Соратники и другие Ночь 2 марта 1953 г. Ближняя дача Первый приезд «четверки»

Соратники и другие

Ночь 2 марта 1953 г.

Ближняя дача

Первый приезд «четверки»

Взяв почту, охранник отправился искать Сталина. Пройдя несколько комнат, он обнаружил вождя в малой столовой. Сталин находился в беспомощном и крайне неприятном положении. Он лежал на полу, «а под ним подмочено»[375]. Эту последнюю деталь важно подчеркнуть не ради дешевой сенсационности, а потому, что она имела значение для последующего развития событий. Сталин не мог говорить и только, как показалось охраннику, подозвал его слабым взмахом руки. Охранник вызвал своих коллег. Вместе они перенесли Сталина на диван. Потом бросились звонить непосредственному начальству – министру госбезопасности С. Д. Игнатьеву. По воспоминаниям охранников, Игнатьев отказался принимать какие-либо решения и переадресовал своих подчиненных к высокому руководству – Берии и Маленкову.

Поведение Игнатьева было вполне естественным и предсказуемым. Он поступил так же, как несколькими часами ранее поступили охранники, боявшиеся зайти к Сталину. Брать на себя ответственность в таком щекотливом вопросе, как вызов врачей к вождю, Игнатьев боялся. Перемещенный за два года до смерти Сталина из относительно удобного кресла заведующего отделом ЦК на жесткий стул министра госбезопасности, Игнатьев, надо думать, не раз в душе проклинал тот день, когда вождь остановил на нем свой выбор. Сталин требовал от Игнатьева активизировать поиски «врагов» и угрожал ему суровыми карами. Игнатьев был совершенно запуган. Нужно ли удивляться, что, услышав об ударе, постигшем Сталина, он просто затаился.

Ничего не добившись от своего непосредственного начальника, охранники разыскали Маленкова. Тот оповестил других членов руководящей «пятерки» – Берию, Хрущева и Булганина. Это был логичный шаг. Не обладая информацией о реальном состоянии хозяина, Маленков не хотел ехать на сталинскую дачу в одиночку, а тем более – самостоятельно санкционировать вызов врачей. В этом опасном деле требовалась круговая порука. Четверка решила собраться у Сталина, чтобы оценить ситуацию.

Судя по воспоминаниям Хрущева и свидетельствам охранников, прибыв ночью на дачу, соратники вождя вели себя крайне осторожно. По словам Хрущева, вначале решили не ходить к Сталину вообще, а расспросить охрану. Рассказ охранников еще больше озадачил вынужденных визитеров. Насколько плох Сталин, они не понимали. А вдруг болезнь окажется временной? Хорошо зная Сталина, его соратники осознавали, что он вряд ли сохранит доброе расположение к тому, кто наблюдал его в унизительной беспомощности. В общем, как писал Хрущев, узнав, что Сталин «как будто спит, мы посчитали, что неудобно нам появляться у него и фиксировать свое присутствие, раз он находится в столь неблаговидном положении. Мы разъехались по домам»[376]. Эти объяснения Хрущева выглядят убедительно.

Однако, судя по воспоминаниям охранников, Хрущев рассказал не все. Прежде чем уехать, четверка делегировала в комнаты Сталина Маленкова и Берию, чтобы те лично оценили положение. Это решение было очевидным. Идти всем четверым – создавать ненужный шум. Идти кому-то одному – брать на себя опасную ответственность. Хрущев и Булганин остались в помещении охраны. Берия и Маленков скорее прокрались, чем прошли к Сталину. Они явно опасались разбудить его. Охранники запомнили красноречивую деталь: у Маленкова скрипели ботинки – видимо, новые, – поэтому он снял их и взял под мышку. Приблизившись к Сталину, Маленков и Берия услышали его похрапывание. Обругав охрану, Берия приказал не поднимать панику, поскольку Сталин спит. Охранники оправдывали свой вызов тем, что несколько часов назад было хуже[377]. Проигнорировав эти жалобы, вожди уехали в Москву.

Некоторые историки и публицисты трактуют столь поспешный отъезд как заговор. Намеренное неоказание помощи они считают причиной смерти Сталина. Уже многие десятилетия, начиная по крайней мере с известной книги А. Авторханова, существует версия о смерти Сталина как результате намеренного отравления, организованного Берией[378]. В современной России она особенно популярна у публицистов, специализирующихся на производстве сенсаций. Однако пока многочисленные заявления об «убийстве Сталина» остаются предположениями, сформулированными, в зависимости от культуры и профессионализма авторов, более или менее корректно.

Имеющиеся реальные факты между тем складываются в логичную картину смерти вождя, в которой нет места теориям заговора. Сталин был стар и нездоров[379]. Инсульт, ставший причиной смерти, судя по воспоминаниям врача, делавшего вскрытие, был результатом длительной болезни[380]. Вполне логично выглядели также действия соратников Сталина, не спешивших вызывать врачей. Не понимая, что происходит и какова реальная угроза жизни Сталина, они просто перестраховывались. Лучше многих других члены советского руководства знали о сталинской подозрительности и непредсказуемости, неоднократно ходили по краю пропасти, готовясь к опале, а значит смерти. В общем, в те мартовские дни и охранники, и Игнатьев, и «четверка» действовали так, как приучил их действовать сам Сталин: с оглядкой, в страхе, перекладывая ответственность на других.

Многие годы даже ближайшие сотрудники и друзья Сталина, прошедшие с ним долгий путь совместной борьбы, жили в состоянии страха. Их полное подавление и подчинение вождю было важнейшим условием существования диктатуры. Начав с уничтожения бывших лидеров оппозиций, Сталин в 1937–1938 гг. расстрелял значительную часть членов Политбюро. Тогда же погибли или были посажены в тюрьму ближайшие родственники некоторых уцелевших соратников Сталина. Покончил самоубийством брат Л. М. Кагановича[381], попала в лагерь жена Калинина. Это подавление потенциальных олигархов продолжалось и в послевоенные годы. В ходе «ленинградского дела» Сталин уничтожил собственных молодых выдвиженцев Н. А. Вознесенского и А. А. Кузнецова[382]. Тогда же арестовали жену Молотова. В последние месяцы жизни Сталин обрушил свой удар на Молотова и Микояна, фактически отлучив их от власти. Лишь смерть Сталина предотвратила вполне возможные новые чистки в рядах высшего руководства.

Практически все советские лидеры в разное время прошли через ритуал унижения, покаяния и клятв в верности вождю. Сталин подвергал их опале и вновь приближал, щедро раздавал выговоры, устраивал публичные политические «порки» в печати и на различных собраниях. Временами Сталин впадал в ярость. Министр внешней торговли М. А. Меньшиков на одном из заседаний разозлил Сталина тем, что не расслышал его вопрос. «Он гневно взглянул на меня и запустил что есть силы толстый карандаш, который держал в руке, вдоль по столу в моем направлении. На мгновение все застыли в ожидании дальнейшего развития событий», – вспоминал Меньшиков[383]. Министр госбезопасности С. Д. Игнатьев после смерти Сталина жаловался на постоянные выволочки: «Товарищ Сталин в еще неслыханной мной резкой форме выругал меня площадной бранью, назвал идиотом»[384]. Писателя К. Симонова, присутствовавшего на пленуме ЦК в октябре 1952 г., поразил яростный, «почти свирепый» и «невоздержанный» тон речи Сталина, обличавшего Молотова и Микояна[385]. Сталинский гнев и непредсказуемость, особенно в последние годы, стимулировались его болезненным состоянием – прогрессировавшим атеросклерозом.

Жизнь высших руководителей и чиновников из окружения Сталина проходила в позолоченной клетке. Вольные распоряжаться судьбами своих подчиненных, они находились в столь же бесправном положении по отношению к Сталину. Охрана, средства передвижения (автомобили, поезда, водные суда), получение и отправка корреспонденции, специальная телефонная связь, содержание и снабжение дач и квартир – все это было в руках органов госбезопасности, непосредственно подчиненных диктатору. Не довольствуясь этим, Сталин, судя по некоторым свидетельствам, периодически поручал чекистам устанавливать у некоторых членов Политбюро прослушивающую аппаратуру[386].

Однако, несмотря на подавление коллективного руководства, в системе сталинской диктатуры постоянно и неизбежно воспроизводились элементы олигархии, потенциально отрицавшие единовластие. Соратники Сталина, хотя и утратили основные политические позиции, обладали определенной административной автономностью. Возглавляя крупнейшие ведомства, они самостоятельно решали многие оперативные вопросы руководства страной. Причем эта тенденция усиливалась по мере того, как сам Сталин в силу физического дряхления сокращал свое участие в повседневном администрировании. Сталин осознавал эту угрозу. Писатель К. Симонов со слов очевидца записал характерные высказывания вождя о соратниках:

[…] Если у них есть между собой разногласия, стараются сначала согласовать между собой разногласия, а потом уже в согласованном виде довести до моего сведения. Они понимают, что я не могу все знать, и хотят сделать из меня факсимиле. Я не могу все знать. Я обращаю внимания на разногласия, на возражения, разбираюсь, почему они возникли, в чем дело. А они прячут это от меня. Проголосуют и спрячут, чтоб я поставил факсимиле. Хотят сделать из меня факсимиле[387].

Для разрушения этой круговой поруки Сталин выработал метод, который можно назвать интервенцией без правил. Подчиненные диктатора никогда не знали, какой вопрос и в какой момент может вызвать его интерес. Не знали, какой будет реакция вождя на то или иное решение. Это позволяло Сталину держать аппарат и свое окружение в напряжении, заменять отсутствие полного контроля (невозможного в принципе) постоянной угрозой выборочного контроля. Важную роль играла многоканальность информации, поступавшей Сталину. Многочисленные советские ведомства, включая партийные учреждения, прокуратуру и госбезопасность, фактически следили друг за другом. Демонстрируя Сталину свою бдительность и эффективность, они писали друг на друга своеобразные бюрократические доносы, рьяно выявляли недостатки в «чужом глазу».

Репрессии, угрозы наказания, гнев и капризы Сталина делали участь высших советских чиновников почти столь же незавидной, как и участь бесправного маленького человека. Сталинские соратники жили и работали в состоянии стресса. Старый советский дипломат оставил такие воспоминания о министре иностранных дел СССР А. Я. Вышинском, входившем в число самых преданных и успешных соратников Сталина:

Вышинский страшно боялся Сталина. Ездил к нему на доклад по четвергам и уже загодя, в ожидании этой встречи, приходил в дурное настроение. Чем ближе к четвергу, тем мрачнее и раздражительнее он становился […] А в пятницу, когда все уже было позади, позволял себе на пару дней расслабиться. Опытные люди знали, что именно в эти дни следовало докладывать ему наиболее сложные дела и обращаться с просьбами по личным вопросам[388].

Сталин был беспощадным хозяином. От подчиненных он требовал максимальной самоотдачи, предпочитал армейские методы: приказ – беспрекословное выполнение любой ценой, невзирая на обстоятельства. Страх ареста и перегрузки усугублялись ненормальным ночным образом жизни Сталина. Приспосабливаясь к нему, аппарат бодрствовал и ночью, когда не спал Сталин, и днем, когда работала вся остальная страна. Далеко не все сталинские функционеры отличались столь хорошим здоровьем и умением приспосабливаться, как Молотов и Каганович, едва не дотянувшие до своего столетия. В одном из документов ЦК партии, составленном в 1947 г., сохранилось такое признание: «Анализ данных о состоянии здоровья руководящих кадров партии и правительства показал, что у ряда лиц даже сравнительно молодого возраста обнаружены серьезные заболевания сердца, кровеносных сосудов и нервной системы со значительным снижением трудоспособности. Одной из причин указанных заболеваний является напряженная работа не только днем, но и ночью, а нередко даже и в праздничные дни»[389]. Однако пока был жив Сталин, ничего изменить было просто невозможно. Зато вскоре после его смерти было принято решение о запрещении работы аппарата в ночное время и введении обычного распорядка[390].

Сам Сталин был важнейшей составной частью огромного механизма манипулирования чиновниками. Именно он инициировал и направлял репрессии, осуществлял все основные кадровые перемещения, перетасовывал людей и должности, чтобы не застаивались на одном месте и не обрастали рутиной. Как любой диктатор, Сталин стремился внушить своим подданным и помощникам чувства страха, поклонения, преданности на уровне инстинкта.

Сам твердокаменный приверженец вождя, Молотов называл Кагановича «двухсотпроцентным сталинистом»[391]. Воспитание именно такого типа людей было задачей диктатора.

Сталинизации советского чиновничества, включая его верхушку, способствовали массовые чистки 1930-х годов. В считаные месяцы они уничтожили слой старой партийной гвардии и подняли на поверхность массы «безродных» выдвиженцев. Чиновники, получившие свои кресла благодаря революционным заслугам, уступили кресла партийному молодняку. После завершения массового террора, в 1940 г., 57 % секретарей обкомов и ЦК компартий союзных республик были в возрасте до 35 лет[392]. Совсем молодыми, в возрасте от 30 до 40 лет, свои должности заняли многие сталинские министры, генералы, директора важнейших предприятий, руководители творческих союзов и т. д.

Из рук Сталина молодые выдвиженцы получали огромную власть – власть маленьких диктаторов. Они распоряжались судьбами и жизнями миллионов людей. От них зависело распределение значительных ресурсов и деятельность гигантских предприятий. Они вливались в особую касту, жившую по своим законам и в своем привилегированном мире. Эта каста не знала голода, материальных лишений, страшного жилищного кризиса, примитивного здравоохранения. Они жили под охраной в своих огромных квартирах и на дачах, проносились мимо переполненного общественного транспорта в служебных автомобилях. Они и их близкие не стояли в многочасовых очередях в пустые советские магазины. Их заработные платы и освобожденные от налогов дополнительные выплаты (так называемые «конверты») в десятки раз превышали нищенские заработки рядовых граждан. Гонорары номенклатурных советских писателей составляли сотни тысяч рублей, а в ряде случаев доходили до миллиона в год, что во многие тысячи раз превышало доходы советских крестьян[393]. Чувство принадлежности к всемогущей государственной корпорации и собственной значимости кружило молодые головы. Головы, возможно, честные, но не обремененные состраданием, рефлексиями, пониманием иного.

Вхождение в номенклатурный мир зависело исключительно от Сталина, от его расположения и поддержки. Страшные судьбы арестованных предшественников, а также продолжавшиеся репрессии только усиливали благодарность Сталину тех, кому посчастливилось выжить. Сталин был вдвое старше своих выдвиженцев. Многие чиновники новой генерации ничего не знали о революционном периоде в истории партии, о прежних вождях, объявленных теперь врагами. Только Сталин был для них высшим авторитетом, лидером революции, а затем победоносным генералиссимусом, теоретиком, равным основоположникам марксизма.

Сталин всячески культивировал этот образ учителя и наставника, внушая соратникам комплекс неполноценности: «Слепцы вы, котята, передушат вас империалисты без меня»[394]. Постепенно он присвоил себе исключительное право выдвижения всех сколько-нибудь значимых инициатив, оставляя соратникам оперативную мелочовку. Его выступления, разговоры и письма приобретали характер поучений. Сталин любил приписывать событиям смыслы, которых они на самом деле не имели, чтобы подчеркнуть свои более глубокие, чем у младших коллег, знания и понимание проблем. Самоуверенный тон таких поучений нередко маскировал их надуманность. Однако кто бы осмелился сказать об этом открыто? Для большинства неискушенных функционеров сталинские изречения были истиной особого, почти сакрального свойства.

Но не только монопольное право на «высокое теоретизирование» поддерживало авторитет вождя. Сталин действительно был начитан, обладал хорошей памятью, умел коротко и афористично высказывать свои мысли. Как правило, Сталин готовился к деловым собраниям и благодаря этому мог поразить собеседника неожиданным знанием деталей. Это производило большое впечатление. Одним из важных источников информированности Сталина были сведения, которые он получал во время многочисленных встреч. Сталин умел слушать и использовать услышанное. Неоднократно встречавшийся с вождем в начале 1930-х годов главный редактор «Известий» И. М. Гронский оставил такие наблюдения: «Он вызывал нужных ему людей, как бы случайно затевал разговор и незаметно вытягивал из собеседника все, что тот знал. Обладая феноменальной памятью, он запоминал всю полученную по конкретному вопросу информацию и в последующих беседах дельно высказывался, цитировал книги, которых не читал, словом, производил впечатление знающего человека. Пользоваться знаниями других людей, переваривать их и выдавать за плод работы собственного ума – всем этим Сталин обладал в совершенстве»[395].

Очевидно, что каждое слово Сталина приобретало особый вес прежде всего потому, что это было слово диктатора, обладавшего огромной властью, вызывающей одновременно и ужас, и священный восторг. Со временем он выработал и внешние манеры мудрого арбитра. Во время совещаний он не смешивался с массой заседавших, а прогуливался с трубкой в руках. Под завороженными взглядами присутствующих он рассуждал вслух, словно взвешивая решения. Публично Сталин никогда не говорил о себе как об особенном или великом человеке. Достаточно было и того, что об этом во все трубы, доходя до абсурда и истерики, грохотала официальная пропаганда. Осознавая значение «скромности» для подчеркивания величия, Сталин представлял себя лишь учеником Ленина, слугой партии и народа. Все проявления этой «скромности» были тщательно продуманы. Сталин демонстрировал смущение и даже возмущение бурными аплодисментами, неизменно встречавшими его появление. Пересыпал свои речи извинительными фразами и панибратскими шутками. Некоторым из своих посетителей на даче Сталин помогал снять одежду. Сам же, прибыв на прием, устроенный Мао Цзедуном в Москве в январе 1950 г., поздоровался с гардеробщиком, но отказался от его услуг. «Благодарю, но это, кажется, даже я умею», – сказал Сталин, снял шинель и повесил ее на вешалку[396]. Напускная скромность, впрочем, не мешала Сталину «по достоинству» оценить самого себя. В 1947 г. он лично отредактировал собственную официальную биографию и вписал в текст такие фразы: «Мастерски выполняя задачи вождя партии и народа и имея полную поддержку всего советского народа, Сталин, однако, не допускал в своей деятельности и тени самомнения, зазнайства, самолюбования». Общий тираж этой биографии вождя составил 13 млн экземпляров[397].

Важным условием удержания власти Сталин, несомненно, считал внушение непогрешимости своей политики. Он редко признавал допущенные просчеты вообще, а когда признавал, никогда не называл их своими. Ошибочные решения и действия приписывались «правительству», чиновникам или чаще всего проискам «врагов». Принцип личной ответственности за провалы Сталин категорически отвергал. Себе он приписывал только достижения. Неограниченная власть не могла не развить в Сталине, как и в других диктаторах, веру в свои особые качества и способность предвидения. Однако, в отличие от Гитлера, который был настроен мистически, представления Сталина о личной непогрешимости вытекали скорее из его подозрительности и страхов. Он был уверен, что может полагаться только на себя, потому что вокруг слишком много врагов и предательства. В отдельные моменты эта политическая паранойя достигала масштабов невероятных трагедий, как, например, в 1937–1938 гг.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.