Любимые поэты

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Любимые поэты

После резолюции Сталина еще брали во внимание посмертную волю Маяковского: «Оставшиеся стихи отдайте Брикам, они разберутся», — и ЛЮ принимала участие в работе над его поэтическим наследием. Со временем положение изменилось, но Лиля Юрьевна продолжала работать «в стол», а поскольку рукописи не горят, то по прошествии времени сегодня публикуются ее воспоминания или литературоведческие исследования.

Среди статей Лили Брик есть и та, где она вспоминает об отношении Маяковского к стихам других поэтов. Вот два небольших отрывка:

«Чужие стихи Маяковский читал постоянно, по самым разнообразным поводам. Иногда те, которые ему особенно нравились: «Свидание» Лермонтова, «Незнакомку» Блока, «Гренаду» Светлова, без конца — Пастернака, иногда — особенно плохие: «Я пролетарская пушка, стреляю туда и сюда». Чаще же всего те, что передавали в данную минуту его настроение, и легко было понять, о чем он думает, по тому, что он повторял без конца. Я знала, что он ревнует, если он твердил за едой, на улице., во время игры в карты:

Я знаю, чем утешенный,

По звонкой мостовой Вчера скакал как бешеный Татарин молодой.

И конечно, он бывал влюблен, когда повторял:

Но, поднявши руку сухую,

Он слегка потрогал цветы:

«Расскажи, как тебя целуют,

Расскажи, как целуешь ты».

«Маяковский думал, чувствовал, горевал, возмущался, радовался стихом — своим, чужим ли. В начале двадцатых он был насквозь пропитан Пастернаком… Он знал его всего наизусть и долгие годы читал «Поверх барьеров», «Темы и вариации» и «Сестра моя — жизнь».

У капель — тяжесть запонок,

И сад слепит, как плес.

Обрызганный, закапанный Мильоном синих слез.

Часто повторял:

Тишина, ты — лучшее Из всего, что слышал.

Особенно любил читать:

Любимая — жуть! Когда любит поэт,

Влюбляется бог неприкаянный.

И хаос опять выползает на свет,

Как во времена ископаемых.

Он читал это так, будто это написано о нем.

Почти ежедневно повторял:

В тот день всю тебя, от гребенок до ног,

Как трагик в провинции драму Шекспирову,

Носил я с собою и знал назубок,

Шатался по городу и репетировал.

Я уверена, что он жалел, что не сам написал эти четверостишия, так они ему нравились, так были близки и так выражали его».

ЛЮ писала, что «при жизни Есенина Маяковский полемизировал с ним, но они знали друг другу цену. А не высказывали свое хорошее отношение — принципиально. Есенин переносил свое признание на меня и при встречах называл меня «Беатрисочкой», тем самым приравнивая Маяковского к Данте».

Это только небольшие отрывки из статьи. Если говорить о вкусах самой Лили Брик, то она больше любила Лермонтова, чем Пушкина. Увлекалась Блоком, к его стихам она возвращалась до конца жизни. В 1939 году в квартире у Лили Юрьевны появился Николай Глазков. Он был молодой, голодный и неухоженный, похожий на неандертальца и улыбался, смущенно опустив глаза. Было в нем что-то детское, что и осталось до конца дней. Знающие толк в поэзии любили его творчество и его самого, но такие были времена, что все необщепринятое не издавалось. Едва услышав его стихи, ЛЮ обратила на него внимание.

Как-то ЛЮ рассказала: «В голодный 1919 год я переписала от руки «Флейту-позвоночник», Маяковский сделал обложку и несколько рисунков. Он отнес книжку в магазин на комиссию, кто-то ее купил, и мы два дня обедали. А недавно вышла книга Харджиева «Поэтическая культура Маяковского», и из нее я узнала, что эта книжица нашлась. Когда и где? Николай Иванович опубликовал несколько иллюстраций Маяковского к этой «Флейте». Я ему позвонила, но он очень темнит, не хочет мне ее показать, а ведь я узнала свой почерк и вспомнила рисунки. Почему я не могу посмотреть на оригинал, сделанный моими руками? Вечно с ним всякие оказии, хотя мы в хороших отношениях».

Уникальный рукописный экземпляр «Флейты-позвоночника» ныне экспонируется в музее. Как видно, ЛЮ было не привыкать к рукотворным книгам, и в 1945 году она задумала сделать сборник стихов Глазкова. Она привлекала к этому всех, кто появлялся в ее доме, кто любил поэта и кто мог что-то привнести в издание. В нем нет двух страниц, похожих одна на другую. Увидев книгу, Глазков радостно улыбнулся и произнес: «Самиздат», — так я впервые услышал это слово.

У ЛЮ было удивительное чутье на все новое, талантливое, на людей незаурядных. Когорта предвоенных молодых поэтов — Борис Слуцкий, Михаил Львовский, Павел Коган, Михаил Кульчицкий… Она их выделила, и они инстинктивно тянулись к ней — музе поэта, которого они боготворили. Неизвестные, молодые, беспечные студенты бывали у нее в доме, читали ей стихи, разговаривали о поэзии, она их всегда вкусно угощала. Бывало шумно, весело, но безалаберности студенческих вечеринок не было — видно, Лиля Юрьевна как-то их сдерживала. Те, кто вернулся с войны, продолжали дружить с ЛЮ до конца дней.

В бумагах сохранилась копия письма Михаила Кульчицкого родителям, где он, в частности, писал:

«3.12.40. Сейчас 12 часов ночи, вернулся из гостей. Я пришел к Лиле Брик в 8 вечера. Был чай с творожным пирогом, сардины, котлеты, паштет и графин водки на апельсиновых корках. Жаль, что в конверте ничего этого нельзя послать… Я читал, и мне сказали, что в этом доме от стихов в любом количестве не устают, и просили еще и еще, и я уже не знал, что читать, и прочел кусочек из последней поэмы. Читал я и Слуцкого, Львовского и Кауфмана, которые тоже понравились, и все говорили, что я читаю лучше, чем Асеев <…> и что Маяковский меня бы не отпускал от себя».

Когда Кульчицкого призвали на фронт, он по дороге на сборный пункт пришел к ЛЮ попрощаться и прочитал ей стихотворение, сочиненное ночью:

Мечтатель, фантазер, лентяй-завистник!

Что? Пули в каску безопасней капель?

И всадники проносятся со свистом

Вертящихся пропеллерами сабель…

ЛЮ попросила записать их ей. Вернее, стала записывать сама, но он продолжил своей рукой. И, сделав еще рисунок, посвятил ей: «ЛЮ БРИК, которая меня открыла».

Перед уходом на фронт она дала ему две пары шерстяных носков и кулек сахару — что было дома. Но на память — носовой платок обожаемого им Маяковского…

После войны на стене пантеона в Сталинграде была высечена фамилия погибшего Кульчицкого. Узнав об этом, Лиля Юрьевна заплакала.

«Лиля Брик была русской по духу и в то же время космополиткой. Социализм она считала заблуждением, капитализм — глупостью. Ее литературный приговор был уверенный, о стихах она знала все. Пока русские поэты были юными, она помогала им. Они приходили охотно и часто, потому что Лиля их любила и кухня в ее доме была едва ли не лучшей во всей Москве. Она всегда просила их читать новое. Когда юные поэты становились звездами, Лиля теряла к ним интерес. «Бедняжки, — говорила она. — Они опустились до своего собственного успеха».

Так написал о ней уже после войны известный американский публицист Гаррисон Солсбери.

В те шестидесятые годы наиболее любимы были поэты Слуцкий, Соснора и Вознесенский. Она с ними дружила, часто встречалась, и они подолгу вели беседы о поэзии, о делах, о жизни. ЛЮ всегда внимательно слушала их стихи, и они считались с ее мнением. Она близко к сердцу принимала их огорчения и радовалась удачам. Чем могла, помогала и протежировала. Сосноре, к примеру, ЛЮ устроила (через Эльзу) приглашение в Париж. Вознесенского познакомила с Арагоном и Триоле, которая впер-

вые перевела его «Озу» на французский язык. Это не значит, конечно, что эти талантливые люди завяли бы без нее в безвестности, но что было — то было, все знают, что значит поддержка для молодого писателя.

Однажды — в 1961 году — ЛЮ попросила пригласить к ней Новеллу Матвееву, с которой были знакомы мои друзья и я, мы увлекались ею, и я проиграл ЛЮ на магнитофоне наши записи. Ей очень понравилось. Она спросила, что Новелла любит из еды, хотела принять ее получше: когда это касалось поэтов, ЛЮ относилась к делу серьезно. А мы и не знали — Новелла была бедная, неизвестная и неприхотливая, на наших вечеринках ела то же, что и все. «Нет, ваш номер у меня в доме не пройдет», — заметила ЛЮ, купила черной икры и велела зажарить индейку. И обращалась к Матвеевой «Новелла Николаевна». Как только та запела тоненьким кликушеским голоском свои потрясающие песни, ЛЮ просто замерла и не могла оторвать от нее глаз. Она много пела по ее просьбе, некоторые песни по два раза. На магнитофон записали «Кисть художника» — о живописцах, которые рисуют на асфальте, и послали Эльзе — это было как будто специально о тех уличных художниках, что нарисовали Маяковского и Лилю на мосту в Париже, но Новелла Николаевна об этом не слышала, еще не было написано стихотворение Вознесенского «Маяковский в Париже». После песни «Окраина» ЛЮ сказала: «Она настоящий поэт — так суметь из городских отбросов сделать талантливые стихи!» Когда вышла первая книжка Матвеевой, ЛЮ послала ее с восторженной припиской Эльзе, и та перевела два стихотворения и представила ее французскому читателю.

Часто приходил Юлий Ким, ЛЮ любила его песни и очень любила Окуджаву, но тот был у нее всего раз. А пленки его она слушала часто. «Как он все понимает в любви!» — воскликнула она однажды. Когда во Франции впервые вышел диск с песнями Окуджавы, она попросила прислать ей две пластинки и одну подарила Окуджаве — у него ее не было.

Жена Слуцкого Таня в шестидесятых годах была тяжело больна, и ЛЮ помогла ей два раза съездить к врачам в Париж. Это она сумела организовать через своих французских друзей, и лечение продлило Тане жизнь на несколько лет. Вообще к ЛЮ обращались многие — за лекарством, за деньгами, замолвить слово, что-либо устроить и т. п., но я не помню случая, чтобы она отказала, если у нее была возможность помочь.

Вот, например, однажды из Парижа, где она гостила у сестры зимой 1966 года, Родион Щедрин привез от нее посылку. Мы, конечно, обрадовались, а когда вскрыли, то обнаружили кучу лекарств и записку:

«Дорогие Инночка <это моя жена> и Вася, спешу — поэтому пишу коротко. Щедрин берет со скрипом (страшный перевес): 2 коробки серпазила А.Сацу («Новый мир»), 5 коробок аспанола Вале Мильман, 1 резиновый чулок Анне Лукьяновне, 3 коробки обзидана Тышлеру, 8 коробок сампредона для Софьи Сергеевны Шамардиной (героиня «Облака», ее телефон найдете в телефонной книжке в верхнем левом ящике бюро). Очень прошу все это передать немедленно. Инночке пока только пудра. Напишите, нравится ли цвет? Целую, Лиля».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.