«Пораженная, прямо сраженная в грудь»

«Пораженная, прямо сраженная в грудь»

Настроения Али и ее юных друзей не случайны. Пропагандистская работа среди эмигрантов велась мощная. Об успехах социалистического строительства вдохновенно рассказывалось во всех советских изданиях и фильмах. В зверства системы, описанные в эмигрантских газетах, мало кто верил. Тех, кто уезжал или был готов уехать, вела любовь к России, вера в нее и — что, может быть, еще важнее — глубокое ощущение своей ненужности, неуместности, отщепенства на чужбине. Этими чувствами жила и Аля. А Эфрон и вовсе оказался среди самых честных и легковерных.

— У молодежи совсем другие настроения! — вдохновенно рассказывала Аля. — Мы следим за тем, что происходит в России, спорим! Эти фильмы, эти новые человеческие лица и трудовые руки! Они ввели всеобщую грамотность! Азиатские женщины снимают паранджу и вступают в молодежные организации. Они открывают библиотеки, школы! А в Крымских дворцах, отнятых у буржуазии, сделали санатории и в них лечатся простые люди, от туберкулеза между прочим! Но, папа, мне важно знать твое мнение.

— Алечка, я думаю, как гражданин России, как твой отец — тебе надо попробовать съездить в Москву, посмотреть все своими глазами. Если все так, как нам рассказывают, я сам приложу все усилия к восстановлению своей страны. Если пустят. — Сергей посмотрел ей прямо в глаза:

— Признаюсь тебе: я подал в Постпредство прошение о выдаче мне советского паспорта. Могут, конечно, отказать, учитывая мое прошлое.

— Я тоже хочу быть полезной. Пожалуйста, папочка, поручи мне какую — нибудь работу в «Союзе возвращения»!

— Это жутко опасно! — он состроил страшную гримасу. — Помнишь, как ты боялась льва? — Аля рассмеялась. — И тогда не боялась. Злых львов с такими глазами не бывает. Глаза должны быть, как у нашего хозяина, — хищные буравчики.

В 1931 году Сергей Эфрон серьезно заболел — третье возобновление туберкулезного процесса. Настроение в доме тяжелое. Ариадна старалась почаще оставаться с отцом. Порой ему дышалось очень трудно, он лежал в постели, стараясь не показывать, что чувствует себя худо.

— Алюша, присядь ко мне, — позвал Сергей. — Аля села на край кровати, отец обнял ее, погладил по голове и вдруг расплакался.

Аля испугалась, и слезы хлынули сами.

— Я порчу жизнь тебе и маме.

— Глупости! Не все же много зарабатывают! Многие живут не лучше нас.

— Я не об этом. Ты еще маленькая, ты ничего не знаешь и не понимаешь. Не дай тебе бог испытать когда-нибудь столько горя, как мне. И лучше не будет. Все может стать только хуже и труднее.

— Ты обязательно поправишься! Обязательно!

Эфрон попытался улыбнуться, прижал к груди Алину голову, проговорил в пахнущий детством затылок:

— Детка, ты не знаешь и не можешь знать, как мне тяжело. Запутался, как муха в паутине, и пути назад нет.

Потом спросил:

— А может, лучше мне оставить вас и жить одному?

— Ты не любишь нас? Тебе плохо с нами?

— Глупышка, очень, очень люблю! И твоя мать очень любит меня, мы с ней много прожили. Просто я не знаю, что мне делать с собой и со всеми вами. Извини, дочь, что разнюнился… Слабость напала. — Сергей вытер лицо углом простыни. Прошу только: не говори ничего маме.

Случилось вот что. Анкеты, поданные эмигрантами на выезд в «Союз возвращения», строго фиксировались и хранились в специальном архиве.

Однажды Сергей застал в комнате архива человека, выискивавшего в папках некие документы.

— Я из Посольства СССР, — объяснил он. — Нам нужны данные на некоторых «возвращенцев». Вы ведь не можете быть уверены, что в СССР стремятся вернуться лишь честные люди? Нам удалось выявить уже с десяток матерых врагов родины, сумевших получить документы на выезд.

— Но мы даем людям гарантию, что полученные от них данные анкет — секретны! — возмутился Сергей.

— Не смешите меня, молодой человек. — Приподняв очки, мужчина рассмотрел Эфрона. — Случаем, не из монастыря сюда попали? Н-да… Попросите, пусть вам кто-то из коллег объяснит, в чем состоит сущность, подчеркиваю, сущность работы вашего Союза. Ведь вы, лично вы, так же ответственны за каждую допущенную ошибку. А это знаете, чем грозит?

Сергей не знал, попросил пролить свет на некоторые стороны деятельности Союза человека, которому доверял. Тот объяснил:

— Везде враги, шпионы, вредители. Надо быть начеку. И уж никак нельзя допускать в Россию злостных врагов. Мы ответственны за каждого.

Объяснявший достал из отдельного ящичка фотографии четырех известных Сергею «возвращенцев»:

— Расстреляны в Москве. Антигосударственная деятельность. Хотели взорвать завод. Связи с английской разведкой. Так что вы, Сергей Яковлевич, следите в оба.

Эфрон открыл рот, полный вопросов, но лишь пробормотал:

— Понятно. Благодарю…

А пока бродил по городу, разматывая в голове клубок пугающих мыслей, понял, что работу себе отыскал опасную, да не только для себя — для всей семьи. Но разве он мог объяснить это Але? Запутался — это точно.

* * *

Обследование обнаружило у Эфрона возобновление туберкулеза. При общей ослабленности организма и других заболеваниях это было опасно. С помощью Красного Креста Эфрона отправили лечиться в Савойю, в санаторий-пансионат Шато д’Арсин, где он провел девять месяцев. Летом Цветаева с детьми жила неподалеку в крестьянском доме. Здесь она закончила перевод «Молодца» и писала цикл «Маяковскому». Доплачивать за санаторий (того, что давал Красный Крест, не хватало) помогал Святополк-Мирский.

Девять месяцев в пансионе-санатории, десятки новых знакомств. Прекрасные люди. Есть и «ветераны-добровольцы», и бывшие офицеры царской армии. Разговорам и спорам нет конца. Сергей убеждает новых знакомых в том, что надо суметь рассмотреть под пугающими буквами СССР душу России. Его слушают, его публикации о Белом движении и эмиграции знают. Знают и Цветаеву.

У Сергея приятель — тоже прошедший Ледовый поход и Галлиополь. У них много общих знакомых, оставшихся на полях сражений. Им есть о чем вспомнить. И общий вопль, врезающийся в любой разговор: «Как хочется на родину!»

После ужина они уходили на берег озера, так похожего на подмосковное, заросшее осокой с ивами и камышовыми островками.

— Рыбак я заядлый! — Ильин потянулся. — Здесь у коряги сом, думаю, пуда на два залег.

— Мне жена вечерами у воды сидеть не разрешает — туман, — Сергей закашлялся.

— Ваша Марина Ивановна — человек известный. Наше знамя. Всегда в строю пели:

Белая гвардия, путь твой высок:

Черному дулу — грудь и висок.

Божье да белое — твое дело:

Белое тело твое — в песок.

Не лебедей это в небе стая:

Белогвардейская рать святая.

Оказалось, что Ильин связан с людьми, работающими в советском подполье. И про деятельность Союза возвращения знает много. Верит твердо: врагов молодой страны надо добивать. А главное — отличать честную советскую власть от ее врагов, порочащих в глазах прогрессивной мировой общественности подлинные явления победившего социализма. Ильин имеет на этот счет точную информацию. Сергей узнает, как мощна сеть врагов советской власти, скрывающихся под разными личинами, как хитра антипропаганда, втирающаяся в доверие к мечтающим о возвращении на родину людям. Как опасны происки зарубежной разведки, виртуозно внедряющейся во все звенья социалистического строительства и даже здесь — в ряды преданных патриотов России. Сергей в ужасе узнает о людях их круга, которых считал порядочными. Людях, подкупленных иностранными разведками и работающими против своей страны. Постоянные акции врагов сильно тормозят развитие СССР, государства подлинного равенства и свободы.

— И здесь, в Париже… — Сергей мысленно представил своих знакомых по «евразийству». — Нет, не может быть! Господи, почему я так доверчив!

— Доверчивость в данном случае — качество чрезвычайно опасное. Сами понимаете, в какую ловушку вас могут заманить. Именно здесь, среди тех, кто прикидывается патриотами России, в самом центре якобы антисоветских групп, скрываются настоящие враги! Именно здесь нужны честные, не идущие на обман и подкуп люди, — Ильин захромал к санаторскому «шале». — Идемте, идемте в холл, Сергей Яковлевич. В самом деле, влажно. У меня в старые раны на ногах словно собаки зубами вцепились.

— И вот еще что, Сергей. У вас тут семья рядом, — Ильин остановился, шлепнул на шее комара. — Будете беседовать о том о сем, о нашем разговоре — молчок. Если откровенно, Сергей, я давно к вам приглядывался. Слышал отзывы и ни капли не сомневаюсь в вашем чувстве чести. Но, сами понимаете, приглядывались и враги.

Вечером с Мариной Сергей пытался полунамеками обрисовать ситуацию: она, де, попала под влияние антисоветской пропаганды, опутавшей весь Париж. Марина с закрытыми глазами сидела на табурете, нервно дергая ногой. Рядом стоял Мур — с взрослым выражением хмурого лица листал журнал. Мальчишескими шалостями он пренебрегал, разговор со взрослыми поддерживал на равных. «Я уверен, что Марина, как женщина, боится войны, — решил он. — Война не желательна во всех отношениях. А дискуссировать по этому поводу можно сколько угодно. Весь санаторий — как государственное собрание митингует. Я примкнул к социалистическому лагерю».

В Париж Сергей Яковлевич вернулся окрепший и бодрый. Казалось, все его душевные терзания отступили вместе с болезнью, он перешел какой-то важный рубеж, да и внешне жизнь его круто изменилась. Он часто уходил или уезжал куда-то. Аля догадывалась — дело не только в издательских делах. Как она жалела, что отец запретил помогать ему.

Только в наше время из рассекреченных документов НКВД стало известно, что в Шато д’Арсин располагался штаб агентуры НКВД. Именно там и «подлечили» Эфрона, заразив его новой идеей: борьбой с тайными врагами родины. Борьба обещала быть нелегкой.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.