«Наконец-то встретила надобного мне…»
«Наконец-то встретила надобного мне…»
Он обнимал ее бережно, едва касаясь, словно держал мотылька или эльфа.
— Тебе не холодно?
— Мы ж как в печке! Эта старая баранья шкура хранит тепло всех солнечных дней с тех пор, как была ягненком.
Накрывшись меховым одеялом, они сидели на деревянной веранде дома Макса под бледными звездами, благодаря Елену Оттобальдовну. Покровительница влюбленных бросила юной паре расшитые подушки и свалявшуюся баранью шкуру, от которой пахло дымом и шашлыками.
— Подумать только — мы родились в один день, только ты на год позже. Разве это не удивительно? — Марина легко скинула со счетов три дня, разъединявшие даты их рождений. Такой пустяк при невероятном количестве совпадений!
— Поверить не могу, что мы знакомы два дня! Это вообще… вообще… нереально!
— Здесь все нереально. Вчера, едва я только дотряслась сюда на арбе из Гурзуфа, сразу почуяла — другой свет. И цвет, и воздух. И все движется по-другому: горы, море, равнины — словно описывают вокруг тебя круги, как планеты вокруг солнца. Думаю, это потому, что здесь все — настоящее. Не декорации.
— Священный день пятого мая! Я бродил с утра, как перед боем, в белой крахмальной рубашке и ждал чего-то невероятного.
— А ведь я могла бы еще месяц торчать в Гурзуфе! Скажи спасибо Максу — очень уж звал.
— Все же судьба есть. Или провидение — оно ведет за руку, и никуда уже не денешься. Когда я первый раз попал сюда, в Коктебель, почему-то определил для себя «пуп земли». И ничему уже не удивлялся.
— Знаешь, что меня сразило? — Марина вскочила, изображая персонажей рассказа: — Макс представил мне: «Это моя мама». Я окаменела: «седые отброшенные назад волосы, профиль Гете с голубым глазом. Белый, серебром шитый длинный кафтан, синие по щиколотку шаровары, казанские сапоги. Переложив из правой в левую дымящуюся папиросу, кивнула: «Здравствуйте!» — голос Марины и впрямь приобрел низкие носовые звуки, а профиль — нечто гетевское.
— Здорово показала! Точно! — Сергей заискрился радостью. — А Макс выглядел совершеннейшим фавном — белый балахон, подпоясанный веревкой, буйная грива перехвачена жгутом из полыни, босой… И бородища рыжая, и глаза — добрейшие! Оживший миф… А ты… Ты волшебница.
— Фея Заветных желаний! — Марина усмехнулась выспренному определению. Так, как они общались с Сергеем, ей еще не приходилось общаться ни с кем. — Ух, как же меня всегда тошнило от пафоса и нежностей. Восторженные вопли, все эти «сюсю-мусю»! Аську колотила. Не выношу фальшь, сюсюканье…
— Я слишком восторженный? Да? — детский испуг Сергея рассмешил Марину.
— Ты — это ты. Единственный экземпляр. Ты — чистейшей воды искренность. Родник.
От Сергея исходило столько открытой нежности, восхищения, явного преклонения! И эти постоянно светящиеся восторгом очи, эти всплески эмоций, восклицания, радость щенка, нашедшего хозяина. Марина сразу поняла — он не фальшивит, а потому запас ее обычного ядовитого насмешничества испарился. Ей тоже хотелось любезничать, быть очаровательной и — о, Господи! — счастливой!
Снизу раздавались смешки и ленивое тявканье собачьей своры, подающей голос для порядка, ведь еды в такой час все равно не выклянчить.
— Это мои хвостатые друзья! Они сразу приняли меня за свою — прическа такая же. Жуткие патлы, — Марина взъерошила отрастающие волосы.
— Самые лучшие и нежные волосы. Золотые… — он провел ладонью по ее затылку. — Ты не можешь не нравиться. Ты открытая, вся прозрачная. Мои сестры Вера и Лиля тебе симпатизируют.
— Вот обидно будет разочаровать! — Марина затянулась новой папиросой. — Я злая, упрямая, грубая, могу надерзить кому угодно.
— Даже городовому?
— В особенности.
— А мне?
— Никогда. Ты понимаешь главное: я застенчивая до чертиков. И самое трудное в таком случае — быть ласковой, нежной. Хмурой и резкой — легче.
— Твоя мама воспитывала вас как мальчиков, без девчачьих нежностей.
— Верно. И я такая получилась — кремень. Но мне все время хочется гладить твои волосы и сочинять про тебя. Вот строфа крутится:
Ребячлив рот его, углами вниз.
Мучительно-великолепны брови.
В его лице трагически слились
Две древних крови…
— Конечно, все еще буду переделывать. Но уже звучат: бум-бум-бум-бум…
— Чудесно звучат… Но почему «трагически»? Мне совершенно не мешают мои причудливо скрестившиеся предки.
Марина взглянула косо, прищурившись:
— Крещеный полуеврей — это в России всегда было как-то неудобно. И потом, Сереженька, ну не рождаются такие люди в обычные времена, без плах, подвигов, жертв.
— Верно! Я всю жизнь жаждал подвига! Семья что ли такая — все в герои «призваны». Если какая-нибудь каша заварится — в скобяной лавке приказчиком отсиживаться не буду. Ведь если Россия — твоя родина, то любовь даже сильнее от этих коктейлей получается. Как бы за две древние крови! — Он отбросил пятерней волосы с высокого лба. Марина засмотрелась.
— Нет, ты не понимаешь:
Раскрасавчик! Полукровка!
Кем крещен? В какой купели?
Разве не звучит?
— Насчет красавчика немного смешно. — Он взял Маринины запястья, рассматривая бег синих жилок. — Ты так точно сказала:
Солнцем жилки налиты — не кровью —
На руке, коричневой уже.
Я одна с моей большой любовью
К собственной моей душе.
Жду кузнечика, считаю до ста,
Стебелек срываю и жую…
— Странно чувствовать так сильно и так Просто Мимолетность жизни — и свою.
— Верно-то как: не кровью, а солнцем! Солнцем! Я весь свечусь и пылаю. — На его глаза навернулись слезы. — Запомни навсегда — никто тебя как поэта лучше меня понимать не будет. Не сможет просто. Потому что для этого родился Я! И второе — что бы ты ни сделала — ты сделала правильно. Обсуждению не подлежит.
— Это клятва? Тогда и я клянусь. — Марина подняла лицо к самой яркой звезде: — Ты всегда прав, что бы ни сделал. Потому перед звездами, перед всем Мирозданием Волошинским, Карадагом грозным клянусь — верю и буду верить в твою правду, в твое благородство, рыцарство до последнего дня!
…Звезды подмигивали и усмехались — уж они такого насмотрелись: молодых людей во все времена, хлебом не корми — дай поиграть в священные заветы и клятвы — глубину души самоотверженностью измерить. А игры оказываются настоящей жизнью. И тогда именно становится понятно — кто кого пересилит — малость души клятву не вместит, или душа примет клятву и будет светиться ею, как все эти звезды.
…На следующий день, едва поднялось солнце, бродили по горам. Марина в босоножках и синих шароварах — здешней спецодежде. Легко, быстро ходившая, она без затруднений отмахивала километр за километром. Сергею такой марафон давался с трудом.
— Привал. — Марина устроилась в тени и тут же закурила новую папиросу, которые вечерами сама набивала. Пытливо глянула на Сергея, всеми силами скрывавшего одышку.
— Так, по-моему, насчет пользы пеших прогулок ты сказал мне неправду.
— Правду! Я не вру. Никогда, — покраснев, он опустил глаза. — Мне очень полезны прогулки у моря.
— Какая же я дура! У моря, но не по горам! Броди по пляжу, больше я тебя сюда не потащу. — Она и не заметила, как взяла ответственность за него: взяла в сыновья.
— Я так говорю всегда, словно задыхаюсь, это потому что тороплюсь высказать мысль. И потом… мне люди в основном сразу симпатичны, и от этого… От этого волнения дух захватывает.
Сергей в самом деле говорил с легким придыханием и немного восторженно — то ли близостью Марины, то ли моря, то ли всех чудес сразу он был обязан этой легкой нотке взволнованности, напору восторга. Позже Марина уже и представить не могла Сергея, говорящего со спокойным равнодушием, рассказывающего нечто без сверкания глаз и радостной скороговорки.
— Коктебель — сумасшедшая экзотика, особо для тех, кто предпочитает Капри. Елена Оттобальдовна большая оригиналка.
— У нее чутье на небанальности. — Марина выпустила сизые кольца дыма, растворявшиеся в прозрачном воздухе.
В самом деле, мысль осваивать Коктебель могла прийти в голову человеку отчаянному и экстравагантному, каковой и была вдовствующая матушка Максимилиана. Место безводное, лысое, почти безлюдное с крошечной татарско-болгарской деревенькой, громоздящейся на каменистых уступах, мало напоминало крымский курорт. Нужен был особый склад души, чтобы полюбить эту «трагическую землю», напоминающую о сотворении мира. Елена Оттобальдовна, которую даже дети звали «Пра», от «Праматерь», слова, оставшегося после какой-то мистификации, — ходила в кафтане, шароварах и мягких татарских полусапожках.
От нее подхватили моду на шаровары другие гостьи — ведь так удобнее лазить по скалам и взбираться по горным тропинкам!
Мать Волошина купила участок у самого моря и постепенно выстроила необычных очертаний дом — крепость для странников, желающих в ней укрыться.
С годами дом Волошиных в Коктебеле начал «обрастать» людьми, склонными к оригинальности. За комнаты в своем доме Елена Оттобальдовна брала чисто символическую плату, питались в складчину или ходили за две версты в столовую к «добродушнейшей женщине в мире», как вспоминала Цветаева. Было единственное кафе «Бубны» — нечто вроде дощатого сарая, расти санного коктебельскими художниками и поэтами. Здесь можно было съесть горячий бублик, выпить настоящий татарский или турецкий кофе, даже купить шоколад.
Еще зимой Волошин пригласил Марину и Асю провести в Коктебеле лето 1911 года. И вот, позагорав месяц в Гурзуфе, проехав около восьмидесяти километров на певучей арбе по дебрям Восточного Крыма — Марина оказалась в этой мифической, сказочной, чудесной, ни на что не похожей стране — Коктебель. Одним из первых, кого Марина встретила здесь, был Сережа Эфрон. А дальше случилось то, что, видимо, должно было случиться: мера счастья, мера любви, мера трагедии выпала им сполна. Сложный ход выбрала судьба, противопоставляя понятия «Преданность» и «Предательство».
Они узнали друг друга. Сергей сразу и навсегда понял, до глубины осознал особость Марины, ее ни с кем не схожесть. Марина ощутила то, что больше всего ценила в людях — чистоту, верность, чувство чести. А потребность в защите, так заметная в Сергее, подбросила в костер ее влюбленности разом воспламенившееся сочувствие и милосердие. Марина сразу взяла на себя роль старшего, вожака, наставника. Это было мгновенное чувство взаимной любви, не рвущейся к иному обладанию, кроме слияния душ.
Из Коктебеля Марина и Сергей решили поехать в уфимские степи, где Сергей должен был пить кумыс, как уверяли, помогавший при туберкулезе.
Уехали они как супружеская пара. Но в этом определении не было главного — маленькой детали — близости плоти. Не выходило окончательное сближение так просто — не палило огнем, не бросало в костер желания. Да ведь и не венчаны еще — какие тут могут быть сомнения. Хоть и не рьяные православные, а грех.
Никто не берется толковать тему близости Сергея и Марины. Но вообразить плотскую страсть двух юных девственников без всякого опыта, а главное — полюбивших друг друга на такой высокой ноте, что всяческая плоть между душами — уже помеха, — трудно. Другое чувство сияло тут — намоленная радость встречи:
Наконец-то встретила
Надобного — мне:
У кого-то смертная
Надоба — во мне.
Что для ока — радуга
Злаку — чернозем —
Человеку — надоба
Человека — в нем.
Мне дождя и радуги
И руки — нужней
Человека надоба
Рук — в руке моей.
Эти стихи написаны Мариной много позже другому — случайному в бурном течении ее чувств — человеку. На самом деле они о Марине, о ее неизбывном чувстве надобы — потребности в близком человеке. Человеке — неизменно нуждавшемся в ней, в поддержке ее руки. Истинным адресатом этих строк до конца своей жизни, несомненно, оставался Сергей.
Уже из башкирских степей Цветаева писала М. Волошину: «Со многим, что мне раньше казалось слишком трудным, невозможным для меня, я справилась, и со многим еще буду справляться! Мне надо быть очень сильной и верить в себя, иначе совсем невозможно жить!..Странно почувствовать себя внезапно совсем самостоятельной. Для меня это сюрприз — мне всегда казалось, что кто-то другой будет устраивать мою жизнь…»
Мрачная, ироничная девочка, всегда готовая ощетиниться, укусить противника, преобразилась. Непреклонный эгоизм вдруг превратился в свою противоположность — жажду самопожертвования во имя другого. И кусать, ну совершенно, никого не хотелось!
Марина ринулась заботиться о Сереже с первых дней знакомства, ведь он был еще мальчиком, к тому же с отрочества болен туберкулезом. «Старшинство» сделало ее самостоятельной и свободной. А ей только что исполнилось девятнадцать лет.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.