О причинах и политических последствиях войны в Чечне
О причинах и политических последствиях войны в Чечне
Было немало обозревателей и аналитиков, которые утверждали, что война в Чечне — это война за каспийскую нефть. Многие из недоброжелателей России, ее нового премьера и ее старого президента называли войну в Чечне войной премьера Путина, ибо, по утверждению этих людей, только небольшая победоносная война может помочь потерявшему авторитет режиму выйти из политического тупика. Только успех на Северном Кавказе может помочь Ельцину спокойно уйти из Кремля, существенно повысив при этом шансы Путина занять пост президента…
Другие уверяли, что новая война развивается по собственной логике реванша, а ее характер продиктован интересами нового российского генералитета. Официальная версия состояла, как известно, в том, что Россия подавляет базы и отражает агрессию международных террористических организаций и банд ваххабитов, которые поставили своей целью создать на юге России новое мусульманское государство, простирающееся от Каспийского до Черного моря и основанное на учении «чистого ислама».
Все эти причины и мотивы несомненно существовали и оказывали влияние на ход военной кампании. Но имелись и более глубокие причины и мотивы конфликта, корни которого уходили в историю всей России, всего Кавказа, всего Северного Кавказа и Чечни на многие десятилетия, а то и на столетия.
В первом приближении к истине можно сказать, что российская армия защищала в данном случае единство и целостность Российской Федерации, ибо как государство наша Федерация объединяет не только русский народ, но и все другие народы, которые проживают на ее территории. И как общество, и как государство Россия исторически сложилась не только как русское, славянское и православное образование, но и как многонациональное, полиэтническое и многоконфессиональное государство и общество. Распад Советского Союза и образование Российской Федерации как нового суверенного государства не изменили этой главной особенности России, создающей для ее лидеров как многие преимущества, так и многие трудности.
Когда говорят, что Россия — это европейская страна с христианскими ценностями, а это не раз подчеркивал и Владимир Путин, то это лишь одна сторона природы и сущности России как государства и общества. Такой взгляд на Россию наиболее важен для ее западных, северных и центральных регионов, но он непригоден для Северного Кавказа, Поволжья, Урала и Сибири. На юге и на востоке Российская Федерация включает в свой состав обширные территории, населенные издавна другими народами, которые исповедуют другие религии и имеют другие традиции и культуру, хотя активно воспринимают русский язык и русскую культуру. Объективно Россия выступает и сегодня как собиратель и объединитель многих земель и многих народов, которые не могли бы обеспечить свое благополучие и свое национальное существование без Российского государства. «Нас присоединили к России с помощью силы, — говорили осенью 1999 года жители Дагестана, — но теперь только силой нас можно оторвать от России».
Строить Россию только как православное государство, даже отказавшись от территорий, населенных по преимуществу не православными, а мусульманскими народами, — и в первую очередь отказавшись от Чечни (а именно такое «самоограничение» не раз предлагал Александр Солженицын), — означало бы разрушение исторически сложившегося облика и сущности России как многонационального и многоконфессионального образования. Те поиски главной для страны национально-государственной идеи, которыми в 90-е годы были заняты многие идеологи, публицисты и политики, вряд ли могли быть успешными при такой постановке проблемы. Ибо «русская национальная идея» и «идея Российского государства» — это два разных понятия и проекта, и у них нет одного решения.
Россия перестала быть социалистическим Советским Союзом и перестала быть империей, но она не стала государством русской нации, подобно тому как Франция — это государство французов, ФРГ — государство немцев, а Япония — яцонцев. Как государство Российская Федерация в ее нынешнем виде оберегает национальную жизнь многих народов и наций, она помогает обмену культурными ценностями и экономическому сотрудничеству внутри Федерации, усвоению достижений мировой экономики и мировой цивилизации. Достижения русской культуры не могут давать никаких преимуществ русским как нации. Ни многонациональный Дагестан, ни Осетия, ни Кабардино-Балкария, ни Башкирия и Татария, ни Калмыкия и Бурятия не мыслят сегодня своей национально-государственной и хозяйственной жизни вне России.
Однако многие идеологи чеченского сепаратизма думали иначе. Они развивали миф о чеченцах как об особом народе, который не знал государственных установлений, который не знал и не хочет знать достижений современной цивилизации, который должен даже разрушить свои города, как гнезда разврата и растления, смешения родов и ассимиляции, и жить в соответствии с древними установлениями и заповедями пророков. Один из наиболее радикальных идеологов чеченского сепаратизма и национализма Хож-Ахмет Нухаев утверждал: «…настоящим чеченцем может быть только верующий мусульманин, не признающий ни государственных идолов, ни божеств международного права, ни золотых тельцов научно-технического прогресса и рыночной экономики. Это ханиф, который придерживается фундаментальных, естественных, заповеданных всеми пророками единого Бога основ бытия; уз кровного и брачного родства, извечных принципов возмездия, родоплеменных институтов общинной жизни и других заповедей Единобожия. Чтобы быть ханифом, надо быть националистом и анархистом, надо быть варваром в первозданном сакральном смысле этого слова» [108].
Нет смысла опровергать эти фантазии, которые некоторые фанатики пытались и пытаются навязать всему чеченскому народу. История народов горного Кавказа очень сложна, и многие проблемы и события, связанные с ней, не могут быть решены или оценены однозначно. И тем не менее мы имеем все основания утверждать, что независимая, мирная, процветающая, общинная Чечня, живущая только по законам Корана и по законам природы, — это миф. Даже полная войн и трагедий история отношений между чеченским народом и соседними народами Северного Кавказа и Закавказья показывает, что вне всего сообщества этих народов и вне России нормальное развитие чеченской нации и чеченского общества невозможно. Показательно, что чеченские беженцы, оказавшиеся в Грузии, начали создавать школы и обучать своих детей на русском языке и по российским учебникам, запоминая стихи Пушкина и Лермонтова.
Исключенная или вышедшая из состава Российской Федерации, Чечня не будет располагать ни силами, ни геополитическими условиями, ни экономическими и культурными возможностями, ни тем историческим опытом и традициями, которые необходимы для независимого государственного (а тем более «безгосударственного») существования, особенно в таком необычном регионе, как Кавказ, — на переплетении нескольких древних культур и религий. Оказавшись не просто в одиночестве, но в полувраждебном окружении, Чечня, и об этом ясно свидетельствовал опыт 1996–1999 годов, не только начинала превращаться в радикальное исламское государство (даже псевдогосударство), но становилась игрушкой в руках международных террористических и фундаменталистских организаций, агрессивным образованием, опасным для своих соседей, за счет которых оно только и могло существовать, и не в последнюю очередь благодаря захвату заложников, грабежам, контрабанде и наркоторговле. Это почувствовали в 90-е годы не только Дагестан и Ставрополье, но и другие регионы, включая Осетию и Грузию.
Такой путь развития Чечни не отвечал интересам не только соседних ей областей и республик, но и самого чеченского народа, подпавшего под власть лишенных единого центра, единого руководства и единой политики вооруженных группировок, немалую часть которых составляли фанатики и наемники из разных стран мусульманского мира — от Пакистана и Афганистана до Египта и Косово, а также Западной Украины, Польши и Прибалтики. Это не отвечало также интересам чеченской диаспоры в России, численность которой сегодня сопоставима с численностью чеченского населения в самой Ичкерии. При всем различии имеющихся течений, групп и отдельных авторитетных деятелей — от Руслана Хасбулатова до Сажи Умалатовой — диаспора всегда выступала против власти в Чечне фанатиков-ваххабитов и боевиков-сепаратистов.
Экономические интересы чеченской диаспоры достаточно серьезны, чтобы чеченцы относились без уважения к своему российскому подданству. Исключение составляли лишь те преступные группы, которые занимались наркоторговлей, торговлей оружием и похищением людей.
Все сказанное не означает, что война России с одной из ее мятежных провинций была неизбежна. Даже при учете всех прежних трудностей и конфликтов, включая и сталинский геноцид, проблемы, возникшие в отношениях Москвы и Чечни, можно было решить без войны. Но эти возможности были упущены — и по вине российских политиков, и по вине чеченских лидеров. В результате новая военная операция в Чечне стала неизбежной, и нападение отрядов Басаева и Хаттаба, опьяненных безнаказанностью и уверенных в легкой победе, просто ускорило ее начало.
Не думаю, что Путин имел возможность внимательно изучить все уроки первой войны в Чечне, все сложные и противоречивые аспекты отношений между Россией и Чечней в XIX и XX веках, а также многочисленные аналитические материалы и рекомендации на этот счет. Поэтому риск неудачи был велик, но он был также и оправдан. И, как оказалось, решение премьера оказалось не просто правильным, но его можно назвать судьбоносным. Еще Альберт Эйнштейн на вопрос о том, как происходят великие открытия, ответил: «Очень просто. Все знают, что данная проблема неразрешима. Но вот приходит человек, который этого не знает…»
Среди экспертов и политологов еще продолжался спор — была ли военная операция федеральных войск в Чечне импульсивным и эмоциональным решением Владимира Путина и сплотившихся вокруг него генералов, или власть действительно грамотно предвидела возможность извлечения из новой войны внутриполитических дивидендов.
Это был странный спор политических циников, которые главные мотивы столь важного решения, как военная операция, способны видеть или в простых эмоциях, или в эгоистическом расчете самой власти.
Эмоции, конечно, имели немалое значение в августе и сентябре 1999 года. Были и расчеты, связанные с образом власти. Посещая станицу Знаменскую Надтеречного района Чечни после ее освобождения и «зачистки», поднимаясь в кабину штурмовика Су-24 в качестве второго пилота, посещая солдатскую столовую или раненых солдат в госпиталях, Путин делал все то, что делают в условиях войны главы любых правительств, если они хотят поддержать боевой дух армии и умножить свою популярность. Но, думаю, что главным мотивом деятельности Путина осенью 1999 года была забота об интересах Российского государства и многонационального народа России, включая и чеченский народ.
Решительность и жесткость премьера, даже его знаменитая фраза о том, что государство будет «мочить» террористов везде, если будет нужно, то и «в сортире замочит», способствовали мобилизации населения и силовых структур России. К стремительному увеличению популярности В. Путина, так поразившему его оппонентов, привели и несомненные успехи военных операций в Чечне в октябре — ноябре 1999 года. Общественное мнение страны не без оснований связывало эти успехи и сам новый облик воюющей армии не столько с деятельностью генералов, которым также отдавалось должное, сколько с энергичной, четкой и эффективной работой премьера Путина. «Россия начинает любить человека, которого совсем не знает» — эту фразу в разных вариантах можно было прочесть во многих газетах и журналах.
К концу ноября военная операция в Чечне приобрела уже собственную динамику, и созданная здесь военная машина работала почти без сбоев. Хотя предстояли еще бои за Грозный и горные районы республики, Владимир Путин мог теперь уделять больше внимания другим проблемам экономического и государственного строительства в России. Подводя итоги трем месяцам его пребывания на посту премьера, политолог Николай Ульянов писал: «Причина быстрого роста популярности председателя правительства уже не в том, что Путин говорит и действует жестко, а это приходится по душе населению, уставшему от криминального беспредела, бесхозяйственности и воровства чиновников, а в ощущении, что этот премьер, в отличие от предыдущих, знает, что нужно делать для исправления кризисной ситуации в стране, и имеет осмысленный план действий. И не боится проявить самостоятельность, не оглядываясь на президента и его окружение. Поэтому даже полная поддержка Путина со стороны Ельцина, демонстрируемая президентом на каждой встрече с премьером, не снижает рейтинг доверия к последнему со стороны российских граждан. Если судить о качествах премьер-министра на примере его действий на Северном Кавказе, то первое, что бросается в глаза, — Путин дает обещание и его выполняет. Так было в Дагестане и так происходит в Чечне, где за последние месяцы не отмечено ни одного серьезного случая несогласованных действий военных и подразделений МВД, которые повлекли бы за собой неоправданные человеческие жертвы» [109].
Война в Чечне привлекла осенью 1999 года основное внимание российского общества, отодвинув на второй план все другие проблемы. Разумеется, это решительно изменило весь ход избирательной кампании по выборам в Государственную думу, ибо всем блокам и партиям приходилось теперь по-новому определять свое отношение к этой войне, к армии, а также к общей ситуации в Чечне и вокруг нее.
Для российских избирателей отношение разных партий и кандидатов к войне в Чечне оказалось важнее других обещаний и программ, и это обстоятельство изменило общие рейтинги и шансы как отдельных политиков, так и партий. Генерал Александр Лебедь и его Народно-республиканская партия России просто отказались от участия в выборах в Государственную думу. «Я не собираюсь участвовать в этих тараканьих бегах», — заявил А. Лебедь. А ведь еще совсем недавно генерал и губернатор Красноярского края публично заявлял: «Я буду президентом России, — и добавлял: — Не исключено, что очень скоро». Еще летом 1999 года он говорил в одном из интервью: «Я чувствую, что буду скоро востребован». Однако теперь генералу Лебедю припоминали все пункты соглашения в Хасавюрте и полный вывод российской армии из Чечни в августе — сентябре 1996 года.
Да, конечно, перемирие было тогда необходимо, но соглашение в Хасавюрте напоминало больше капитуляцию, чем перемирие. Да, конечно, Лебедь был обманут Масхадовым, Удуговым и другими чеченскими лидерами. Но секретарь Совета безопасности России очень хотел быть тогда обманутым, и его заявления осенью 1996 года были крайне путаными и содержали обвинений в адрес правительства и российского командования больше, чем в адрес Басаева и Масхадова.
Крайне осложнилось и сильно пошатнулось положение партии «Наш дом — Россия», которую возглавлял бывший премьер Виктор Черномырдин. Теперь многие вспоминали о том, что именно Черномырдин взял на себя главную ответственность за позорную капитуляцию перед бандой Шамиля Басаева, захватившей больницу и родильный дом в Буденновске в июне 1995 года. И именно он позволил Басаеву уже после массовых убийств мирных российских граждан вернуться в Чечню национальным героем. Тогда общественное мнение России в основном было на стороне Черномырдина, но в 1999 году оно же осуждало его за слабость и неуверенность. Ему напоминали и тот мораторий на военные действия российской армии, который был объявлен в Чечне летом 1995 года и который позволил сепаратистам оправиться от понесенных поражений и потерь. Черномырдин выполнял свои обещания террористам, но не выполнял своих прямых обязанностей по защите безопасности российских граждан.
Новая война в Чечне значительно обесценила политический капитал Сергея Степашина, который немного увеличился летом 1999 года после короткого премьерства и ничем не мотивированной отставки. Еще в конце августа Степашин казался для правых партий выгодным политическим «женихом».
Теперь же поспешный союз Степашина с Григорием Явлинским не увеличивал, а уменьшал шансы партии «Яблоко» на политический успех. К тому же и позиция самого Явлинского по проблемам Чечни оказалась осенью 1999 года крайне непопулярной не только среди людей в погонах, но и среди большинства политически активных избирателей из гражданского населения.
Осенью 1999 года неожиданно и существенно изменилось отношение российских граждан к избирательному объединению «Отечество — Вся Россия», возглавлявшемуся Е. Примаковым и Ю. Лужковым, которое еще в августе считалось фаворитом всей избирательной кампании. Однако лидеры этого блока выступали против начавшейся в октябре решительной военной операции российских войск в Чечне. Только перед самыми выборами Примаков и Лужков перешли от осторожной критики политики Путина в Чечне к столь же осторожной и связанной многими условиями поддержке этой политики. Напротив, именно в октябре — ноябре 1999 года необычно быстро возросли симпатии избирателей к только что созданному избирательному объединению «Единство», или «Медведь», которое возглавили министр по чрезвычайным ситуациям Сергей Шойгу и знаменитый спортсмен Александр Карелин.
Главным фактором этого политического успеха было то, что «Единство» безоговорочно поддержало Владимира Путина и его политику в Чечне и получило, соответственно, публичные заверения В. Путина в поддержке «Единства».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.