В ОДИН ИЗ ТИХИХ ДНЕЙ

В ОДИН ИЗ ТИХИХ ДНЕЙ

В один из тех дней, когда у нас шли так называемые бои местного значения, я вдруг снова почувствовал стреляющую боль в ухе.

Зайти к полковому врачу не удалось: мы несколько раз вылетали на прикрытие наземных войск, отражавших контрудары немцев. В полете и во время боя боль проходила. Но когда после очередного вылета я вылез из кабины, от боли потемнело в глазах.

С трудом доложив о выполнении задания, я прямо с КП отправился в санчасть. Оказалось — острое воспаление среднего уха.

Полковой врач стал настаивать, чтобы я лег в госпиталь. Но я не соглашался. В это время появился Семенов, обеспокоенный моим состоянием. Он дружески сказал:

— Запускать болезнь нельзя — смотри, оглохнешь. Обстановка не такая уж напряженная, за своих ребят не волнуйся. Подлечись.

Пришлось согласиться, хотя и на несколько дней не хотелось оставлять полк. Вместе со мной в санчасть направили и моего заместителя Павла Брызгалова: рана у него на подбородке все не заживала.

Временно за командира эскадрильи оставался Василий Мухин. Ему случалось водить звено, но групп он еще не водил, и я был неспокоен. Опасался за своих летчиков — дисциплинированных, но очень уж горячих ребят. Поэтому на прощание я напомнил им:

— Не забывайте об осмотрительности. Не допускайте поспешности. Особенно это относится к тебе, Никитин. Держи себя в руках, Миша, не горячись!

Летчики обещали вести себя рассудительно.

В госпитале мы пробыли с неделю. Я уже чувствовал себя хорошо, но меня еще не выписывали, хоть я и не раз просил отпустить меня в часть. Навещали нас с Пашей часто, и мы были в курсе жизни полка. Особенно сложных вылетов не было — в основном разведка.

Как-то вечером, когда мы с Брызгаловым играли в шахматы, в палате неожиданно появился Мухин. У него было такое странное выражение лица, что я сразу почуял недоброе.

— Вася, что случилось?

— Беда, товарищ командир!

Я вскочил.

— Ну, что молчишь? Говори быстрее — какая беда?

— Большие потери в эскадрилье. Никитин, Гопкало, Филиппов сбиты…

Ноги у меня подкосились, горло перехватило. Брызгалов без кровинки в лице, твердил:

— Не может быть, не может быть…

Вот что рассказал Василий Мухин:

— В паре с Гопкало мы вылетели на разведку. Район Тыргу-Фрумос — Роман. Все было хорошо. Собрали ценные сведения о движении войск. Но на обратном пути над линией фронта фашисты вдруг открыли сильный зенитный огонь. Снаряд угодил в самолет Гопкало. Это ведь могло случиться с любым летчиком… Мы очень горевали, рвались в бой, чтобы отомстить за Гопкало. Особенно Никитин. Он упросил послать нас на задание. Вылетели звеном: Никитин, Филиппов и я с Мальцевым. Задание сложное: разведать аэродром Роман. В районе аэродрома мы заметили, что взлетают истребители противника. И Никитин вдруг ринулся на врага. А тут на нас сверху сзади навалилось звено истребителей: оказалось, они барражировали над аэродромом. Завязался неравный бой. Немец сзади сверху атаковал Никитина. Я развернулся, чтобы отбить атаку. Но у фашистов было преимущество в количестве и высоте. И мне самому пришлось отбиваться. Я передал по радио: «Сбор!» Никитина и Филиппова не было видно. Мы с Мальцевым еле отбились. Пришлось вернуться на бреющем полете. А ребята так и не вернулись…

Ком подкатил у меня к горлу. Я еле сдерживал рыдания. Но, несмотря на все свое горе, невольно подумал о том, что летчикам в новом составе надо было как следует договориться на земле, быть осмотрительнее в сложной обстановке.

Товарищи — молодые, веселые — стояли перед глазами как живые.

Я немедленно покинул санчасть, наотрез отказавшись от лечения, и возвратился в полк. Брызгалова задержали в санчасти еще на несколько дней.

…На стоянке нет трех самолетов, нет трех наших отважных боевых друзей. Долг эскадрильи теперь — меньшими силами выполнять любую задачу командования.