МАНЬЧЖУРИЯ

МАНЬЧЖУРИЯ

Небольшой местный поезд, после некоторых пограничных формальностей перевёз вас через ничейную зону границы, где мы сняли погоны со своего обмундирования. На китайской стороне вам пришлось пересесть в вагоны японского образца. По нашему представлению, вагоны были довольно тесные и неуютные. В неплотных соединениях трубопроводов отопления шипел пар, а на перроне слышалась непонятная речь. Везде сновали люди с винтовками японского образца и в мохнатых «треухах» на голове. В воздухе было морозно. Снег лежал только в низинах. Ветер поднимал сухую пыль, которая резала глаза. Выходить из вагонов на этот какой-то чужой ветер как-то не хотелось. Нам принесли паёк — колбаса и белый хлеб. Мы отказались, но нас предупредил переводчик, что китайцы могут обидеться, и мы приняли этот дар, который они всем выдавали, кто переезжал границу, так как с питанием в пути было плохо.

Поезд шел по маньчжурской земле, знаменитой своими однообразными пейзажами голой степи. Правда, местами попадались небольшие заросли кустарника да редкие деревья. В довольно редко попадающихся населенные пунктах мы почти не видели людей, но зато бросалось в глаза большое количество свиней странной породы: чёрные или с небольшими белыми пятнами но, почему-то, с длинными ногами— ноги у них были длиннее, чем у наших домашних свиней. Взгляд невольно обращал внимание на многочисленные баскетбольные площадки, даже при нескольких домиках жилья. Видимо, японцы в свое время уделяли большое, внимание этому динамичному виду спорта, который хорошо развивает осмотрительность и взаимодействие между партнёрами.

Унылая природа не давала удовольствия любоваться ею всё время и окно вагона, и мы больше уделяли внимания играм в шахматы, домино, вели различные беседы, не касаясь военной тематики. В пути мы питались в вагоне-ресторане. Обслуживали нас официанты — мужчина и женщина — хороша говорившие по-русски.

Нас предупредили, что в пути надо быть осторожными во всех отношениях, так как в этом районе ещё сохранились и действуют эмигрантские боевые группы, ненавидящие советских людей. Мы ехали по территории Маньчжурии в своей форме, но без знаков воинского различия, и это вызывало любопытство посторонних. На одном из разъездов КВЖД поезд остановился, и к нашим товарищам, вышедшим немного размяться у вагона, подол шел любопытный старичок и спросил по-русски:

— Кто такие? Далеко ли путь лежит? — закурил, посетовал на житьё-бытьё, на трудности жизни и так далее. Ребята отвечали уклончиво, и он на смог ничего нужного для себя узнать, ушел в будку стрелочника. В осанке его чувствовалась военная выправка казака, да и пышные усы выдавали его прошлое.

Поезд подходил к какому-то крупному железнодорожному узлу. Пошла сильно развитая железнодорожная сеть. Большие пакгаузы, огороженные тремя рядами колючей проволоки, с изоляторами на среднем ряду, видимо, по этому ряду пропускался ток. Эти обычные «технические усовершенствования» японцев попадались потом нам на каждом шагу. На вокзальном здании было написано «Харбин». Вот он — Харбин, логово белой эмиграции в Китае. В то время, как нас информировали, в городе насчитывалось их более 30 тысяч человек. Харбин, начавший свое существование с палаток и наспех сколоченных бараков рабочих и инженеров, строящих Китайско-Восточную железную дорогу, которую царское правительство в своё время, по договору с Китаем прокладывало на маньчжурской земле, превратился в крупный город.

Следующим крупным узловым пунктом было Чанчунь, куда мы прибыли ночью. Ночь здесь была похожа на южную, было очень темно и тихо. Наш поезд свернул резко влево и пошел на Восток. Вскоре по вагонам раздалась команда приготовиться к выгрузке. Когда наше движение совпадало с движением в район Порт-Артура, где стояло много наших войск, то наши форма нас не демаскировала, а сейчас надо было готовиться сменить ее на форму войск этого района. Американская разведка не дремала. Американцам удалось поднять шумиху в прессе по одной нашей соседней части, которая должна была задолго до нас отправиться в Китай и Корею. Их переодели в гражданскую одежду, и они отправились. Однако командованию пришлось их задержать на Дальнем Востоке из-за шума, поднятого американцами.

Войну в Корее американцам удалось развязать под голубым флагом Организации Объединенных Наций, а отсюда нетрудно догадаться, что к чему. Воевали на стороне Южной Кореи американцы, австралийцы, турки и прочие.

Наш эшелон остановился в Дунфыне, и мы, засидевшиеся в вагонах, быстро их освободили. Разместились на аэродроме, который был построен за два месяца со всеми капитальными постройками для служб обеспечения и жилья для личного состава и даже с клубом, что для нас было очень и очень любопытно. Бетонированная полоса с рулежными дорожками и капонирами (укрытиями для самолетов), выложенными из джутовых мешков с землей, говорили о серьезности стройки. Двух-трёхкомнатные домики летно-технического состава были из кирпича и оштукатурены снаружи и внутри. Только отапливались они печками. Внутри имелись нары, покрытые матрацами с подушками, наполненными зерном; говорили, что это зерно чумизы. Мы спали на нарах по двое. Я разделял топчан с замполитом эскадрильи Василием Ларионовым, который на досуге очень любил слушать песню «Дороги». Мы все любили эту песню и поэтому по вечерам заводили патефон, который разносил мелодию по коридору…

Эх, дороги, пыль да туман,

Холода, тревоги, да степной бурьян…

Знать не можешь доли своей,

Может, крылья сложишь посреди степей…

Эта песня уводила мысли куда-то далеко-далеко… В эти вечерние часы отдыха она звала к размышлениям, как-то своеобразно особенно настраивала струны души. Некоторым это напоминало землянки военного времени. Борис Бокач и Саша Литвинюк вспоминали их на Крайнем Севере, другие — на юге…

Постельным бельем нас здесь снабдили, а вот с нательным было хуже: некому было стирать. Попытались обратиться к местному населению, но оно было плохо знакомо с мылом, и после первой неудачной стирки, пришлось заниматься самим. Достали тазики, накипятили воды, и тут нас постигла неудача. В этой местности вода при кипячении становится красной, выпадали какие-то хлопья, и даже выстиранные в ней носовые платки приобретали после стирки светло-коричневый цвет. Но ребята у нас в эскадрильи были наблюдательные и очень изобретательные. Друзья — весельчак, оптимист Николай Вермин и неразговорчивый, но мягкий и душевный Саша Литвинюк, привлекавшие меня своей бескомпромиссной честностью, — установили, что, если воду не доводить до кипения, а просто подогреть до температуры чуть выше температуры тела, то она остается относительно прозрачной, и бельё своё мы всё же постирали, передав опыт другим.

Вскоре батальон аэродромного обслуживания (БАО) освоил все непредвиденные трудности нашей бивуачной жизни, и нам больше не пришлось заниматься стиркой.

Ещё одно неудобство было с баней, точнее, с ее пропускной способностью. Баня была очень маленькая и запускали туда не более десяти человек. В середине моечного зала стоял большой открытый котел, наполненный водой. Вода подогревалась снизу, из топки, находящейся на улице, до такой температуры, чтобы «не покраснела» (холодная вода стояла в двух ведрах рядом на скамье). Мы тазиками черпали теплую воду из котла и мылись. Одна партия мылась, а другая — ждала, пока снова зальется вода и её подогреют. Нас переодели в другую форму — форму китайских добровольцев.

Покончив с бытовыми вопросами, мы начали готовиться к полётам по всем правилам, как было положено. Стали знакомиться с тактикой действий противника на данном участке фронта, изучали новый район полётов по карте и на память рисовали его. Перед нами выступал преподаватель тактики из академии, находящийся в командировке. Он обобщал здесь опыт боёв ранее прибывших товарищей, уже встречавшихся с американской авиацией.

Американцы в то время чувствовали себя хозяевами положения в корейском небе и вели себя нагло из-за безнаказанности. Корейцы не могли противостоять американской мощи в воздухе. Противодействия со стороны Северной Кореи почти не было, за исключением двух частей наших истребителей. Американские бомбардировщики ходили даже без прикрытия истребителей. Американцы гонялись на реактивных истребителях буквально за каждым человеком, показавшимся на дороге. К нашему прибытию в район боевых действий был случай, когда два реактивных истребителя открыли стрельбу по девочке-кореянке, перебегавшей через площадь. Она бежала из школы. Они со второго захода в атаку все-таки убили её. Об этой печальной истории поведали рам очевидцы — наши товарищи, которые были в этот момент там, на посту оповещения.

До нашего прибытия в этот район у американцев появились небольшие группы «Сейбров» Ф-86 до пятнадцати штук. Но нашим предшественникам вести маневренные бои с ними не приходилось. Поэтому сложилось впечатление, что на реактивных самолетах возможна только одна атака на встречных курсах и они больше друг друга не увидят. «Сейбры» были новейшие американские истребители, они их очень оберегали и в маневренный бой не пускали.

Теория трудности атак реактивных истребителей долго вынашивалась нашими теоретиками и раньше, и вот они нашли ее подтверждение именно в этой обстановке, на корейском участке фронта, когда американцам не надо было вести массовых боев за превосходство в воздухе. Они его и так имели, хотя и из-за безнаказанности своих действий. Эта теория наложила отпечаток и на нашу технику. Наши самолеты МиГ-15 не имели бронеспинок и броненалокотников, которые так много спасли от ранений летчиков времен Отечественной войны. Нам пришлось вызывать заводские бригады для установки бронеспинок на самолеты, когда бои приняли настоящий массовый характер боев, похожих на бои Отечественной войны. Нам пришлось в эту надуманную теорию немедленно вносить поправки. В бою в основном использовался вертикальный маневр, но и не исключалась у нас и горизонтальная плоскость. Все зависело от условий, места и времени. Внутри боя сохранились все те же параметры и элементы боёв времен Отечественной войны. С земли наблюдать такой бой реактивных самолетов, конечно, трудно, а порой и невозможно. Он захватывает большое воздушное пространство и по высоте и в глубину. Но внутри боя, между самолетами параметры остались те же: преимущество в скорости, в маневре, прицельном огне и выдержке летчика, умноженной на грамотное ведение боя, смекалку и индивидуальное мастерство во владении техникой на всех высотах, доступных самолету. Современный истребитель несет на себе мощное вооружение, и оно должно быть использовано максимально и ведущим, и ведомым. А это можно сделать только при умелом взаимодействии в паре. Ведомый за ведущим не должен следовать слепо и повторять все его маневры, идя в плотном строе, как часто поступали ведомые американских пар, для создания видимости количества самолетов в воздухе. В ведомые они, видимо, выделили слабо подготовленных летчиков, поэтому очень часто бывали случаи «жертвенного» сохранения места в плотном строю пары. Ведешь огонь по такому ведомому, а он боится куда-либо уклониться — идёт близко от своего ведущего и слепо повторяет все его маневры. Среди американских пар хорошо маневрировало только небольшое количество, видимо, бывших немцев. Особенно хорошо получалось у них маневрирование при атаке наших самолетов сзади. Они ходили «змейкой», плавно меняя положение относительно друг друга и цели. Часто наши бой разворачивались не совсем так, а иногда и совсем не так, как разрабатывались в классах тактики. И тогда поистине бесценной становились отвага, преданность, инициатива каждого командира и летчика.

В Дунфын, через пару дней после нашей высадки, прибыла боевая техника. Быстро собрав самолеты и нанеся на них корейские опознавательные знаки, смыв свои, мы приступили к тренировочным полётам и боевому дежурству. Погода нам в этом районе не благоприятствовала: был сильный мороз, доходивший до 38 градусов по Цельсию, даже земля трескалась от холода. Снег лежал только в неровностях почвы, а сильный ветер гнал пыль, которая резала охлажденную кожу лица: приходилось натягивать шарф на нос и одевать шерстяной подшлемник. В кабинах истребителей было холодно, поэтому дежурили мы только по полчаса и сменялись поочередно. Кабина истребителя очень тесная, и сидеть там в меховой куртке, а тем более вести настоящий воздушный бой в такой одежде не с руки, поэтому сидели в кабинах только в легких кожаных курточках.

Питались мы в столовой городка. Первые дни пищу нам готовили китайские повара. Обед у них состоял из 7–8 блюд, но всего было понемногу. Готовили они очень вкусно, на столах было множество различных приправ, Но порции были настолько малы, что после обеда ощущался небольшой голод и хотелось чего-нибудь ещё перекусить. К примеру, порционное блюдо из жареной картошки состояло из пяти штучек закороченных ломтиков картофеля и всё. И так каждое блюдо — приготовлено вкусно, но мало по количеству. Курятина было тёмно-синяя, причину этого мы установили через несколько дней, когда однажды выходили из столовой, то увидели, как привезли живых кур, связанных за ноги по нескольку штук. Связки бросали под большие кованые колёса телеги. Телега двигалась и давила кур своими колёсами. Это зрелище было для нас дико: так вот почему курятина имела странный цвет — кур не резали. Таким же способом китайцы расправлялись и со свиньями. Часто из посёлка, расположенного рядом с нашим гарнизоном слышались истошные «крики» свиней. Этот визг неприятно было слушать. Мы попросили узнать, в чем дело? Оказалось, что китайцы забивали свиней палкам: дубасили их до тех пор, пока свиньи не испускали дух. Китайцы говорили, что таким способом они выбивали из свиней «злого духа». Это длилось довольно долго, почти все светлое время дня. Командование, видя наше неудовлетворение питанием, поставило для приготовления пищи наших поваров. Обед стал обычным — из трех блюд и по хорошим порциям. Китайские повара с испугом смотрели на наши порции, которые мы свободно поедали. Они с удивлением качали головами и цокали языками. Конечно, они не представляли, что, чтобы летать на реактивной технике, а тем более, вести бои, нужна калорийная пища, а иначе не выдержишь нагрузок.

На этом аэродроме мы переучивали корейцев летать на МиГах, учили их вести воздушные бои. Для этой цели была выделена специальная группа лётчиков–инструкторов. В неё вошли Федя Яковлев, Петя Зыков, Петя Милаушкин и Вердыш. Руководил этой группой командир полка Вишняков. Как-то он рассказывал нам о трудностях, с которыми шло обучение. Не все корейцы стремились вылететь самостоятельно и научиться вести воздушные бои. Были случаи, когда он, проверяя их на предмет разрешения на самостоятельный вылет, сталкивался с грубейшими «ошибками» обучающихся при посадке. Некоторые курсанты специально выполняли при посадке низкое выравнивание и почти «лезли в землю». Один полет, два, три… и всё одно и то же. Ему приходилось все время вмешиваться в управление с задней кабины МиГа, где он сидел. Наконец; ему надоели такие упражнения с одним из проверяемых, и он заставил себя не трогать управление во второй кабине, где он находился. Он решил: «Ну что ж, разобьёмся, так разобьёмся вместе, но дальше продолжаться этот обман не должен». И что же получилось? А получилось то, что он и ожидал: корейский летчик прекрасно видел землю и в самый критический момент вывел машину у самой земли и посадил её — не захотел стать прахом. Вишняков тут же вылез из кабины и через переводчика приказал «курсанту» взять боевой самолет и сделать два самостоятельных полета. Кореец удивленно вскинул брови, покраснел, а потом отправился к самолёту и сделал два отличных полета. Видимо понял, что его трюкачество разоблачили.

Приближался новый 1951 год. Писем из дома еще никто не получал, но мы писали много. Слишком долго шли письма в один конец. Самый короткий срок был 12–14 дней. Собрались мы на праздничный новогодний ужин все вместе. Перед нами выступил начальник политотдела Н. В. Петухов. Поздравили нас и мы друг друга с Новым годом, чокнулись, выпили немного и разошлись по своим домикам. Утром на улице нас встретило шествие разряженных «кукол» и «драконов». Они выделывали различные танцевальные фигуры под местную музыку. Это оказались школьники Дунфына, которые узнали, что у нас Новый год и решили дать новогоднее представление в нашу честь, хотя сами они празднуют этот праздник в феврале. Мы были удивлены этим неожиданным представлением, и в то же время для нас было это очень интересное зрелище.

В начале февраля мы были готовы к перелету вглубь Маньчжурии, в район Аньсаня. Нас перебрасывали туда для прикрытия с воздуха металлургического района, где трудилось много наших специалистов, присланных помочь восстанавливать домны и рудники комбината, разрушенные войной: сначала японцами — при отступлении, а потом китайцами, потому что это принадлежало раньше японцам. Ненависть делала свое грязное дело, а невежество не давало понять, что всё это может пригодиться народу. Наши товарищи полностью модернизировали весь комбинат на высшем уровне техники и запустили его в работу.

Перед перелетом на другую точку базирования, нас предупредили, что не все китайцы дружелюбно относятся к русским. Рассказывали нам о многих случаях, происшедших с советскими людьми, работающими в центральном районе Китая. Особенно иностранная разведка усердствовала в этом. Много раз пытались завербовать советских военнослужащих через различные знакомства с подставными лицами, а также женщинами, а потом шантажом пытались добиться различной информации. Но товарищи, попавшие в такое положение, докладывали по команде и их отправляли в Союз.

Китайцы, в угоду некоторым влиятельным кругам, делали даже инсценировки нападений наших военнослужащих на женщин прямо на улице, фотографировали и помещали в печать фотоснимки, как женщина отбивается от советского военнослужащего. Так было с одним капитаном из советников, который шел с одной гражданкой по улице и мирно беседовал. Дойдя до определенного, места эта женщина вдруг, ни с того ни с сего, размахивается и бьёт его по лицу, а в это время их фотографируют из-за угла, и этот снимок попадает в печать с соответствующей надписью. Немного раньше, до нашего прибытия, была разоблачена группа, действовавшая в одном из учебных центров по подготовке летчиков к полетам на реактивной технике. За приборную доску кабины Як-17 диверсанты подкладывали две большие снотворные таблетки, и, когда они обдувались воздухом, то испарялись. Летчик в полёте засыпал, вдыхая этот воздух, и разбивался. Эти частые случаи гибели курсантов прививали неуверенность и страх перед советской реактивной техникой, вызывали сомнения в её техническом совершенстве. В свое время в Китае было много разведок, и почти каждая империалистическая страна имела своих резидентов с соответствующими кадрами и явочными квартирами. А после революции эти разведки соединились вместе под общим американским контролем.

Нас предупредили также, что при поездках в командировки одиночно или небольшими группами, надо не терять бдительности и не поддаваться на провокации. А провокации могли быть на каждом шагу, особенно в центральных районах Китая. Когда обучали техсостав, состоящий из корейцев, для обслуживания реактивных истребителей в Дунфыне, и китайцы узнали об этом, то они отказались их кормить. Видно, давняя вражда давала себя знать. Ведь когда-то Маньчжурия была оккупирована Японией. Наместниками над китайцами японцы ставили корейцев, а сами, как «великая раса», разбирали конфликты между местным населением и корейской администрацией. Так у них решался национальный вопрос.

…Итак, в один из февральских дней, а точнее, 12 февраля, мы поднялись в воздух и взяли курс на Мукден. Район Мукдена специализировался авиационной промышленности. Недалеко от Мукдена Советский Союз в 1956 году современный авиазавод, который начал выпускать МиГ-17. Однажды мне об этом рассказал один из участников создания на заводе лаборатории статистической прочности А. Я. Кудряшов. Позже Китаю было предоставлено оборудование и целые стапеля для производства Ту-16. А в то время, когда мы были, авиационные предприятия этого района снабжали нас подвесными баками для горючего не очень высокого качества.

В Мукдене нас дозаправили топливом, и мы двинулись на знаменитую Аньшань. Аэродром там был построен давно, ещё японцами. Рулежные дорожки заасфальтированы. Бетонные укрытия для нескольких истребителей были похожи на перевернутые большие пиалы, полусферической формы. Аэродром был оборудован системой для ночных полетов, которую мы и использовали ночью.

Удивительная штука — военный аэродром ночью. Всё то, что днем кажется привычным, естественным и не стоящим внимания, ночью приобретает какой-то совсем иной таинственный и загадочный смысл. Луч прожектора временами освещает посадочную полосу. Стоянка самолетов угадывается только по верхней кромке силуэтов машин, и то если небо чистое. Взлетает ракета. И, несмотря на всю таинственность ночи, аэродром работает спокойно и привычно, никакой суеты, всё организованно, чётко. Этот неповторимый ритм сплачивает людей в единый целый организм, который размеренно дышит и уверенно работает. Здесь мы продолжали боевое дежурство и числились во втором эшелоне у частей, ведущих боевые действия в корейском небе. В свободное от дежурства время занимались боевой учебой на земле и в воздухе.

В первый день прилета на этот аэродром некоторым нашим товарищам разрешили повидаться с ранее прибывшими в Китай летчиками, находящимся уже в поезде, идущим на Родину. Это был полк нашей дивизии, который уже год был в Китае и прикрывал небо над Шанхаем и Пекином. Они провели несколько десятков воздушных боев с американской авиацией в корейском небе. Мне тоже хотелось попасть на эту встречу, но я не попал. Я служил в этом гвардейском полку, и там у меня было много друзей. Мне хотелось увидеть Сашу Андрианова, поговорить по душам, вспомнить совместную службу в Армавирском училище, передать привет моей семье — мало ли о чем могут говорить летчики после длительной разлуки.

Чтобы читатель оценил обстановку, в которой приходилось находиться, скажу, что в те дни многие товарищи этой группы были награждены орденами и несколько человек получили звание Героя Советского Союза, которое присваивали тогда за 3–4 сбитых самолёта противника, орденом Красного Знамени награждали за 30 боевых вылетов, орденом Ленина — за 120 боевых вылетов — такова была психологическая сложность обстановки, в которой находились люди. В мирное время им приходилось драться и терять товарищей, у которых были семьи, знакомые с оставшимися в живых. Это было тяжелое испытание людей на моральную прочность. Правда, по окончании нашей работы, все вышеизложенные вопросы по нашей дивизии были почему-то скомканы.

…Жили мы в Анынане не на аэродроме, а в специальном военном городке, сделанном в своё время японцами, в двухэтажных домах с удобствами, даже с шикарными ворсистыми коврами на бетонном полу, которые нельзя было трогать из-за ветхости — они рассыпались. Эти ковры никогда не выбивались от пыли, а её там было предостаточно. Мы хотели их выбить, но потом бросили эту затею, так как целиком их нельзя было поднять с пола.

Дома располагались в шахматном порядке, и не трудно было определить, что это было сделано с точки зрения круговой обороны при нападении на городок. Один дом прикрывал другой при бое внутри городка. Крыши домов были плоскими, где можно было устанавливать тяжелое оружие. В городке были хороший клуб и большая столовая с множеством других подсобных помещений. Весь гарнизон был обнесен тремя рядами колючей проволоки (центральный ряд был под напряжением). Выход с территории гарнизона разрешался командой не менее трёх человек и под охраной вооруженного представителя из спецохраны. И. Н. Кожедубу дали красную машину со специальным козырьком для защиты лобового стекла. Управлял ею его адъютант Петя Курилов, очень спокойный, внимательный и отзывчивый товарищ. Главное — он не был заносчив как некоторые адъютанты больших начальников. Как-то наше командование было приглашено на большой банкет к советским товарищам, работающим на металлургическом комбинате. Встреча была очень сердечной… Они были обрадованы появлением там Кожедуба. Приглашали побывать у них ещё раз, но этого не произошло в силу сложившихся обстоятельств.

Приближался день Советской Армии, 23 февраля 1951 года. Намечая лось в этот день провести торжественную часть после праздничного ужина с демонстрацией кинофильмов, которые мы давно не видели. Ужин у нас задержался на два часа, по причине срочного приготовления другой пищи. Нам потом сообщили, что приготовленный праздничный ужин был отравлен диверсантами, руководил которыми китаец, вывозивший на лошади отходы столовой за территорию городка. Да, удар по летному и техническому составу дивизии был рассчитан точно. Диверсанты могут сделать больше потерь в личном составе, чем бывает потерь в открытом бою с противником. Это ещё раз подтверждает, что пищеблок воинских частей должен особо строго охраняться и контролироваться. Мне вспомнился случай во время войны, когда были отравлены 600 человек курсантов Армавирского училища, которые были надолго выведены из строя. Много было тяжелы случаев отравления, но, благодаря медицине, смертных случаев не было. Как видите, эти методы не новые, но при потере бдительности действуют четко и с большим эффектом. Нас эта участь миновала, так как не была потеряна бдительность у наших товарищей. Так же был раскрыт заговор по взрыву городка, заранее заминированного, с подставкой смертника, который должен был включить рубильник взрыва и сам погибнуть.

На аэродром мы ездили в закрытых брезентом машинах. По пути часто попадались табуны мохнатых собак. Оказывается, собаки в Китае, и особенно в Корее, в большом почете. Говорят, что корейцы готовят кушанье из собак для особо уважаемых гостей. Собачий жир, якобы, помогает излечивать туберкулез — так нас информировали «знатоки».

Люди в тех местах все ходили в брюках и куртках, независимо от пола. Костюмы были хлопчатобумажные, чёрного или тёмно-синего цвета. Мы, на порах, даже с трудом различали по одежде: идет это женщина или мужчина. Но потом освоились — у женщин была более мягкая походка, в ней улавливалось что-то кошачье, восточное. Большинство женщин ходили в деревянных туфлях.

В поездках на машинах нам часто приходилось видеть: посреди поля продолговатый ящик, довольно больших размеров, напоминающий китайские лодки. Оказывается, это так они хоронили умерших, у которых не было родственников. Неприятно было смотреть на весенние пустые поля с таким ящиком посреди поля.

В Аньшане мы задержались ненадолго. Американцы усилили боевые действия в воздухе снова прибывшими группами на «Сейбрах» Ф-86. Наше командование оперативной группой войск решило направить нашу дивизию в бой. С началом апреля мы вылетели на корейскую границу и с ходу вступили в бой. Некоторые наши группы даже без посадки на аэродроме Мяу-Гоу встретились с авиацией противника. Это было немного для нас неожиданно. Один из наших летчиков даже атаковал американского разведчика Б-45 (четырёхтурбинный реактивный самолет, его турбины были попарно подвешены на двух пилонах под крыльями), не перезарядил оружие, то есть действовал как в учебном бою, «обстрелял» по нему из фотопулемета, пленка была хорошего качества, но «цель» ушла — не стала ждать, пока по ней ударят из пушек. Ещё не приобрели мы привычки сбивать самолеты противника в мирные дни. Надо было преодолеть этот психологический барьер. И мы его скоро преодолели. Первый погибший наш летчик Борис Образцов, раненый в живот, однако, сумевший посадить машину в поле, переломил наше сознание. В дальнейшем не было боя, чтобы мы не возвращались с победой. Помогли нам в этом замполиты Докучаев и Сибиркин, которые сумели вселить в наши души ненависть к противнику. И. Н. Кожедуб приказал командирам полков самим водить людей в бой, а не отсиживаться на КП. Были сделаны оргвыводы по кадровым вопросам. Кожедуб предупредил некоторых товарищей, любителей держаться в стороне от боя. И всё пошло нормально. Люди поверили в свои силы. Один из командиров полков Е. Г. Пепеляев получил по окончании работы звание Героя Советского Союза. На должность второго командира полка вступил Вишняков, который тоже был представлен по окончании работы к званию Героя, но оно не состоялось по непонятной для нас причине.

…Итак, после посадки на аэродроме, вечером нас пригласили на разбор лётного дня к лётчикам полка, который базировался здесь последний день, а назавтра должен был рано утром улететь в Аньшань на наше место. В этот день американцам удалось повредить ферму единственного железнодорожного моста через реку Ялуцзян, по которому шло снабжение корейских войск и китайских добровольцев, находящихся на фронте и на охране корейского побережья. Охранять его была необходимо потому, что американцы могли опять высадиться в тыл, как было под Сеулом. Все корейские прибрежные острова выше 38 параллели находились под контролем американцев, где у них были гарнизоны, охраняемые флотом, со средствами обеспечения деятельности американской авиации. Ферму моста за ночь восстановили, использовав подручный материал. При разборе работы за день командующий оперативной группой войск С. А. Красовский сдержанно-требовательно предложил сделать доклады ведущих групп об их действиях и объяснить, почему были допущены американцы, к мосту? Я слышал об этом человеке очень много хорошего ещё с начала Отечественной войны, когда он был помощником командующего Северо-Кавказского военного округа. Красовский приезжал к нам в училище и с начальником училища К. И. Шубиным разрабатывал вопросы организации ПВО Армавирского оперативного района. И вот он перед нами, приземистый крепыш с усами, скрывающими доброту улыбки душевного человека, с лицом, умудренным опытом руководства большими авиационными соединениями. Мне понравилась его манера вести разбор: «Кто желает выступить?» — спрашивает он. Молчание. Тогда он говорит: «Выступить добровольно обязательно такому-то, такому-то и такому-то…»

После разбора была поставлена задача нашей дивизии, и мы с утра приступили к ее выполнению. Однажды мы увидели Степана Акимовича Красовского на стоянке самолетов, когда он с большим вниманием рассматривал и щупал выхлопную трубу МиГ-15 нашего замполита эскадрильи Василия Ларионова, у которого в бою загорелся двигатель, и он сел на аэродром с выплавленной выхлопной трубой миллиметров на 200. Красовский часто бывал в войсках, беседовал с летчиками и проводил совещания. Он воплощал в себе почти все положительные качества крупного военачальника советской школы воспитания: честного, высокой военной культуры человека, мужественного авиационного командира, большой человеческой души коммуниста. Его книга «Жизнь в авиации» перечитывалась нами по возвращению в Союз по несколько раз.