ЦАРЬ И БОЯРСКИЙ ЗАГОВОР 1567 ГОДА

ЦАРЬ И БОЯРСКИЙ ЗАГОВОР 1567 ГОДА

Террор с самого начала был необходимой частью опричного порядка. Политика, которую проводил Иван IV, оказывалась в резком противоречии с интересами значительной части дворянства, наносила прямой и очевидный ущерб жизни, здоровью, имуществу весьма широкого круга людей. Соответственно, эта политика не могла не наталкиваться на сопротивление, хотя бы и пассивное, и такое сопротивление подавлялось с помощью террора.

Несомненно, царь был глубоко огорчен неповиновением подданных, которые, не удовлетворившись оказанными им милостями, стали добиваться упразднения опричнины. Однако поначалу все ограничилось казнью главных зачинщиков и наказанием костромичей, очевидно, как наиболее активной части недовольных. В 1567 году заботы царя были связаны с созданием укрепленных резиденций, где он мог найти себе надежную защиту против «измены». Вероятно, именно к этому времени превратилась в мощную крепость его любимая резиденция — Александрова слобода, где царь проводил все больше времени. Она постепенно становилась столицей его «удела», здесь были построены «избы» для приказов, управлявших опричными землями и опричным войском.

В январе 1567 года было завершено строительство особого опричного двора в Москве, куда царь и переехал из Кремля. Его подробное описание сохранилось в записках Штадена. Богато украшенный скульптурой — резными изваяниями львов и двуглавых орлов (один из этих орлов — черный, с раскрытыми крыльями — был обращен грудью в сторону земщины) — двор также представлял настоящую крепость, где многочисленная охрана несла стражу днем и ночью. Еще одну укрепленную резиденцию царь стал строить для себя на севере — в опричной Вологде. По-видимому, решение о строительстве здесь каменной крепости было принято царем при посещении им города осенью 1565 года. В феврале 1567 года, как отмечено в официальной летописи, царь снова направился в город «досмотрити градсково основаниа на Вологде и всякого своего царского на Вологде строениа».

Та же летопись отметила, что из Вологды царь «в Кириллов монастырь ездил молитися». В этом не было чего-либо необычного. Установление опричнины не отразилось на отношении царя к пользовавшимся его расположением общежитийным обителям. В своих путешествиях по стране он по-прежнему находил время для посещения монастырей. В Кириллов он ездил молиться и осенью 1565 года. Но на этот раз его визит положил начало особым отношениям царя с одной из самых знаменитых русских обителей. Несколько лет спустя в своем послании кирилловской братии царь вспоминал, как во время посещения монастыря он тайно призвал к себе в одну из келий игумена Кирилла и некоторых из старцев. Им царь «известих желание свое о пострижении». И дело не ограничилось одними словами. 15 мая 1567 года во время пребывания в обители царь дал игумену Кириллу 200 рублей для устройства для него в монастыре особой кельи. Когда келья была построена, царь продолжал о ней заботиться, посылая для ее украшения большие и малые иконы.

Чем был вызвано такое желание? Собирался ли царь действительно отречься от власти, найдя себе приют в далекой северной обители?

Представляется, что подобные настроения царя были вызваны его реакцией на все осложнявшиеся и обострявшиеся отношения с подданными. Не следует думать, что все происходившее в стране не оказывало на него никакого воздействия. Напротив, царь, как человек нервный и впечатлительный, тяжело переживал, что подданные не понимают его намерений, что приходится прибегать к суровым и жестоким мерам, чтобы подавить их своеволие. Когда после своего отречения от царства Иван IV вернулся в Москву, у него, по свидетельству Таубе и Крузе, выпали все волосы на голове — и это косвенное, но убедительное свидетельство пережитого им нервного напряжения, — а с того времени подданные дали царю все основания для новых огорчений.

В этих условиях царь искал успокоения в мечтах о том, что придет время, когда он усмирит «измену» и приведет в порядок государственные дела — и тогда он передаст царство сыновьям, а сам найдет себе успокоение в обители, где сможет погрузиться в идеальный, не знающий конфликтов и смут распорядок монастырской жизни, беседы со старцами о таинствах веры и других возвышенных предметах. Те практические шаги, которые царь предпринимал для достижения желаемой цели, позволяли ему убеждать самого себя, что миг желанного успокоения не так уж и далек.

Эти особенности умонастроения царя позволяют понять, почему он избрал местом будущего пострига Кирилло-Белозерский монастырь. Иван IV, несомненно, ценил преданность и волоколамских старцев, и старцев Чудова монастыря, участвовавших в создании «Степенной книги». Об архимандрите Чудова монастыря Левкии царь и позднее отзывался с большой похвалой, при нем монастырь «сравняся всяким благочинием с великими обители». Однако и волоколамские, и чудовские старцы были участниками политической борьбы, сражавшимися на стороне царя; в их обществе он не мог хотя бы на время отвлечься от конфликтов, терзавших русское общество. Отсюда — предпочтение не вовлеченной в эти конфликты далекой северной обители.

Если царь и тешил себя мечтами о близости своего избавления и успокоения, то события осени 1567 года должны были убедить его в обратном. Именно в это время царю стало известно о заговоре, угрожавшем его жизни.

При попытке изучения этого важного эпизода биографии Ивана IV исследователь сталкивается с очень серьезными трудностями. Дело в том, что текст официальной летописи, служивший в предшествующих разделах одним из главных наших источников, обрывается на записи о строительстве по приказу царя крепости Копье в августе 1567 года. Таким образом, никакой официальной версии последующих событий в нашем распоряжении не имеется. Не сохранились и какие-либо дела арестованных заговорщиков с записями их допросов, ни судебные приговоры. В других русских источниках каких-либо сведений о боярском заговоре против царя мы также не находим. Лишь в «Пискаревском летописце» упоминается очень коротко и неясно, что люди стали «уклонятися князю Володимеру Андреевичю».

Напротив, сведения о заговоре встречаются во многих иностранных сочинениях второй половины XVI века, однако их анализ показывает, что все они в конечном счете повторяют рассказ одного автора — Шлихтинга. В 1570 году он писал, что «три года тому назад (то есть в 1567 году. — Б.Ф.) много знатных лиц, приблизительно 30 человек с князем Иваном Петровичем во главе, вместе со своими слугами и подвластными, письменно обязались, что передали бы великого князя вместе с его опричниками в руки» короля Польского, как только тот вступит с войском в пределы России. Но так как король «только отступал», то некоторые участники заговора, боясь разоблачения, решили выдать других заговорщиков царю. Владимир Андреевич Старицкий, князья Бельский и Мстиславский взяли у упомянутого выше Ивана Петровича список заговорщиков, который послали царю, находившемуся в походе, и тот немедленно вернулся в Москву.

В записках Штадена помещен иной рассказ о заговоре, более краткий и не во всем совпадающий с рассказом Шлихтинга. Согласно Штатену, заговорщики также подписывали какой-то документ (contract), но речь шла о намерении возвести на престол Владимира Андреевича; автор ничего не упомянул о каких-либо соглашениях с королем. По словам Штадена, Владимир Андреевич передал царю составленный заговорщиками документ во время военного похода, и царь поспешно уехал в Александрову слободу.

Сообщения Штадена и Шлихтинга следует сопоставить с тем, что мы знаем о событиях, происходивших осенью 1567 года, из других источников.

После неудачи мирных переговоров лета 1566 года в Москве было решено положить конец войне, нанеся решительный удар по Великому княжеству Литовскому. Хотя в начале 1567 года в Литву направилось посольство во главе с Федором Ивановичем Умным Колычевым, продолжению переговоров в Москве не придавали никакого значения. «А в кою пору государские послы в Литву ходят, — говорилось в принятом в начале июля 1566 года приговоре, — государь к своему походу к болшему на Ливонскую землю в то время велит готовити всякие запасы и наряду (артиллерии. — Б.Ф.) прибавити».

Готовясь к военному походу, который должен был окончательно решить в его пользу спор из-за Ливонии, царь стремился найти себе союзника, и таким союзником стал в конце концов шведский король Эрик XIV Этот незаурядный правитель многими особенностями своей личности живо напоминает Ивана IV. Один из самых образованных людей тогдашней Швеции, автор музыкальных сочинений, он был нервным человеком, временами впадал в безумие и не мог управлять государственными делами, но одновременно оставался жестким политиком, готовым на любые меры для укрепления своей власти в борьбе со своими братьями — удельными князьями, и аристократией. Орудием его политики был высший королевский суд. Заседавшие в нем королевские секретари «плебейского» происхождения вершили суд над нерадивыми чиновниками, неспособными полководцами, строптивыми вельможами, вынеся около 300 смертных приговоров.

Как правитель, стремившийся укрепить и расширить позиции своего государства в Прибалтике, Эрик XIV был, конечно, врагом и России, и Великого княжества Литовского, своих конкурентов в борьбе за наследство Ливонского ордена. Однако Великое княжество Литовское казалось ему опаснее. В 1562 году был заключен брак между его братом Юханом, герцогом Финляндским, и сестрой Сигизмунда II Екатериной. В этом браке Эрик XIV не без основания увидел угрозу своей власти. В следующем 1563 году его войска заняли Финляндию, Юхан и его жена были заключены в тюрьму. Тогда же Эрик разорвал дипломатические отношения с Великим княжеством Литовским, и между двумя государствами начались военные действия в Ливонии. В этих условиях Эрик XIV должен был искать сближения с Россией, что отвечало интересам Ивана IV, считавшего своим главным противником Сигизмунда II.

Переговоры о заключении союза шли в начале 1567 года в Александровой слободе, куда прибыло шведское посольство во главе с канцлером Нильсом Гюлленшерной. В переговорах вместе с многолетним руководителем русской дипломатии Иваном Висковатым участвовали ближайшие опричные советники царя — Алексей Данилович Басманов и Афанасий Вяземский. Переговоры завершились заключением союза двух государств, направленного против Великого княжества Литовского. Одним из важных условий договора было обязательство Эрика XIV передать царю жену его брата принцессу Екатерину, сестру Сигизмунда II. Оба правителя вели себя при этом так, как если бы заключенный в тюрьму герцог Юхан был уже мертв. Этому условию царь придавал особое значение. Из всех обязательств шведского короля лишь оно было внесено в текст официальной летописи с характерным пояснением: «А нечто король полсково короля сестры Катерины ко царю и великому князю не пришлет, и та докончальная грамота не в грамоту, и братство не в братство». Не дожидаясь официального подтверждения договора Эриком XIV, царь отправил на рубеж «встречю королевны Екатерины» бояр Михаила Яковлевича Морозова и Ивана Яковлевича Чеботова. Ясно, что с передачей принцессы в руки царя в Москве связывали какие-то важные политические планы, хотя отсутствие сведений в источниках не позволяет установить, какие именно. Имело значение и другое важное обстоятельство: после передачи принцессы в руки царя Эрик XIV, даже если бы международная ситуация в дальнейшем серьезно изменилась, не мог рассчитывать на установление дружеских отношений с Сигизмундом II и был вынужден держаться союза с Россией. Как увидим далее, предпринятые царем шаги привели совсем не к тем последствиям, на которые он рассчитывал. Однако в течение некоторого времени после заключения русс ко-шведе кого договора царь имел основания считать, что создались благоприятные условия для решающего удара по врагу.

20 сентября царь выехал из Москвы в Троице-Сергиев монастырь и, проведя там Сергиев день (25 сентября), направился к западной границе. В Твери к нему присоединился князь Владимир Андреевич. Князю Ивану Федоровичу Мстиславскому, командовавшему войсками, стоявшими на Оке против крымских татар, было приказано двигаться через Боровск и Вязьму к Великим Лукам. Здесь на 26 октября планировался сбор всех войск, предназначенных для участия в походе. Целью похода должны были стать замки у Западной Двины на подступах к Риге. 24 октября из Новгорода царь выехал к войскам, и здесь 12 ноября на Ршанском яме на собрании членов Боярской думы, участвовавших в походе, было принято решение об отмене похода и возвращении царя и Владимира Андреевича в Москву.

Сопоставление этих сведений, почерпнутых из таких современных официальных источников, как разрядные и посольские книги, с рассказом Шлихтинга показывает недостоверность сообщений последнего. Владимир Андреевич и Иван Федорович Мстиславский сопровождали царя в походе, а Иван Дмитриевич Бельский оставался в Москве. Поэтому они никак не могли вместе посещать «Ивана Петровича» — боярина Ивана Петровича Федорова, и посылать взятый у него список заговорщиков в военный лагерь к царю. Иван Петрович Федоров был в это время наместником в Полоцке, и все эти люди никак не могли встретиться осенью 1567 года во время военного похода.

Вызывает большие сомнения и утверждение Шлихтинга, что заговорщики хотели в походе захватить царя с его опричниками и передать его в руки польского короля. В походе царя сопровождало целое опричное войско во главе с Михаилом Темрюковичем и Афанасием Вяземским, что делало выполнение такого плана проблематичным. Кроме того, Ивана Петровича Федорова, на которого и Штаден, и Шлихтинг указывают как на главу заговора, в этом лагере не было. В приговоре о прекращении похода приводятся имена бояр, сопровождавших царя: никто из них не был казнен в 1568 году, когда царь карал заговорщиков. Наконец, представляется, что выполнение подобного плана оказалось бы самоубийственным для его авторов: кто бы ни занял после устранения Ивана IV русский трон, он должен был бы самым суровым образом покарать людей, выдавших своего православного государя, правителя «Святой Руси», правителю еретической земли Сигизмунду II.

Все сказанное заставляет отдать предпочтение рассказу Штадена: земские бояре и дети боярские хотели возвести на трон Владимира Андреевича Старицкого, и об их намерениях царь узнал во время военного похода в Ливонию не от кого иного, как от самого двоюродного брата. Почему это произошло именно в данный момент и какова была роль бывшего правителя Старицы?

Ответ на этот вопрос дает обращение к русско-литовским отношениям того времени. Как отмечалось выше, уже с начала 60-х годов под влиянием известий об обострении отношений между Иваном IV и знатью у политиков Великого княжества Литовского и союзной с ним Польши появились надежды на то, что недовольная знать перейдет на сторону Сигизмунда II и тем самым польский король получит возможность взять верх над противником. Отъезд в Литву Курбского показал, что эти надежды имеют под собой основание.

Когда к 1567 году правящим кругам Великого княжества Литовского стало ясно, что договориться с Иваном IV не удастся и придется продолжать войну, они предприняли попытку склонить ряд виднейших представителей русской знати перейти на сторону короля. Некий Иван Козлов, бывший слуга князей Воротынских, был тайно послан в Россию с письмами Сигизмунда II и гетмана Григория Александровича Ходкевича, сменившего в этой должности командующего армией Миколая Радзивилла Рыжего. Письма эти не сохранились, но содержание некоторых из них можно восстановить по имеющимся ответам на них. Два из этих писем были адресованы князьям Ивану Дмитриевичу Бельскому и Ивану Федоровичу Мстиславскому, стоявшим во главе земской Боярской думы. Близкие родственники царя по женской линии, они, как и Сигизмунд II, были потомками Гедимина и близкими родственниками наиболее знатных княжеских родов Великого княжества Литовского. Сочувствуя столь знатным князьям, которые терпят от царя «неволю и безчестье», Сигизмунд II обещал дать им земли и сделать «удельными князьями» в Великом княжестве Литовском, если они отъедут в Литву со всеми, «кого бы вразумели годного к службам нашим». Третьим адресатом Сигизмунда стал князь Михаил Иванович Воротынский, только что вернувшийся после ссылки и опалы в свои родовые вотчины. Предложения Михаилу Ивановичу Воротынскому, чьи владения располагались у литовской границы, были несколько другими. Он должен был перейти на сторону короля со своими владениями, а король и гетман обещали помочь в этом «войсками немалыми». Король обещал также пожаловать князю Воротынскому «замки», которые «подошли» к его владениям, и обращаться с ним как с одним из «княжат удельных».

Еще одним адресатом «листов» короля и гетмана стал боярин Иван Петрович Федоров. О нем уже шла речь на страницах этой книги. В 1546 году в лагере под Коломной он едва не был казнен молодым великим князем. С этого времени Иван Петрович сделал блестящую карьеру. В начале 60-х годов XVI века, когда подготавливалась, а затем началась война с Великим княжеством Литовским, Иван Петрович занимал важный пост наместника Юрьева — фактически главы всех русских владений в Ливонии. Вскоре после взятия Полоцка Иван Петрович Федоров вернулся в Москву и стал здесь одним из наиболее уважаемых членов сначала Боярской, а после учреждения опричнины — Земской думы. По свидетельствам иностранцев Шлихтинга и Штадена, царь в случае отъезда из Москвы неоднократно поручал боярину ведать государственными делами в его отсутствие, что подтверждается и русскими источниками. Это, разумеется, говорит о доверии царя к Ивану Петровичу Федорову. О том же свидетельствуют поручения, которые давал ему царь в первые годы опричнины. Так, именно Федорову он поручил в 1566 году провести обмен землями со старицким князем. Злоязычный Штаден, с каким-то особым удовольствием писавший в своих записках о злоупотреблениях приказных судей и дьяков, об Иване Петровиче записал: «Он один имел обыкновение судить праведно, почему простой люд был к нему расположен». Свой авторитет и влияние Иван Петрович Федоров использовал для заступничества за опальных. В марте 1564 года он выступал в качестве главного поручителя при снятии опалы с боярина Ивана Васильевича Шереметева Большого, в апреле 1566 года он же оказался главным поручителем при снятии опалы с князя Михаила Ивановича Воротынского. За Шереметева поручилось 83 человека, за Воротынского (уже после установления опричнины) — 111 человек. Эти цифры наглядно говорят о том, каким авторитетом в кругу детей боярских «государева двора» пользовался Иван Петрович Федоров. Когда с лета 1566 года дело снова пошло к войне с Литвой, Иван Петрович получил ответственное назначение — воеводой в пограничный Полоцк. Это назначение в Великом княжестве Литовском, по-видимому, расценили как знак немилости и опалы. Поэтому гетман и король отправили «листы» и к Ивану Петровичу Федорову, предлагая ему перейти на свою сторону, так как царь хочет над ним «кровопроливство вчинити». Ему обещали дать в Литве такое «жалование», какое он сам пожелает.

Иван Козлов с письмами при неизвестных для нас обстоятельствах попал в руки царя (возможно, его выдал царю один из адресатов, скорее всего, наместник пограничной крепости Иван Петрович Федоров). Перед смертью его пытали. Поскольку выяснилось, что посылке писем не предшествовали тайные сношения короля с боярами, царь пришел к выводу, что это интрига польского короля, который хочет поссорить его со своими советниками. Об этом он говорил летом 1567 года английскому послу.

Можно было предать весь этот эпизод забвению или заявить официальный протест при возобновлении дипломатических отношений. Царь не сделал ни того, ни другого. Он продиктовал ответы королю и гетману от имени своих бояр. Никаких практических результатов такой шаг иметь не мог, но для личности Ивана IV он представляется очень характерным. Появилась возможность продемонстрировать противникам свое превосходство, и царь не упустил такого случая.

Как и в официальном ответе Сигизмунду II 1562 года, в новых письмах к Сигизмунду царь, говоря как бы от имени бояр, выступал снова в разных обличьях. Одно из них — обличье наставника. В своих письмах боярам король призывал их перейти на его сторону и, порицая царя за «неволю и бесчестье», которое терпят его подданные, писал, что так «негодно чинити» тем, кому Бог вверил в руки власть, так как «сам Бог сотворитель, человека сотворивши, неволи никоторое не учинил». Царь наставительно пояснял королю, что его «писание много отстоит от истины». Действительно, Бог сотворил первого человека Адама свободным («самовластна и высока»), но когда тот преступил заповедь и был изгнан из рая, это была «первая неволя и бесчестье», ибо он брошен был «от света во тму» в наказание за свои проступки. Царь снова повторяет свой излюбленный тезис, что государство не может существовать без твердой сильной власти: когда подданные «государской воли над собою не имеют, тут яко пьяные шатаютца и никоего же добра не мыслят».

Недостойный поступок (попытка склонить верных советников царя к измене), в котором оказался замешан король, явился закономерным следствием того, что в Великом княжестве Литовском царит «самовольство» и король вынужден следовать дурным советам своих вельмож. Король говорит о свободе, но сам находится в неволе у своих панов, а его красивые слова только прикрывают его действительное бессилие: «А то прокрасу себе притворяешь, што будто ты милостию волю даешь, а ты сам не волен ни в чем». В одном из писем царь готов был скорбеть над тяжелой участью короля, припоминая все дурные поступки панов по отношению к своему государю: «И королеву твою Барбару отравою с тобою разлучили, какие тобе про нее укоризны от подданных были». Да и то, что король «повсегда прихворал и есть не добраго здоровья» — все это «от панов твоих повольства».

За этими припоминаниями уже отчетливо звучит другая характерная для текстов, вышедших из рук царя, интонация — интонация злой насмешки над восхваляющей «свободу» несчастной жертвой «самовольства» своих советников.

Интонация насмешки звучит открыто и вызывающе уже в тех разделах писем, где благодарные адресаты отвечают согласием на предложения короля. Иван IV хорошо знал прошлое Великого княжества Литовского и историю рода потомков Гедимина. Ему было хорошо известно, что предок Мстиславских князей Явнута после смерти Гедимина занимал великокняжеский трон в Вильне, с которого его согнал брат Ольгерд, предок Сигизмунда II. Он также хорошо знал, что среди потомков Ольгерда предок князей Бельских — Владимир — был старшим, а предок Сигизмунда — Ягайла — младшим сыном. Этим царь ловко воспользовался при написании ответов. Напомнив Сигизмунду II, что у его бояр более предпочтительные права на литовский великокняжеский трон, нежели у самого короля, он, от имени бояр, заявил, что те готовы пойти навстречу его предложениям, если король останется в Польше, а им передаст принадлежащее им по праву Великое княжество Литовское, добавив заодно к нему и Пруссию. После этого, говорят в послании Ивана князья Сигизмунду II, мы будем жить вместе мирно под защитой царя — «мощен есть обороняти» всех нас «от турок и от перекопского (крымского хана. — Б.Ф.) и от цысаря».

Полные веселого издевательства, эти тексты лучше всего показывают, что летом 1567 года, когда они писались, царь не верил в измену своих советников. Он готовился к нанесению решающего удара по Великому княжеству Литовскому; условия для этого складывались самые благоприятные и можно было всласть поиздеваться над незадачливым, попавшим в неловкую ситуацию противником.

Большой интерес для выяснения характера и взглядов царя представляют и продиктованные им от имени бояр ответы гетману Григорию Ходкевичу. В этих текстах царь выступает как строгий блюститель принципа иерархии, место в которой определяется благородством происхождения. От имени потомков Гедимина, князей Мстиславского и Бельского, он строго указывал Ходкевичу его место. Как потомок бояр Киевской земли, служивших потомкам Гедимина, он не может претендовать на равенство со своими «государями» и не может вести с ними переписку. По своему положению он может поддерживать сношения лишь с их «служебниками». Не удостаивая его ответа, князь Бельский (от имени которого выступал царь) выражал удивление, что король сделал членами своей рады «таких неучоных собацких людей», а в ответе Мстиславского сказано еще более остро: «злобесовских собак людей». Смысл последнего выражения раскрывается при обращении к третьему тексту — ответу Ходкевичу от имени князя Воротынского.

При оценке этого текста следует иметь в виду, что в отличие от ряда литовских вельмож Григорий Ходкевич был православным, под его покровительством находилась одна из наиболее почитаемых православных обителей Западной Руси — Супрасльский монастырь. Гетман прилагал усилия к тому, чтобы отстоять позиции православия в Великом княжестве Литовском перед лицом распространяющейся Реформации. По весьма вероятному предположению ряда исследователей истории славянского книгопечатания, во время мирных переговоров 1566 года царь по просьбе Григория Ходкевича разрешил одному из первых русских типографов Ивану Федорову выехать в Великое княжество Литовское для издания там православных книг. В 1568 году в имении гетмана Заблудове началось печатание «Учительного Евангелия» патриарха Калл иста — книги, которая по убеждению и издателя, и заказчика должна была способствовать укреплению веры православных в их борьбе с еретиками. В свете этих фактов можно лучше оценить значение выражений, употребленных по адресу Григория Ходкевича в послании, написанном ему царем от имени князя Воротынского.

Послание было адресовано «отступному бесослужительному разуму», а далее содержание этой формулы подробно раскрывалось: Ходкевич отдал себя «служити бесом» и поэтому справедливо может быть назван «отступником» от христианской веры и «лжекрестьянином». Подобные Ходкевичу не должны упоминать ни Бога, ни Троицу, им не подобает «божественый глагол безбожными устами глаголати».

«Ныне, — подытоживая все сказанное, писал царь, обращаясь к Ходкевичу, а в его лице и к другим православным вельможам Великого княжества Литовского, — конечне от Бога отступили есте и противни Богу со Антихристом стали есте».

Высказывания самого царя позволяют выяснить, что послужило основанием для столь суровых оценок. Это не столько посланные Ходкевичем письма, сколько само его участие в войне против России, то есть враждебные действия против опоры православия. «Вы,— писал царь, заключая письмо, — последствуя дьяволу, подобно Сенахириму и Навходоносору и Хоздрою и иным безбожным царем, яко птицу рукою своею хотите похити православие».

Значение этих высказываний далеко выходит за рамки личных отношений царя и гетмана. Как представляется, они дают новый яркий материал для характеристики взглядов царя на характер его власти, на характер миссии, возложенной на него Богом, подкрепляя ту высказанную ранее мысль, что всех, кто так или иначе препятствовал его деятельности, царь рассматривал как «отступников» от христианства, служителей «бесов» и «Антихриста», носителей зла, от которых он должен очистить мир.

Иван Козлов не случайно был послан с письмами к боярам именно летом 1567 года. После неудачи мирных переговоров в Вильно также стали считать, что наступило время для нанесения серьезного удара по противнику. Уже в начале 1567 года было решено, что король поедет из Польши в Литву, чтобы лично возглавить армию в предстоящей кампании. Когда 12 ноября 1567 года русские войска собрались на Ршанском яме, то стало ясно, что нельзя рассчитывать на такой успех, который был достигнут в 1563 году под Полоцком: на территории Белоруссии собралась большая армия во главе с королем, которая медленно двигалась по направлению к Борисову. В боярском приговоре о прекращении похода упоминаются сообщения выходцев и лазутчиков, которых засылали в литовский лагерь, о движении королевской армии. Что же происходило в королевском лагере и что мог почерпнуть из показаний лазутчиков Иван IV?

Хотя в лагере была собрана большая армия, к которой в сентябре 1567 года присоединился сам король, активных действий она не предпринимала. Как видно из припоминаний более позднего времени в переписке Сигизмунда II с Миколаем Радзивиллом Рыжим, здесь возлагали надежды не на военную удачу, а на переворот, на выступление русской знати против царя. Известия о жестокостях Ивана IV убеждали советников Сигизмунда II, что со дня на день надо ожидать восстания подданных против такого правителя. Все это было, конечно, «секретом Полишинеля», и ожидания такого рода определяли общую атмосферу в королевском лагере. В свете этого становится понятным, какого рода сведения мог получить царь от лазутчиков и почему вопрос о лояльности подданных так резко встал перед царем именно в военном лагере у Ршанского яма.

Принесенные лазутчиками слухи пали на хорошо подготовленную почву. Уже та забота, которую царь проявлял о создании укрепленных резиденций, говорит об опасениях, которые вызывали у него собственные подданные. В появлении таких опасений, впрочем, не было ничего удивительного. Царь не мог не отдавать себе отчет в том, что его политика наносит ущерб жизни и благополучию большого круга его военных вассалов — бояр и детей боярских, профессионально вооруженных воинов. Насколько сильны были у царя опасения перед возможным мятежом подданных, показывают начатые им летом 1567 года переговоры с Англией.

Англия лишь в правление Ивана Грозного вступила в сношения с Россией. Произошло это в известной мере случайно, когда суда компании английских купцов, искавших северный морской путь в Китай, в 1553 году оказались на Северной Двине. Однако совсем не случайным было то, что это событие положило начало постоянным, быстро развивавшимся связям между двумя странами. Английские купцы оценили преимущества торгового пути в Россию в обход барьеров, установленных на Балтийском море ливонскими купцами. Русские власти накануне Ливонской войны также привлекала перспектива установления прямых связей с одним из государств Западной Европы. В 1556 году в ответ на просьбы английской королевы царь предоставил английским купцам «торг по всему государству поволной» и двор в Москве, а в следующем, 1557 году русский посол Осип Непея привез из Англии многих мастеров и оружие; русским купцам было разрешено беспошлинно торговать в Англии и выделен двор в Лондоне. Установленные связи продолжали в последующие годы успешно развиваться. «Московской компании» — объединению торговавших с Россией английских купцов — была предоставлена возможность вести торговлю с Ираном и закупать там драгоценные шелковые ткани; английские купцы привозили на Двину необходимые для производства вооружения цветные металлы, которых в XVI веке в России еще не добывали. Из всех европейских государств того времени Англия была самым дружественным по отношению к России. Не удивительно, что именно с послом этой страны Энтони Дженкинсоном летом 1567 года царь начал переговоры о предоставлении ему убежища в случае, если по каким-либо причинам ему придется покинуть свою страну ради собственной безопасности. С этими опасениями царя за свою судьбу была связана и его просьба к английской королеве Елизавете прислать мастеров, которые могли бы строить корабли и плавать на них. Очевидно, что построенные этими мастерами корабли должны были в случае необходимости отвезти царя в Англию.

Так оценивал царь характер своих отношений с подданными. Что же он должен был сделать, получив сообщения лазутчиков о надеждах, которые возлагают в литовском лагере на недовольную знать? Ответ подсказывают сообщения Штадена и Шлихтинга о том, что заговорщиков выдал царю князь Владимир Андреевич, который находился вместе с царем в военном лагере. Царь прекрасно понимал, что его двоюродный брат привлекает к себе всех недовольных как потенциальный претендент на престол. Поэтому он, очевидно, оказал давление на старицкого князя, и тот вынужден был назвать царю имена нескольких земских бояр. Тогда же, судя по всему, прозвучало и имя Ивана Петровича Федорова как главной фигуры среди недовольных. Вероятно, мы никогда не узнаем, действительно ли земские бояре готовили переворот, который должен был привести к власти Владимира Андреевича, или дело не пошло дальше жалоб на политику царя и сожалений, что на престоле сидит он, а не старицкий князь. Но даже жалобы эти воспринимались Иваном как настоящая измена, за которой должны были последовать самые жестокие кары. Как отмечал в своих записках Штаден, царь после разговора со своим двоюродным братом «вернулся... обратно в Александрову слободу и приказал переписать земских бояр, которых он хотел убить и истребить при первой же казни».

Царь был взбешен. Он хотел поиздеваться над своим противником королем Сигизмундом II, но оказалось, что у того были более серьезные основания для насмешек над ним самим. Выяснилось также, что один из тех бояр, которым царь склонен был доверять более других, стал организатором заговора, угрожавшего его жизни.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.