ян Аскер и звонарь Меланоз повстречали по дороге трех бессмертных асов — Фрейю, Одина и Тора, которые направлялись в Морбакку, но заплутали. Они помогли бессмертным, сияющие божества вот-вот пожалуют и сами изложат свое дело.

Нет, никакое не дело. Три божества поют на известный мотив “Приди, прекрасный май”, слагают песнь обо всем, что построено и свершено в Морбакке при поручике Лагерлёфе. Каждое слово — чистая правда, и у многих на глаза невольно набегают слезы. Сам поручик растроган стихами старого друга.

— С Меланозом нынче никто не сравнится, — говорит он. — Знаешь, Хедда, мне и впрямь сдается, что нынче заправляют здешние.

Так удачно и торжественно начинается праздник. Затем гости расходятся по саду, заглядывают в заросли ягодных кустов и испанских вишен, кое-кто даже не прочь отведать яблоки доброго астраханского сорта: вдруг в Морбакке они уже поспели?

Но немного погодя вновь слышны фанфары. Господа вновь предлагают дамам руку и ведут их из сада в дом, а там вверх по крутой чердачной лестнице.

На чердаке перед небольшою сценой с белым занавесом устроен зрительный зал. Весь театр — творение г-жи Лагерлёф, и выглядит он как нельзя более очаровательно.

Недолгое ожидание, занавес поднимается — играют аллегорический водевиль, нынче же утром сочиненный Уриэлем Афзелиусом и озаглавленный “Монах и танцовщица”.

Действие происходит в тот день, когда родился поручик Лагерлёф, — семнадцатого августа 1819 года. У колыбели новорождённого являются не обычные феи, а две символические фигуры — монах и танцовщица. Танцовщица хочет сделать из мальчугана веселого и жизнерадостного кавалера, монах же — человека аскетичного и серьезного. После оживленной перепалки они договариваются, что каждый распорядится своей половиною жизненной стези морбаккского младенца. Иными словами, несколько времени он будет вести веселую жизнь молодого офицера, а затем, в позднейшей половине жизни, остепенится, поселится в своем монастыре, сиречь в Морбакке, и станет жить в трезвости, делая добрые дела.

Великолепно, великолепно. Уриэль Афзелиус в роли монаха и Кристофер Вальрот в роли танцовщицы, весь в покрывалах и вуалях, поют арии и дуэты на мелодии из самых популярных опер, жестикулируют с торжественным пафосом и произносят монологи, а в конце концов завершают спор веселым па-де-де.

Когда занавес опускается, аплодисментам нет конца. Все кричат, топают ногами, машут руками. Г?жа Лагерлёф опасается, что чердачный пол не выдержит этакой бури восторга, а поручик зычным голосом восклицает:

— Ай-яй, Меланоз, опять приезжие взяли верх!

Морбаккская молодежь разучила небольшую пьеску, из-за нее-то и соорудили театр. Однако теперь, когда пришла пора начинать, они приуныли. Им ли тягаться с аллегорией дядюшки Уриэля.

Анне Лагерлёф сравнялось четырнадцать, и впервые она выступит в настоящей театральной роли. Пьеска называется “Сигара”, и Анна играет молодую жену.

Спектакль отнюдь не проваливается, и это заслуга юной Анны Лагерлёф. Откуда у девочки столько смелости и таланта? Она играет так мило и так уверенно, что зрители не перестают удивляться.

— Эта девочка будет сущей сердцеедкой, — говорят одни.

— Ах, какая красоточка, — говорят другие. — А играет-то как замечательно!

Аплодисментам и вызовам нет конца.

— Вот видишь, поручик, — сквозь шум кричит звонарь Меланоз, — здешние не сдаются!

Наконец все спускаются вниз, начинаются танцы и разговоры, гости пьют тодди, рассказывают истории — до сих пор на это не было времени.

Ужин подают ближе к полуночи, а потом зажигают разноцветные фонарики. Без иллюминации никак нельзя. Таков ежегодный ритуал.

Нынешней ночью иллюминацию для разнообразия устраивают во дворе.

Ах, до чего красиво, глаз не отвесть — цветочные купы мамзель Ловисы купаются в многокрасочном свете, плакучий ясень весь словно пронизан пламенем, темные кусты сплошь будто в огненных цветах!

Все выходят любоваться иллюминацией. И замирают как завороженные. Откуда взялась этакая красота? Здесь ведь прямо как в сказочной стране.

Квартет немедля заводит песню. Звуки музыки еще сгущают настроение.

И происходит кое-что странное. Будто нежный прохладный ветерок шелестит в листве. Вообще-то никто не ведает, что это, но люди, которые собрались здесь и без малого десять часов беседовали, танцевали, смотрели спектакли, слушали песни и речи, — люди сейчас как бы вполне к этому готовы. Среди ночной красоты, внимая песне, они чувствуют приятное головокружение, мягкую растроганность. Как прекрасна жизнь, как бесценны ее мгновения, сколько услады в каждом вздохе!

Все, что поют певцы, каждое слово, каждая нота находит отклик. Больше того, люди понимают, что испытывают одинаковые чувства. Всех объединяет огромное счастье.

У г-жи Хедды Хедберг возникает идея. Стоя на верхней ступеньке веранды, она запевает “Вермландскую песнь”.

Все подтягивают. Изливают в звуках свои чувства. “Ах, Вермланд, прекрасный, чудесный мой край!”

И мнится, будто в кустах и зарослях тоже поют. Мнится, будто под сенью больших кленов морбаккские гномы танцуют контрданс под эту прелестную мелодию.

Все пожимают друг другу руки. Глаза у всех увлажнились. И никого это не удивляет. Несказанное счастье — жить, поневоле наворачиваются слезы.

Когда песня смолкает, место г-жи Хедды на верхней ступеньке занимает инженер Нурен. Ему тоже хочется изъяснить настрой этой минуты.

— Вот это и есть семнадцатое августа, — говорит он. — Не песня, не спектакли, не танцы, не людская суета, а то, что мы чувствуем сейчас, — тихое, торжественное счастье, охватившее наши сердца, взаимная любовь, которой дышит эта ночь.

Об этом мы мечтали, к этому стремились, едучи сюда. За этим вернемся и на будущий год.

Дорогой брат Эрик Густав, как же получается, что нам надобно приехать к тебе, чтобы ощутить примирение с судьбою, испытать гордость за нашу страну и порадоваться, что все мы существуем? Человек ты вовсе не великий и не выдающийся. Не совершал грандиозных деяний. Но ты обладаешь великой благожелательностью и всех встречаешь с распростертыми объятиями. Мы знаем, если б мог, ты бы заключил в объятия и нас, и весь мир.

Вот почему тебе из года в год удается на несколько часов подарить нам толику блаженства, толику рая, толику того, что мы у себя в Эстра-Эмтервике называем семнадцатым августа.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.