Рыцарь-праведник

Рыцарь-праведник

Скажу сразу – эти строки будут признанием в любви. В любви к человеку, которого каждый, кто хоть немного знал, не мог не полюбить. А мне выпало счастье знать его долгие годы и, смею надеяться, пользоваться его дружеским расположением.

Лев Разгон. Наш дорогой Левочка. Совсем недавно мы поздравляли его с девяностолетием, и вот его нет больше среди нас. Что делать, не говори с тоской их нет, а с благодарностью были…

Его судьбу мало назвать тяжелой и несправедливой, она трагична.

Тридцати лет, в 1938 году, в полном расцвете сил, он был репрессирован, и потянулись долгие годы – почти два десятилетия – тюрем, допросов, пересылок, лагерей, ссылок. Вместе с ним была арестована его жена и двадцати двух лет погибла в застенках ГУЛАГа, оставив годовалую дочку одну-одинешеньку на всем белом свете. Уничтожены были и родители жены.

Думая о судьбе Льва Разгона, не перестаешь удивляться, какой надо было обладать силой воли, мужеством и любовью к жизни во всех ее самых мрачных проявлениях, чтобы сохранить в душе столько света, тепла и доброты, что до последнего его дня люди куда моложе его, прожившие благополучную жизнь, шли к Разгону, чтобы в трудную минуту почерпнуть у него силы духа, оптимизма и уверенности в торжестве справедливости.

Мы познакомились с ним в начале семидесятых в городе Чита, где проходили дни литературной читинской осени. Как много хороших писателей съехались туда на праздник: Юрий Давыдов, Марк Сергеев, Владимир Порудоминский, Виль Озолин, Сергей Давыдов, артист Яков Смоленский – всех уже и не вспомнишь. Мы ездили по Читинской области, посещали знаменитые места, связанные с пребыванием здесь в ссылке декабристов, – Петровский завод, Акатуй.

Помню, как в Акатуе мы долго стояли у могилы Михаила Лунина, находящейся возле бывшего острога, в котором он и умер, то ли покончив с собой, то ли от угара, то ли был убит, за то, что и из этого каторжного угла России продолжал слать вольнолюбивые письма. У подножия большого железного креста, поставленного еще в прошлом веке его сестрой, увидели мы небольшую металлическую пластинку, на которой тонкой проволокой была наварена надпись: «Ветерану войны с Наполеоном от ветерана войны с Гитлером». Подписи не было, но у нас от волнения перехватило дыхание и слезы выступили на глазах. Кто он, этот воин, прошедший ад Отечественной войны и добравшийся в эту глушь, чтобы принести благодарность и любовь такому же воину, сто с лишним лет назад защищавшему Отечество? Мы этого никогда не узнаем и никогда не забудем…

– Великая Россия… – еле слышно проговорил Разгон.

Мы выступали в самых разных аудиториях – в домах культуры, в сельских клубах, в воинских частях, в школах. Выступали по нескольку раз в день, и немудрено, что к вечеру изрядно уставали, да и расстояния в Сибири нешуточные, протрясись целый день в расхлябанном газике по бездорожью, и станет понятен предвоенный лозунг: «Чужой земли мы не хотим!» Со своей бы управиться! Но самый старший из нас – Лев Разгон никогда не жаловался на усталость, и, когда вечером мы собирались у кого-нибудь в номере, чтобы «расслабиться», он был главным заводилой в застолье, с удовольствием выпивал наравне со всеми, произносил тосты, читал стихи…

Да, справедливость в судьбе Разгона восторжествовала. Но на это понадобилось полвека – пятьдесят лет! Никогда не забуду, как он, выступая на митинге, когда в сквере на Лубянке открывали камень – памятник жертвам сталинских репрессий, сказал, указывая на здание КГБ:

– Мой путь от этого дома до этого камня длился тридцать лет!

Он сказал это, не сетуя и не жалуясь, он произнес эти слова с высоким чувством собственного достоинства. И он имел на это право.

В 1980 году к нему пришла литературная слава. По словам его близкого друга Даниила Данина, Лев Разгон был вознагражден за верность жизни.

В журналах стали появляться лагерные рассказы Льва Разгона, сразу завоевавшие внимание читателей. Написаны они были гораздо раньше – естественное желание поведать людям о пережитом заставило его взяться за перо. Однако надежды на то, что они смогут увидеть свет, тогда не было. Но мы, его друзья, уже знали о них.

В тесной ли квартирке Разгонов или на террасе в Переделкино мы с волнением слушали только что написанные рассказы.

Впрочем, волновались не только слушатели, но и сам автор, голос его порой срывался, влажнели глаза. А что уж говорить о нас! Это было потрясение…

Рике Берг,

Моей жене и спутнице

По непридуманным скитаниям —

читаем мы на первой странице.

С этой удивительной женщиной Льва Разгона свела судьба на одной из тюремных пересылок. Дочь известного революционера, она расплачивалась за судьбу своего репрессированного отца, который, по ее словам, не сидел в тюрьме только краткий период с февраля по октябрь 1917 года. 1922 год он тоже встречал в Бутырке. Но тогда времена были помягче, и родным разрешали принять участие в новогоднем вечере. Пришла к отцу и Рика.

– И вдруг, – рассказывала она, – около полуночи в комнату, где собрали заключенных и их родных, вошел Шаляпин, да, да, сам Федор Иванович Шаляпин, и обратился к нам с такими словами: «В этом году я навсегда покидаю Россию и последнюю новогоднюю ночь хочу провести с теми, кто страдает! Я буду вам петь…»

Лев Разгон уже давно знал о трагической смерти своей первой жены, и горе его было безутешным.

Встреча с Рикой стала милостью судьбы.

Их связало большое чувство, пронесенное через все разлуки, все невзгоды и превратности лагерной судьбы. И после возвращения из ссылки, до последнего своего часа эта удивительная женщина, красавица, несмотря на почтенный возраст, несла людям свет и радость.

У Льва Разгона много книг, их знают и любят миллионы читателей, обо всех не расскажешь. Но есть среди них одна, чья судьба не менее удивительна, чем судьба ее автора. Вышла она в свет не так давно, прекрасно оформлена художником В. Полищуком и называется «Позавчера и сегодня».

Это повесть-воспоминания о детстве, о бедной еврейской семье, в которой он родился и вырос. Впрочем, как утверждает автор, воспоминания не только о детстве, сколько о том, что сохранилось на всю жизнь. Так растение, насильственно вырванное из родной почвы, могло бы с тоской грезить о своих корнях. Писалась эта книга в лагере, тайком от начальства. Писалась для дочки Наташи. Ей было тогда уже четырнадцать лет, она жила на Севере, у ссыльной тетки со стороны матери. Лев Эммануилович не знал, суждено ли будет им когда-нибудь встретиться. Так кто же расскажет ей о еврейских корнях ее отца, о ее деде и прадеде, о семейных еврейских традициях, о его бедном, но таком счастливом детстве?

По вечерам, когда заканчивался нудный лагерный день Разгона-нормировщика, он разводил водой припрятанный чернильный карандаш и убористым почерком писал в толстой тетрадке-книге, присланной братом, воскрешая в памяти события давно минувших лет.

Когда книга-тетрадь была заполнена, он переслал ее Рике, находящейся тогда в пожизненной ссылке в Красноярском крае, с просьбой передать Наташе, когда той исполнится восемнадцать лет.

Рика переслала тетрадь, Наташа ее получила и даже написала об этом отцу. Но когда Лев Эммануилович после смерти Сталина вернулся в Москву и встретился с дочерью, выяснилось, что тетрадка пропала.

Тридцать три года о судьбе тетради не было ничего известно.

Автор тосковал, ощущая ее утрату, как утрату своего детства. Но чудеса все-таки случаются на свете.

Когда стали публиковаться рассказы Льва Разгона, в одном из них он упомянул об этой тетради.

И вдруг телефонный звонок. Мужской голос сказал, что у них уже много лет хранится тетрадь неизвестного автора (имени на тетради, естественно, в целях конспирации не было), что они много раз перечитывали ее и очень полюбили героя. А когда Лев Разгон примчался по указанному адресу, ему открыла дверь русская женщина, которая держала в руках его тетрадь. «Я заплакал…» – признается автор.

Конечно же, годы и утраты брали свое, и Разгона нередко настигали болезни, но он о них не говорил, и никто никогда не слышал от него ни слова жалобы.

По первому зову он готов был откликнуться на просьбы друзей: выступить на вечере, провести презентацию новой книги.

Всегда подтянутый, собранный, красивый, он рыцарь по натуре своей. Недавно, когда один негодяй позволил себе в печати оскорбить память его первой жены, Лев Разгон удостоил его заслуженной пощечины. Это в девяносто лет!

Мне вспоминается, как несколько лет назад пришли ко мне на дачу в Переделкино Лева и Рика, которые жили в то лето в Доме творчества. И в разговоре, так, между прочим, Лев Эммануилович сказал, что через два дня исполнится тридцать лет, как он вышел на свободу.

– Так надо же это отметить! – сказала я. – Приходите ко мне, всё будет готово к такому торжеству.

Настал долгожданный вечер, стол накрыт, а Разгонов всё нет и нет. Звоню в Дом творчества:

– Где же вы?

– А что случилось? – с недоумением спрашивает Лева и, поняв, в чем дело, смущенно добавляет: – А я совсем забыл… Идем, идем!

Судьба не поскупилась на отпущенные ему годы, но жизнь не баловала его. А он любил ее всем своим добрым горячим сердцем и умел быть благодарным за любую, пусть маленькую радость. Он любил людей. Когда за год до смерти он попал в больницу и оказался в реанимации, едва ему стало чуть легче, он потребовал, чтобы его перевели в общую палату, он хотел быть с людьми, без них он не мыслил своего существования.

Последние годы он страстно, как делал всё, отдавал силы работе в Комиссии по помилованию, и не сомневаюсь, что многие люди, которым была сохранена жизнь, даже не подозревают: они обязаны этим и Льву Разгону.