Сваха Островского

Сваха Островского

Мы гуляли с Ф. Г. по скверу, новому, молодому, с тонкими деревцами, — его разбили на месте деревянных домишек, возле высотного дома, у входа в «Иллюзион». Вчера в театре шла «Сэвидж», и Ф. Г. то и дело возвращалась к спектаклю.

— Сэвидж я делала без Павлы Леонтьевны. До этого она была режиссером всех моих ролей…

Я вспомнил слово, записанное в зеленой тетрадке, — «режиссероненавистничество». Да и как жить по-другому, если она признавала только одного постоянного режиссера, учителя, друга, каждому замечанию которого верила, вкусу которого доверяла больше, чем собственному. Кто же выдержит такую конкуренцию?! Как можно соглашаться еще с кем-то, если зачастую он требует не то, что уже решено с учителем?!

Ф. Г. вспоминает, как страшный сон, кошмар, работу с режиссером В. Г. Сахновским, обожавшим ставить перед актером новые задачи. С ним Раневская репетировала «Последнюю жертву» в Театре Красной Армии.

— Что вы играете? — спрашивал режиссер.

— Сваху Островского, — отвечала я.

— Нет, вы должны играть совсем другое — не сваху, а испанского гранда! Знаете, эдакого, — режиссер снял с головы воображаемую шляпу (воображаемые предметы были его страстью) и галантно помахал ею в воздухе.

На следующей репетиции я пыталась играть по-другому — в моей свахе появилась испанская стремительность и грация.

— Что вы играете, дорогая? — остановил меня режиссер.

— Я играю сваху, она же испанский гранд, — ответила я.

— Нет, нет, для чего это вам? Вы должны играть старушку-няню, которую хозяева забыли на вокзале в Гамбурге!

Я изменила походку, в голосе появилась хрипотца, я старательно шепелявила и пришептывала. Но режиссер не успокоился. В следующий раз он снова задал свой сакраментальный вопрос:

— Что вы играете?

— Сваху Островского, она же нянька из Гамбурга, — сказала я резко.

— Ну зачем это? — удивился режиссер. — Вы должны играть Петра Великого.

На генеральной репетиции актеры были поражены: «Что делает Раневская? Что это за выжившая из ума сваха?..» Неудивительно, что, посмотрев этот спектакль, А. Д Попов записал в свою зеленую тетрадь: «Раневская не активна по задачам и не вижу задач. (Режиссер и актриса)».

«Режиссероненавистничество»! А те режиссеры, что удовлетворяли Раневскую, те, которых она любила? Таиров, Ромм, Петров — режиссеры талантливые и непохожие друг на друга. Три исключения? Но в этих исключениях есть много общего, ставшего для Раневской решающим.

О тактичности М. И. Ромма, его стремлении ничего безоговорочно не навязывать я уже писал. А. Я. Таиров, провозгласивший символом веры тезис: «Актеру нужно давать максимальную возможность самовыявления в том случае, если это самовыявление направлено на ту же цель, которую вы ставите в своей работе», запомнился Ф. Г. как человек, не мешавший ей готовить роль Зинки в «Патетической сонате». Он поддерживал Ф. Г. в ее поисках, одобрял их и говорил своим ассистентам:

— Не трогайте Раневскую — она до всего дойдет сама.

Н. В. Петрову, с которым она готовила Бабуленьку в «Игроке», Раневская посвятила несколько страничек воспоминаний. «Он был режиссером, любившим актеров… В нем не было стремления к самопоказу, к самовыявлению, не было насилия над волей артиста, над его инициативой, а было только одно желание — помочь своим знанием природы актера, помочь своим огромным опытом…

Его доброжелательность подкупила меня — не часто приходилось с этим сталкиваться. Все указания он делал с необычайной деликатностью и тактом».

Кто знает, может быть, режиссерский талант Таирова, Ромма, Петрова заключался и в том, что они, почувствовав талант Раневской-актрисы, доверяли ему.