«ВЕЛИКИЙ СОЮЗ НАРОДНЫХ МАСС»

«ВЕЛИКИЙ СОЮЗ НАРОДНЫХ МАСС»

В Чанше Мао вновь почувствовал себя в родной стихии. Все вокруг было знакомо. И что самое важное — здесь, в отличие от Пекина, ему не надо было никому ничего доказывать. Он уже и так пользовался уважением многих интеллигентных людей, а в обществе «Обновление народа» на него в отсутствие Сяо Юя вообще смотрели как на вождя.

Ему без труда удалось устроиться на полставки в одну из городских начальных школ (школу Сюе) — преподавать историю. Как всегда в Китае, решающую роль сыграли связи. Рекомендацию ему дал его старый приятель по Первому провинциальному педагогическому училищу и член общества «Обновление народа» Чжоу Шичжао, учительствовавший в том же учебном заведении. Нагрузка у Мао была небольшая: всего шесть часов в неделю, так что свободного времени оставалось много. Зарплата была, разумеется, мизерной — около четырех юаней в месяц, но на еду хватало, а жил он тут же, при школе⁶⁶. Тогда было принято, чтобы учителя жили рядом с учащимися: этого требовали правила педагогики. Преподаватели должны были не только читать лекции, но и показывать ученикам пример поведения в быту.

Весна 1919 года выдалась беспокойной. В конце апреля, вскоре после возвращения Мао Цзэдуна в Чаншу, политическая обстановка в Хунани, да и во всем Китае резко обострилась. Связано это было с проходившей во Франции, в Париже, конференцией держав-победительниц, вырабатывавшей положения мирного договора с Германией, потерпевшей сокрушительное поражение в Первой мировой войне. Точнее — с обсуждением на этой конференции вопроса о германских владениях в Китае. Дело заключалось в том, что собравшиеся в январе 1919 года в Париже представители держав Антанты оказались в глазах китайской общественности «предателями» в связи с тем, что не желали удовлетворить требования присутствовавшей на переговорах китайской делегации. Эти требования заключались в передаче Китаю его исконной территории — порта Циндао и всего остального района бухты Цзяочжоу на востоке страны, которые, как мы знаем, в 1898 году были оккупированы немцами, а затем, в ноябре 1914-го — разгромившими их японцами. Китайцы резонно настаивали на возвращении порта и бухты им: как-никак, но они ведь участвовали в войне с Германией с августа 1917 года. Однако японцы хотели оставить эту бывшую германскую колонию за собой: не китайцы же в самом деле сражались с немцами за Циндао! Японцы имели в кармане и другой аргумент: принятые покойным Юань Шикаем «21 требования» гласили, что после окончания войны в Европе вопрос о Цзяочжоу будет целиком решаться японцами⁶⁷. К глубочайшему разочарованию китайской стороны, присутствовавшие на мирной конференции делегации ведущих западных стран выступили в поддержку Японии. Англия, Франция и Италия не желали конфликтовать с Японией, поскольку были связаны с ней тайными соглашениями, подписанными еще в феврале-марте 1917 года в Лондоне. По этим соглашениям Япония в обмен на помощь Антанте получала признание своих прав на германские владения в Китае. У западных лидеров имелись и другие резоны: в 1919 году разворачивалась новая война — против Советской России, и в ней Япония как союзник западных демократий должна была сыграть не последнюю роль. Американская делегация старалась найти компромисс, но ее предложения не могли удовлетворить ни одну из сторон.

Мирная конференция, от которой китайцы ждали восстановления попранных прав родины и признания за ней равного места в системе новых, послевоенных, международных отношений, приняла решение вернуть Китаю лишь захваченные Германией во время подавления боксерского восстания древние астрономические инструменты. Слов нет, предметы ценные! Но в создавшихся условиях их возвращение было воспринято в Китае как издевательство. Возмущению китайской общественности не было предела. Особенно негодовала студенческая молодежь: «Япония будет владеть Циндао и Цзяочжоу, а мы, китайцы, — смотреть на звезды?» Масла в огонь подлила телеграмма китайского делегата на конференции Ван Чжэнтина, направленная из Парижа в адрес шанхайских газет в конце марта 1919 года. В ней говорилось: «Мы настаивали на аннулировании „21 требования“ и других тайных соглашений и отдали этому много сил, предугадывая, что японцы, вопреки истине и справедливости, прибегнут к помощи подкупа и угроз. Но страшнее всего, что среди китайцев нашлись такие, которые уступили ради своих корыстных целей. Эти люди ничем не отличаются от торговцев, обманывающих покупателей. Это — подручные предателей нации. Мы выражаем надежду, что общественность всей страны поднимется на борьбу с предателями, откроет для нас возможность ставить вопрос об аннулировании навязанных нам соглашений»⁶⁸.

Призыв Ван Чжэнтина пал на благодатную почву. В стране стало разворачиваться антияпонское патриотическое движение. Парижская конференция в глазах китайских патриотов превратилась в «сборище империалистических хищников», которые лишний раз показали, что по-прежнему относятся к Китайской Республике как к полуколонии. Начались поиски предателей нации, о которых Ван Чжэнтин писал в телеграмме. Подозрение пало на крупнейших японофилов: министра путей сообщения Цао Жулиня, китайского посланника в Токио Чжан Цзунсяна и управляющего монетным двором Лу Цзунъюя.

Напряжение усиливалось с каждым днем. И наконец прорвалось. В субботу вечером 3 мая в актовом зале юридического факультета Пекинского университета собрались активисты студенческого движения. Было принято решение организовать на следующий день, в воскресенье, большую манифестацию на центральной площади Тяньаньмэнь (Врата небесного спокойствия), прямо перед входом в Запретный город. Один из студентов-юристов, выступая на собрании с яркой речью, в состоянии крайней экзальтации разорвал рубаху, полоснул ножом по пальцу и сочившейся из раны кровью написал на полотне «Верните нам Циндао!». Он высоко поднял свой лозунг над головой, и зал взорвался аплодисментами⁶⁹.

4 мая около 10 часов утра более трех тысяч студентов различных учебных заведений Пекина собрались на площади. Повсюду виднелись белые флажки (белый в Китае — цвет траура) с изображением карты Циндао и надписями: «Аннулировать „21 требование“!», «Вернуть наш Циндао!», «Лучше быть яшмовой пылью, чем разбитым кирпичом!», «Цао Жулинь, Чжан Цзунсян и Лу Цзунъюй — изменники родины!» и т. п. Несмотря на увещевания представителя министерства образования, командующего пекинским военным гарнизоном и начальника городской полиции, участники демонстрации двинулись к расположенному неподалеку Посольскому кварталу. Они хотели передать прошение послу США от имени одиннадцати с половиной тысяч учащихся Пекина. В «Великую Америку» они еще верили: 8 января 1919 года президент Вудро Вильсон в послании американскому конгрессу выдвинул 14 пунктов «всеобщего мира», осуждавших тайные договоры и призывавших к «свободному, чистосердечному и абсолютно беспристрастному разрешению всех колониальных споров».

На территорию квартала, однако, студентов не пустила охрана. Лишь четверым представителям позволили встретиться с сотрудником американского посольства. Самого же посла на месте не оказалось.

То, что их не пустили внутрь Посольского квартала, возбудило толпу до предела. И кто-то тогда предложил пойти и расправиться с предателями родины. Все устремились к расположенному неподалеку особняку Цао Жулиня. Ворвавшись в дом, молодежь устроила сущий погром. Все было исковеркано, а что не удалось сломать, утопили в пруду во дворе. К счастью для Цао Жулиня, ему удалось бежать. А вот Чжан Цзунсяну не повезло. Он случайно оказался как раз в доме Цао и, попав в руки студентов, был жестоко избит. Студенты стали расходиться только около пяти часов вечера, после того как подожгли особняк Цао⁷⁰.

Вот так благородно начавшееся патриотическое выступление завершилось в тот день чистой воды хулиганством. Полиция произвела аресты. Было схвачено 32 человека, которых, впрочем, под давлением либеральной общественности через три дня отпустили.

На этом, правда, дело не кончилось. Весь май и большую часть июня пекинское студенчество волновалось: устраивало забастовки, демонстрации и митинги. Справедливости ради следует сказать, что больше никаких безобразий молодые люди не допускали. «Суть студенческого движения, — писал два года спустя один из его участников, студент Пекинского института русского языка Цюй Цюбо, — заключалась в том, что духовное беспокойство невозможно было больше сдерживать, требование „перемен“ вырвалось наружу и послужило импульсом общественного движения»⁷¹.

Весть о событиях 4 мая разнеслась по всей стране. В Шанхае и во многих других городах солидарность с пекинскими студентами выразили не только учащиеся, но и многие торговцы, шэньши и даже рабочие. Рикши и те не остались в стороне: проникнувшись патриотическим чувством, они единодушно отказались возить японцев. В ряде мест антияпонски настроенные граждане организовали демонстрации и забастовки. На реке Янцзы остановилось судоходство: забастовали докеры. Особое впечатление на провинциальную молодежь произвели сообщения о том, что пекинских студентов горячо поддержали Цай Юаньпэй, Чэнь Дусю, Ли Дачжао, Ху Ши и другие популярные идеологи патриотического движения. Повсеместно на стенах домов, буддийских и фамильных храмов стали появляться плакаты «Верните нам Циндао!», «Смыть национальный позор!», «Долой трех министров — национальных предателей!». По призыву Главного торгового союза Пекина в стране стала разворачиваться кампания бойкота японских товаров. Толпы народа разбивали витрины магазинов, торговавших японской мануфактурой, хватали японские товары и сжигали на улицах. Редакторы газет отказывались принимать и печатать японские рекламы, расписания движения японских пароходов и даже помещать сведения о курсе японской валюты⁷². Сводный брат Юань Шикая, президент страны Сюй Шичан, правивший страной с октября 1918 года, вынужден был отправить Цао Жулиня, Чжан Цзунсяна и Лу Цзунъюя в отставку, но волнения не утихали вплоть до 28 июня 1919 года, когда наконец в Китае было получено сообщение о том, что члены китайской делегации отказались поставить свои подписи под несправедливым Версальским договором держав Антанты с Германией.

В знак солидарности с учащимися Пекина антияпонскую демонстрацию попытались организовать и студенты Чанши. 7 мая, в День национального позора, то есть в годовщину принятия Юань Шикаем «21 требования», на улицы вышло несколько тысяч человек. Их поддержали торговцы⁷³. Манифестацию, однако, быстро рассеяли солдаты генерала Чжан Цзинъяо, того самого «Ядовитого Чжана», который за год до этого установил в Хунани режим террора. Участвовал ли в этой демонстрации Мао Цзэдун, неизвестно. Скорее всего нет, иначе бы маоистские летописцы не преминули раздуть из этого историю.

Конечно, Мао не мог не проявлять интереса к борьбе студентов. Но стихийные акты протеста были, как мы знаем, не в его духе. Стихией, считал он, следует управлять. А для этого нужна была прежде всего организация, авангард движения, крепко спаянная волей великого лидера. Не зря же Мао в самом деле читал Паульсена! «Моральный поступок зависит от чувства и воли, которые должны предшествовать моральному поступку» — этому кредо Мао Цзэдун никогда не изменял⁷⁴. В начале мая 1919 года он стал всерьез задумываться над созданием эффективной организации, которая возглавила бы патриотическое студенческое движение в Хунани. Малочисленное общество «Обновление народа» (в мае 1919 года в нем насчитывалось всего около 70 человек, многие из которых находились во Франции) не могло его полностью удовлетворить. Оно оказалось неэффективным⁷⁵. В середине мая он обсудил ситуацию с прибывшим в Чаншу Дэн Чжунся. Дэн, непосредственный участник событий 4 мая, рассказал Мао Цзэдуну о выступлениях студентов Пекина во всех подробностях. Вместе с «Усатым Хэ» (Хэ Шухэном) Мао и Дэн приняли решение заняться организацией объединенного союза учащихся высших и средних учебных заведений провинции Хунань⁷⁶. Ничего принципиально нового в этой идее не было. В то время на волне студенческого движения в некоторых городах и провинциях происходило организационное оформление именно таких союзов. Первый из них возник в Пекине 6 мая. Именно он-то и направил Дэн Чжунся с пропагандистскими целями в Чаншу. 11 мая были созданы объединенные союзы учащихся в Тяньцзине и Шанхае⁷⁷. Члены союзов ставили перед собой ярко выраженную политическую цель: «Использовать… все силы учащихся» для того, чтобы «добиться восстановления национального суверенитета и наказания предателей родины»⁷⁸.

25 мая на квартире Хэ Шухэна в начальной школе Чуй, расположенной в северной части города, состоялось совещание представителей различных учебных заведений Чанши. Всего собралось более двадцати человек, многие из которых были членами общества «Обновление народа». Мао Цзэдун представил им Дэн Чжунся, который, рассказав о движении 4 мая, выразил надежду на то, что студенты Хунани в знак солидарности с учащимися Пекина объявят всеобщую забастовку. Речь Дэна да и сам оратор, интеллигентного вида молодой человек, судя по всему, произвели на собравшихся впечатление. То, о чем Дэн говорил, кружило головы. Жизнь наполнялась реальным смыслом. Хотелось борьбы, самопожертвования и славы.

По решению собрания 28 мая произошло официальное оформление Хунаньского объединенного союза учащихся. Его председателем стал близкий друг Мао, член общества «Обновление народа» Пэн Хуан, студент Хунаньского коммерческого профессионального училища. В том же училище, находившемся неподалеку от школы, где преподавал Мао Цзэдун, расположилась и штаб-квартира союза.

Первой акцией объединенного союза стало объявление 3 июня днем общегородской забастовки. В ней приняли участие студенты двадцати учебных заведений Чанши. Такого еще на берегах Сянцзяна не видели. Забастовка настолько поразила обывателей, что местная газета «Дагунбао» 4 июня опубликовала обращение бастовавших студентов. В нем говорилось: «Дипломатия потерпела поражение, страна расколота, и если срочно не принять мер к спасению государства, оно погибнет». В обращении содержался также призыв к правительству не подписывать Версальский договор и аннулировать «21 требование»⁷⁹. Ситуация была достаточно острой, и конфликта с властями удалось избежать только благодаря тому, что вскоре начались летние каникулы, в силу чего забастовка сама по себе утратила смысл.

Многие студенты стали разъезжаться по домам, но организация продолжала работать. Из отъезжающих формировались агитационные бригады, которые должны были пропагандировать в деревнях идеи бойкота японских товаров. В то время в Китае стали весьма популярны так называемые «Вэньминьсы» («Цивилизованные пьесы»), одноактные представления патриотического содержания, довольно, впрочем, примитивного, которые повсеместно сочиняли сами студенты. Производили они на безграмотных крестьян, да и на горожан колоссальное впечатление. Вот как вспоминал об одном из таких спектаклей его участник: «Помню жаркий июньский вечер 1919 г. На постоянной театральной сцене буддийского храма „Гуанди“ развевались лозунги, флажки. На занавесе, закрывавшем сцену, были изображены огромные красные иероглифы „Не забывать национального позора!“. Играл школьный европейский оркестр. Потоком текли люди, площадь была битком забита. Один студент… произнес речь, по окончании которой демонстративно разбил две красивые фарфоровые вазы японского производства в знак призыва к бойкоту японских товаров. Публика отозвалась на это бурными аплодисментами. Началось представление, в котором участвовал и я. Эта была пьеса о корейской трагедии. Японские империалисты обращали страну в колонию, жестоко угнетали народ, превратив его в бездомных рабов. Эта пьеса предостерегала китайский народ от повторения судьбы корейцев и призывала к сплочению и борьбе. Помню эпизод из этой пьесы: японский надсмотрщик плетьми бил корейского мальчика-кули, роль которого исполнял я. На сцену хлынула толпа революционеров с пиками, мечами и другим оружием, скандируя лозунги. Японский надсмотрщик в страхе обратился в бегство. Публика ликовала»⁸⁰.

Некоторые студенты записывались в инспекционные отряды, наряду с представителями торговых гильдий следившие за соблюдением условий бойкота. 7 июля союз совместно с торговыми корпорациями провел в Чанше новую, на этот раз тщательно спланированную массовую демонстрацию с призывами к уничтожению японских товаров. Участвовавший в ней Чжоу Шичжао вспоминает: «Впереди колонны развевалось большое знамя с надписями „Митинг сожжения японских товаров“ и „Соотечественники, будьте бдительны! Ни в коем случае не покупайте японских товаров“. Все студенты несли на плечах по штуке материи японского производства, а за ними следовали служащие из магазинов шелковых тканей. Замыкали шествие члены союза по защите отечественных товаров и союза учащихся, несшие знамена союзов. Пройдя по шумным улицам, колонна остановилась у дверей Комитета образования. Студенты сложили японскую материю, облили ее керосином и подожгли. Только после того, как материя превратилась в золу, демонстранты разошлись по домам»⁸¹.

Через два дня по инициативе руководителей студенческого союза состоялось общее собрание представителей различных общественных организаций, на которой было принято решение об образовании Хунаньского объединенного союза всех слоев населения⁸².

Всего этого, однако, Мао Цзэдуну было мало. Опыт общения с Ли Дачжао и Чэнь Дусю, а также занятия в научном обществе журналистики Пекинского университета и Долгие беседы с Шао Пяопином убедили его в том, что наиболее действенной формой влияния на массы является пропаганда. Вслед за Лениным, о котором он, правда, мало что в то время знал, Мао мог бы сказать: «По нашему мнению, исходным пунктом деятельности, первым практическим шагом к созданию желаемой организации, наконец, основной нитью, держась которой, мы могли бы неуклонно развивать, углублять и расширять эту организацию, — должна быть постановка… политической газеты»⁸³. На газету, правда, ни у Мао, ни у его товарищей денег не было, а потому решено было выпускать общехунаньский студенческий информационный журнал по типу «Еженедельного обозрения» Чэнь Дусю и Ли Дачжао. Цель его Мао Цзэдун определил по-юношески красочно и восторженно: «Изучение, пропаганда и внедрение в жизнь мощной и яростной волны новых идей, которая уже несется навстречу нам, вздымаясь по обоим берегам Сянцзяна»⁸⁴.

Первый номер этого журнала, названного «Сянцзян пинлунь» («Сянцзянское обозрение»), был подготовлен примерно за десять дней и вышел в свет 14 июля 1919 года. В «Заявлении по поводу выхода первого номера» Мао Цзэдун, выполнявший обязанности главного редактора, писал: «Отбросив старые идеи и предрассудки, мы должны искать истину… Мы выступаем за объединение народных масс, против угнетателей». К категории «угнетателей» он помимо бюрократов и милитаристов впервые отнес и капиталистов: месяцы, проведенные в Пекине, явно не пропали даром. Увлечение анархизмом все еще было сильно, да и лекции Ли Дачжао о социализме не прошли бесследно, но пока он был осторожен. К насилию не призывал, а агитировал лишь за демократию и либерализм. «Мы откликаемся на „зов революции“ — требования хлеба, свободы и равенства, требования „бескровной революции“, — заявлял он. — Иными словами, мы не провоцируем всеобщий хаос, не стремимся к некоей бесполезной „революции бомб“ или „революции крови“». Даже по отношению к японцам Мао считал пока наиболее эффективным применение таких мер, как «пропуск занятий, забастовки торговцев и рабочих и бойкот японских товаров»⁸⁵.

В первом номере была опубликована резкая статья Мао по поводу ареста пекинскими милитаристами его кумира Чэнь Дусю. Последний был взят под стражу в ходе студенческого движения, 11 июня 1919 года, за распространение написанной им листовки «Заявление граждан Пекина», где Чэнь подверг резкой критике внутреннюю и внешнюю политику президента и премьер-министра Китая в связи с «шаньдунским вопросом». Он провел в тюрьме восемьдесят три дня, после чего покинул Пекин и поселился в Шанхае. Потрясенный арестом Чэня, Мао обвинил все общество: «Опасность заключается не в нашей военной слабости или в недостаточности финансов и не в раздробленности страны на мелкие части вследствие внутреннего хаоса. Подлинная опасность состоит в том, что духовный мир китайского народа абсолютно ничтожен. Из четырехсот миллионов населения Китая около 390 миллионов суеверны. Они верят в духов и демонов, в предсказание судьбы, в деспотизм. Индивидуум, личность, истина совершенно не признаются. А происходит это потому, что научная мысль у нас неразвита. Формально Китай — республика, а на деле — автократия, которая становится все хуже и хуже по мере того, как один режим сменяет другой. Ведь массы людей… не имеют ни малейшего представления о демократии. Господин же Чэнь всегда выступал за эти две вещи [за науку и демократию]… Выступлениями в защиту этих двух вещей господин Чэнь обидел общество, и общество отплатило ему арестом и заключением»⁸⁶. В знак солидарности с учителем Мао воспроизвел в своей статье антиправительственную листовку Чэня!

В этом же номере Мао впервые опубликовал небольшую заметку, посвященную партии большевиков. Никаких оценок он пока не давал; лишь призывал общественность к изучению российского опыта: «Каждый из нас должен очень внимательно проанализировать, что из себя представляет эта экстремистская партия [так он тогда именовал большевиков]… В мгновение ока экстремистская партия ко всеобщему изумлению заполонила всю страну [Россию], и от нее уже никуда не деться»⁸⁷.

Две тысячи экземпляров первого номера разошлись моментально, и вскоре, в конце июля, был выпущен повторный тираж (еще две тысячи копий). Но и этого оказалось мало: новый тираж расхватали с прилавков в три дня. 21 июля вышли одновременно специальное дополнение к первому номеру и номер второй, тиражом уже в пять тысяч экземпляров, а еще через неделю таким же тиражом — номер третий. Для Хунани эти цифры были огромны. Из девяти выходивших в Чанше ежедневных газет только у «Дагунбао» тираж был от двух тысяч трехсот до двух тысяч четырехсот экземпляров. У других же изданий колебался от ста до пятисот копий⁸⁸.

Всего Мао удалось подготовить пять номеров, однако свет увидели только четыре (четвертый номер поступил в продажу 4 августа, и его тираж тоже составлял пять тысяч). Последний, пятый номер, находился уже в наборе, когда был конфискован солдатами Чжан Цзинъяо, опечатавшими типографию⁸⁹.

Журнал был подлинным детищем Мао Цзэдуна. По словам Чжоу Шичжао, жившего по соседству с Мао, тот буквально все свое свободное время отдавал работе над ним. «Просыпаясь глубокой ночью, я видел сквозь щели в стене свет в его комнате, — вспоминал Чжоу. — …Написав статью, он сам занимался редактированием, сам составлял макет, сам осуществлял корректуру, а иногда и сам продавал журнал на улице»⁹⁰. Помимо передовых статей в журнале печатались краткие информационные сообщения под постоянными рубриками: «Обзор событий на Западе», «Обзор событий на Востоке», «Международные заметки», «Сянцзянские заметки» и «Новая литература и искусство». Именно Мао был автором подавляющего большинства из них. Ему же принадлежала и большая часть статей, в том числе работа «Великий союз народных масс». Эта программная для него в то время статья, объемная по размеру, заняла почти целиком три номера еженедельника — со второго по четвертый. В ней он попытался найти ответы на основные вопросы, мучившие поколения революционеров: что делать, когда «деградация государства, страдания народа и темнота общества достигли крайней точки? Каким образом изменить ситуацию к лучшему, как осуществить реформы?».

Выход, предложенный Мао, не оставлял сомнений в том, что его революционизм был еще довольно умеренным. Исходя из того, что причина всех бед, обрушившихся на Китай, как, впрочем, и на все остальные страны, заключается в том, что «угнетатели», аристократы и капиталисты разных стран, объединены против народных масс, Мао предлагал «выбивать клин клином». Только «великий союз народных масс», великое единение против засилия «угнетателей», писал он, может спасти страну. По сути дела, речь шла о создании профессиональных союзов всех угнетенных с точки зрения Мао Цзэдуна слоев общества, к которым он относил крестьян, рабочих, студентов, женщин, учителей начальных школ, полицейских и рикш. Всех этих людей Мао объединял в класс «бедных и слабых», которому противостоит класс «богатых и сильных». Мелкие профессиональные организации угнетенных, считал он, дадут начало «великому объединению» всего обездоленного народа. А объединившись, народные массы Китая легко сокрушат аристократов и капиталистов. Ведь по численности они превосходят их во много раз. Народным массам надо лишь объединиться, восстать и закричать во весь голос, и тогда «предатели задрожат и дадут деру, чтобы спасти свои шкуры»⁹¹.

Статья, как видно, была пропитана кропоткинскими идеями «взаимопомощи», хотя Мао отдавал в ней должное и героической борьбе «ста тысяч бравых русских бойцов, которые неожиданно поменяли императорский штандарт на красное знамя». Их примеру он призывал следовать и китайских солдат, находившихся на службе у милитаристов. Настанет время, писал он, когда китайские солдаты осознают, что они «дети, братья и мужья» простых людей; «они возьмутся за руки и повернут оружие против аристократов и капиталистов». И так же как в России и ряде других европейских стран (Мао указывал на примеры Венгрии, Австрии, Чехословакии и Германии), в Китае произойдет социальная революция. Причем революция эта — под влиянием Ли Дачжао он уже был в этом твердо убежден — будет частью всемирной борьбы угнетенных. «В результате Первой мировой войны и тяжелого материального положения народные массы разных стран неожиданно стали действовать, — писал Мао. — В России они свергли аристократов и прогнали богатых. Трудящиеся и крестьяне совместно создали Советское правительство. Армия красного знамени устремляется на Восток и Запад, опрокидывая многочисленных врагов… Мы знаем это! Мы пробудились! Мир — наш, государство — наше, общество — наше! Мы должны действовать энергично, чтобы организовать великий союз народных масс. Нельзя более ждать ни минуты!»⁹²

Разумеется, кому-то слова молодого Мао могут показаться наивными. Но если учесть, что «великий союз» пекинских студентов, сформированный 4 мая 1919 года, без всяких бомб привел-таки к отставке «национальных предателей» Цао Жулиня, Чжан Цзунсяна и Лу Цзунъюя, станет понятно, что двигало нашим героем. Да, социальную революцию он еще понимал не как кровопролитие, а как совместное мирное выступление «великого союза народных масс», которое «оглушит» угнетателей «великим и мощным криком». Но, может быть, именно здесь он и был как никогда близок к истине? «Мы признаем, — писал он, — что угнетатели — люди, такие же человеческие существа, как и мы сами… Если мы используем насилие для искоренения насилия, то в результате получим только насилие»⁹³.

Как точно сказано! Но, увы! Не пройдет и девяти месяцев, как Мао коренным образом изменит своим юношеским идеалам, безоговорочно приняв радикальные концепции Маркса и Ленина.

Пока же все выглядело довольно мирно. «Великий союз народных масс» казался вполне реальным, и первым шагом к нему должно было стать объединение на принципах взаимопомощи пусть небольшой, но тесно сплоченной группы единомышленников. В конце 1919 года Мао был особенно увлечен своей старой идеей — организацией сельскохозяйственной коммуны на левом берегу реки Сянцзян, прямо напротив Чанши. Одержимость идеями о взаимопомощи в период работы в библиотеке Пекинского университета лишь укрепила его в стремлении «построить новую деревню у горы Юэлу». Он рассчитывал на помощь друзей. В деревне планировалось прежде всего открыть школу, чтобы пропагандировать общественные науки и воспитывать «нового человека». Ведь главное, к чему стремился Мао, заключалось в том, чтобы воплотить в жизнь «великий идеал новой жизни». В полном соответствии с Кропоткиным он утверждал: «Несколько новых семей, объединенных вместе, смогут сформировать новое общество… Комбинация таких новых школ и новых обществ даст жизнь „новой деревне“»⁹⁴. В коммуне, рассуждал он, будет, «во-первых, необходима хозяйственная работа, увязанная с производством для того, чтобы мобилизованная энергия, большая или маленькая, могучая или мизерная, приносила ощутимые плоды. Во-вторых, результат работы должен удовлетворять общим потребностям современного общества. В-третьих, работа должна осуществляться в деревнях; такая работа должна быть сельскохозяйственной по характеру… Основание новых школ и продвижение вперед дела нового образования должны быть тесным образом связаны с созданием новых семей и нового общества»⁹⁵. Из этой мечты, конечно, ничего не вышло, хотя Мао еще несколько месяцев лелеял ее.

«Сянцзян пинлунь» был с восторгом встречен не только чаншаской либеральной общественностью, но и демократически настроенными жителями других городов Китая. Особенно благожелательные отзывы вызвала статья «Великий союз народных масс». Ее в высшей степени положительно оценили даже такие рафинированные интеллигенты, как Ху Ши и Ло Цзялунь, те самые знаменитости, которые девятью месяцами ранее и знать-то не хотели библиотекаря Мао⁹⁶. В конце августа 1919 года Ху Ши, например, написал в «Мэйчжоу пинлунь»: «Вот уж действительно удовольствие! Кто бы мог подумать, что даже при милитаристском правлении может появиться такой очаровательный братец!»⁹⁷

Можно себе представить ликование Мао Цзэдуна. Молодой провинциал вышел на общенациональную политическую арену. Его читали, о нем говорили. Конфискация пятого номера только прибавила ему популярности: он превратился в жертву грубых властей.

В тюрьму его, правда, не посадили, так что он мог продолжать общественную деятельность. В середине августа 1919 года, собравшись на тайную сходку на квартире «Усатого Хэ», Мао и другие руководители союза учащихся приняли решение сделать все возможное, чтобы объединить усилия различных общественных групп под античжановскими знаменами. Губернатор провинции Чжан Цзинъяо вел себя в Хунани как настоящий бандит. Он и три его брата, Цзиншунь, Цзинъюй и Цзинтан, занимавшие в его военной администрации высшие командные посты, их солдаты и офицеры грабили крестьян, разворовывали казну, обкладывали данью торговцев, похищали и убивали людей, насиловали женщин, торговали опиумом, а также по пять-шесть месяцев не выплачивали зарплату учителям. В общем, вели себя в Хунани, как в покоренной провинции. Население пребывало в страхе, торговля свертывалась, катастрофически росли цены. «Если „Ядовитого Чжана“ не вырвать с корнем, Хунань погибнет», — говорили в народе⁹⁸.

В начале сентября Мао Цзэдун получил приглашение от американо-китайского госпиталя Сянъя (бывшего Яли) возглавить редакцию их журнала «Синь Хунань» («Новая Хунань»). К тому времени уже вышли шесть номеров этого еженедельника, но он все еще не мог найти свой стиль. Мао принял их предложение, поставив, однако, условие: он сам будет определять направление журнала. Молодой талантливый журналист, ратовавший за либеральные ценности, импонировал американцам, и те согласились дать ему это право. В первом же номере, вышедшем под его редакцией, Мао определил свои цели: «Критиковать общество, реформировать идеи, пропагандировать [новые] методы образования, обсуждать проблемы». И далее: «Само собой разумеется, мы не будем беспокоиться по поводу „успеха или провала [нашего журнала] или по поводу того, пойдут ли дела лучше или хуже“. Еще меньше волнует нас отношение [к нам] каких бы то ни было властей, ибо наше кредо таково: „Можно пожертвовать всем, кроме принципов“»⁹⁹. Вот что он сам вспоминал об этом периоде своей жизни в беседах с Эдгаром Сноу: «Наша группа [Мао привлек к сотрудничеству в журнале некоторых старых товарищей] требовала равных прав для мужчин и женщин, представительного правительства и в целом выступала за буржуазную демократию. Мы открыто пропагандировали эти реформы в нашем журнале „Новая Хунань“. Мы нападали на провинциальный парламент, большинство членов которого являлись землевладельцами и шэньши, назначенными милитаристами»¹⁰⁰. Стоит ли удивляться, что через четыре недели и этот журнал был закрыт?¹⁰¹

Романтический ореол борца с тиранией, очевидный журналистский талант и все возраставшая общенациональная популярность делали двадцатипятилетнего красавца Мао Цзэдуна особенно привлекательным в глазах женщин. Да и у него самого горячая хунаньская кровь стучала в висках. Ян Куйхуэй была далеко, а плоть требовала свое. И осенью 1919 года Мао завел роман с Тао И, той самой любимой ученицей Ян Чанцзи — «Конфуция», которая еще в апреле 1918 года вступила в общество «Обновление народа». Тао была на три года моложе Мао и выделялась из многих девушек, которых он знал, целеустремленностью и умом. Страсть захлестнула нашего героя, и он уже не мог ее сдерживать. «Любовь священна! — восклицал он в порыве откровенности. — …Человеческая потребность в любви сильнее любой другой потребности. Ничто, кроме какой-то особой силы, не может остановить ее… По-моему, только „предрассудки“ и более ничего… сдерживают эту вздымающуюся волну потребности в любви»¹⁰². Роман был бурным, но непродолжительным. Он оборвался в конце лета 1920 года так же внезапно, как и вспыхнул. Двое любовников разошлись по идеологическим соображениям: Тао И не смогла принять в полной мере большевистскую доктрину, в то время как Мао уже не мыслил себя вне борьбы за коммунизм. Вскоре после разрыва Тао И уехала из Чанши в Шанхай, где основала женскую школу. Умерла она в 1930 году, когда ей еще не исполнилось и тридцати пяти лет¹⁰³.

Осенью же 1919 года ничто не предвещало сердечной драмы: и Тао, и Мао верили в либерализм, демократию и свободную любовь. Именно в это время Мао выступил с целой серией статей по проблемам любви и брака, опубликованных на страницах крупнейшей газеты Чанши «Дагунбао». Поводом к этому послужил инцидент, потрясший весь город. 14 ноября некая девушка по имени Чжао Учжэнь, отданная родителями в качестве второй жены пожилому, но очень богатому торговцу антиквариатом У Фэнлиню, покончила с собой. Она перерезала себе горло бритвой в то время, когда ее несли в красном свадебном паланкине в дом суженого. Ужас родителей, мужа и всех собравшихся невозможно было передать. В течение многих дней в городе только и разговоров было, что о несчастном семействе Чжао. Многие осуждали девушку, нарушившую каноны конфуцианства, но было и немало людей, сочувствовавших несчастной. Понятно, что и Мао, и Тао И, и все их товарищи были на стороне девицы Чжао. Особенно негодовал Мао Цзэдун. «Причина этого инцидента, — писал он, — лежит в гнилости системы брачных отношений, а также в дикости общественной системы, при которой нельзя иметь независимые суждения и взгляды и невозможно любить того, кого хочешь»¹⁰⁴.

Разумеется, проблемы любви и брака, как бы серьезны они ни были, не могли отодвинуть на задний план главную на тот момент для Мао Цзэдуна и его друзей задачу: устранение губернатора и его мафиозной клики. Всю осень Мао работал над тем, чтобы настроить против Чжана как можно больше людей. В духе идеи «великого союза народных масс» Мао считал тогда возможным добиться от пекинского правительства его отзыва в случае, если хунаньцы проявят единодушие в неприятии кровавого олигарха. Одновременно он продолжал через действующий в подполье Объединенный союз учащихся (тиран Чжан распустил его вслед за конфискацией «Сянцзянского обозрения») вести активную пропагандистскую кампанию за бойкот японских товаров, не давая ослабнуть начатому в начале мая патриотическому движению.

В середине ноября он принял также попытку реанимировать общество «Обновление народа», созвав бывших в Чанше членов группы на заседание. На встрече, проходившей в женском училище Чжоунань, в северной части города, была реорганизована внутренняя структура общества путем создания двух отделов: консультативного (то есть, по существу, законодательного) и исполнительного. В составе последнего были сформированы подотделы: школьный, редакционный, женский и обучения за границей. Во главе организации был поставлен исполнительный комитет. Аморфное общество стало, таким образом, приобретать характер централизованной политической партии. Председателем исполкома избрали «Усатого Хэ», а его заместителем — Ли Сыань, хрупкую, но чрезвычайно активную девушку, вступившую в общество совсем недавно. Мао Цзэдун, Тао И, Чжоу Шичжао и некоторые другие вошли в состав консультативного отдела¹⁰⁵.

Однако превращения общества «Обновление народа» в политическую партию не получилось. Вскоре после ноябрьского собрания многие члены группы оказались вовлечены в бурные общественные события. Часть из них бьиа вынуждена покинуть Чаншу, в результате чего деятельность организации вновь оказалась парализована, на этот раз почти на год. В конце ноября общественность взволновали известия, пришедшие из приморской провинции Фуцзянь. Там произошли столкновения японских солдат с патриотически настроенными китайскими студентами. Учащиеся Чанши решили провести демонстрацию в знак солидарности со своими фуцзяньскими собратьями. Как раз в это время члены местного комитета по защите отечественных товаров при проверке складов на одном из городских железнодорожных вокзалов обнаружили большое количество контрабандных японских тканей. Их решено было конфисковать, чтобы затем устроить публичное сожжение. 2 декабря утром большая толпа студентов, учителей, рабочих и торговых служащих, всего около пяти тысяч человек, двинулась по улицам города к зданию Комитета образования. Чжоу Шичжао вспоминает: «В этот день была ясная погода… Зимнее солнце играло на лицах молодых людей, но их сердца переполнялись гневом и возмущением. Студенты несли японские ткани, растянув их вдоль обеих сторон колонны широкими полотнищами. Это очень напоминало похороны. Когда толпа проходила мимо магазинов иностранных товаров, гремели мощные крики „уничтожим контрабандный товар“, „долой торговцев-предателей“. В час дня колонна демонстрантов подошла к дверям Комитета образования. Японские ткани сложили кучей, и толпа уже тысяч в десять обступила эту груду, ожидая сожжения.

В тот момент, когда ответственный распорядитель от Объединенного союза учащихся и представители различных учебных заведений стали рассказывать о значении акта сожжения японских товаров, начальник штаба войск Чжан Цзинъяо, [его младший брат] Чжан Цзинтан, гарцуя на лошади и размахивая саблей, вывел на площадь роту солдат и взвод кавалеристов. Он приказал своим солдатам окружить студентов плотным кольцом. Сам же взобрался на трибуну и закричал: „Поджог, уничтожение вещей — это бандитизм. Так что студенты — бандиты, а студентки — бандитки. А как надо разговаривать с бандитами? Только одним языком: их надо бить и крушить!“ Сказав это, он приказал своим кавалеристам стащить пытавшихся выступать студентов с трибуны и избить их. Несколько сотен солдат направили на студентов штыки, вынудив нас покинуть площадь. Мы вернулись в свои учебные заведения, переполненные возмущением. Все чувствовали, что сегодня произошло что-то чрезвычайно ужасное, наш гнев достиг высшей точки. Но мы не знали, что делать»¹⁰⁶.

Реакция Мао Цзэдуна и других руководителей патриотического движения была моментальной. На следующий день было созвано экстренное совещание членов общества «Обновление народа» и активистов Объединенного союза учащихся. Было решено объявить всеобщую забастовку и потребовать немедленного отзыва Чжан Цзинъяо. 4 декабря на общем собрании представителей различных учебных заведений постановили направить специальные делегации в города Пекин, Тяньцзинь, Шанхай, Ханькоу, Чандэ, Хэнъян и Кантон с тем, чтобы развернуть общенациональную кампанию за отставку Чжана¹⁰⁷.

Забастовка началась 6 декабря. Занятия прекратились в семидесяти трех городских учебных заведениях из семидесяти пяти. Забастовали 1200 преподавателей и более 13 тысяч учащихся. «Мы не вернемся в классы до тех пор, пока „Ядовитый Чжан“ не будет удален из Хунани», — объявили они¹⁰⁸. В тот же день Мао Цзэдун вместе с другими местными активистами выехал в Пекин. С собой он взял только бумажный промасленный зонтик для защиты от солнца и дождя, сверток белья и несколько книг¹⁰⁹. В заснеженном морозном Пекине зонтик ему был конечно же ни к чему, но ведь путь предстоял неблизкий: почти через всю страну!

На этот раз он поехал на поезде в Ухань, где пересел на пароход, шедший в Шанхай. И только оттуда вновь по железной дороге добрался до Пекина. Поездка заняла почти две недели. 18 декабря Мао опять оказался в столице.

За то время, пока он отсутствовал, в городе внешне мало что изменилось. О том, что здесь только недавно бушевали студенческие страсти, уже ничто не напоминало. Жизнь вошла в свою колею. Учащиеся посещали классы, профессора ходили на занятия. Правда, в Пекинском университете уже не преподавал Чэнь Дусю, вынужденный уехать в Шанхай, но Ли Дачжао по-прежнему работал в библиотеке Бэйда. А вот в семье Ян Чанцзи случилось несчастье. За несколько месяцев до приезда Мао почтенный Ян заболел. У него был обнаружен рак желудка, и ни китайские, ни западные врачи помочь ему не могли. Его поместили в очень хороший немецкий госпиталь, но ему становилось все хуже и хуже¹¹⁰. Он умирал.

У постели больного Мао вновь встретился с Ян Кайхуэй, но оба были настолько убиты горем, что ни о каком развитии отношений говорить просто не приходилось. Да между ними, собственно говоря, ничего и не было. Кайхуэй, правда, впоследствии будет утверждать, что за то время, пока они с Мао не виделись, тот все время писал ей «любовные письма»¹¹¹, но кто знает, так ли это было на самом деле? Писем этих, по крайней мере, не сохранилось. К тому же в этот свой приезд в Пекин Мао все еще находился под очарованием Тао И, которой восторгался не только как женщиной, но и как «в высшей степени просвещенной и целеустремленной натурой»¹¹². Ей-то он точно писал и даже строил планы на будущее¹¹³.

17 января 1920 года на рассвете Ян Чанцзи умер. Его семья осталась в плачевном материальном положении: талантливый педагог богатства не нажил. У него было несколько му земли в местечке Баньцан в провинции Хунань, которые он сдавал в аренду, но они приносили мало дохода. Старший сын, Ян Кайчжи, еще учился и не мог обеспечивать мать и сестру. Заботу о них взяли на себя друзья и ученики покойного. Они учредили фонд его имени, обратившись ко всем, кто знал Ян Чанцзи, внести кто сколько может для поддержания семьи почившего профессора. Одним из наиболее деятельных учредителей фонда был, разумеется, Мао Цзэдун¹¹⁴, проявивший особенно трогательную заботу о беспомощных наследниках своего учителя.

За заботами о семействе почтенного Яна он, конечно, не забывал и о том, ради чего, собственно, и приехал в столицу. Хунаньская делегация, в составе которой Мао играл не последнюю роль, буквально бомбардировала администрацию президента, кабинет министров, министерства иностранных дел, финансов, сельского хозяйства и торговли. Они умоляли правительство немедленно сместить и наказать Чжан Цзинъяо, «чтобы поддержать законность и спасти людей от беды»¹¹⁵. В своих петициях члены делегации перечисляли основные преступления, совершенные хунаньским губернатором и его братьями. «С тех пор как он в прошлом году пришел в Хунань, Чжан Цзинъяо спустил с привязи своих солдат, этих голодных волков, — писал от имени делегации Мао Цзэдун. — Насилия, поджоги, грабежи и убийства стали обычным делом при его правлении. Он жестокий тигр, который мародерствует, грабит, обманывает и вымогает налоги»¹¹⁶.

Но все было тщетно. Коррумпированное мафиозное правительство всерьез заниматься вопросом о Чжан Цзинъяо было не намерено. Единственное, чего достигли Мао Цзэдун и его сотоварищи, это обещание правительственных чиновников послать «кого-нибудь» провести «тайное расследование»¹¹⁷. Мао был глубоко разочарован: «великий союз народных масс» оказался бессильным перед провинциальным олигархом, вхожим в правительственные кабинеты. Чжан Цзинъяо покинет Хунань лишь осенью 1920 года, но не под напором общественности, а из-за обычных бандитских разборок: северокитайская милитаристская клика Аньфу, к которой он принадлежал, в июне 1920 года потерпит поражение от крупного хубэйского милитариста У Пэйфу, члена другой клики, Чжили, при поддержке которой к власти в Чанше вновь придет Тань Янькай.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.