Было это и в Одессе…
Было это и в Одессе…
Я люблю слушать хорошие анекдоты, остроумные, с неожиданными развязками, фантасмагорические, абстрактные… Но вот рассказывать их не люблю. Я считаю, что для актера важнее, интереснее и полезнее наблюдать и слушать жизнь во всех ее многокрасочных проявлениях, а затем в лицах воспроизводить увиденное в устных или письменных рассказах. Тогда отпадает увлечение анекдотами, так как они «дистрофичны» в сравнении с гигантом – жизнью.
Анекдот – это память и техника; это предмет многоразового использования; это стадность и мода.
Наблюдательность – это творческая позиция; это отбор, это самостоятельность, плоды которой твои, родные, потому что ты и только ты автор их «появления на свет»…
Есть истории на грани невероятности: очень трудно уверить слушателя в их реальности, в том, что они невыдуманные, что они никакие не анекдоты…
1950-е годы. Очередные гастроли в Одессе, но уже в составе Театра сатиры. Первый час ночи. Иду по Дерибасовской. Повсюду реклама театра, фотографии артистов, сцен из спектаклей «Золотой теленок», «Клоп».
Ко мне подходит компания молодых людей, окружают. Стало немного не по себе. Оказывается, узнали.
– Это вы будете в оперном театре Бендера играть? (Наши спектакли шли на сцене Одесского оперного театра.)
– Я.
– Очень приятно, – вполне дружелюбно продолжают парни. – А вы будете на сцене говорыть, как мы в Одессе говорым, или с акцентом, как вы в Москве говорыте?
– Я буду говорить как в Москве.
– Ну так шо это за Бендер? Барахло! Пошли, ребята.
1967 год. Нижеследующий диалог мне подарила билетерша Малого зала Кисловодской филармонии…
Зрители:
ПЕРВЫЙ. Первый раз я здесь и не могу себе объяснить происхождение названия города Кисловодска…
ВТОРОЙ. Если я не ошибаюсь, один из архитекторов, создавших город, носил фамилию не то Кислое, не то Кислых или чуть ли не просто Кислый, точно не помню. Вы уж, ради Бога, извините…
ПЕРВЫЙ. Ну что вы… Большое вам спасибо. А то смешно – Кисловодск, Кисловодск… и не знаю, почему так, а теперь вот все ясно… Спасибо, спасибо…
Я спросил у билетерши: «Что же вы их не просветили?» Она ответила: «Постеснялась. Уж больно солидны оба были. Сразу видно: большие люди! Стыдно их поправлять!»
Шестидесятые годы. Самарканд. Приехали на съемки. Десять часов утра. Вышел из гостиницы, ищу, где можно перекусить. Нашел шашлычную. Очередь из шести человек. Стою. Из-за стойки высовывается человек.
– Больше там не становись. Тебе не хватит. Делаю вид, что не понял. Стою. Подходит моя очередь.
– Я тебе сказал, что не хватит!
– Пожалуйста… Я приезжий… Артист. Снимаем в ваших местах кинофильм. Есть хочу.
Продавец насторожился.
– Слушай, ты откуда, из Москвы?
– Да.
– Ты знаешь товарища Косугонова?
– Кого?
– Косугонова.
– Косыгина? Председателя Совета Министров СССР?
– Да.
– Нет, не знаю.
– А у тебя есть такая человека, которая знает товарища Косугонова?
– Да, есть.
– О, ты мине нужна. Заходи черный ход. Захожу. Вино. Шашлыки… Все есть… Изобилие!
– Садись. Мне нужно передать товарищу Косугонову, что есть один неправильный закон. Каждый человек у нас имеет право иметь двадцать шесть баранов. Почему двадцать шесть? Я не могу сам кушать двадцать шесть баранов. Я делаю для людям счастье, мясо. Понимаешь? Кости, клей…
Все идет, все надо. Кишки надо. Правда, у нас каждый человек есть больше барашков. Не важно, есть указ, нет указ. У мине штук девятьсот баран есть.
– А где же вы их держите?
– Держим в високогория. Высоко в горах, никто не знает. – Мечтательно: – Вот сейчас такая погода, может, новые рождаются барашков. Надо сказать, чтобы увеличение делать количество барашков на человека. Закон должна быть!!
– За вами следят, наверное?
– О-ой, следят. Нюхают-нюхают.
– А кто?
– На мотосыхле. Обэхэсэс едет-едет, истит-ис-тит, нюхает…
– Находит?
– Не-ет, он не находит. Потому что высоко. Он едет по тропинке на мотосыхле. Тропинка кончается, он дальше не едет, не может ехать, у нас выше барашки ходят.
– Но он может сойти с мотоцикла, пойти пешком?
– Не-нет, нет! Он пешком не может дальше идти.
– Почему?
– Это наше дело… Секретная… Тебе не нужна запчасти? Там «Ижевец» есть, другая мотосыхли, «Ява» есть… любые запчасти! Там целый склад есть. Хочешь – пожалуйста. Я для людям счастья делять всегда рад!
Очень нарядный бульвар в центре города Бишкека, тянущийся с легким подъемом вверх. Где-то посредине – бюст человека киргизской национальности.
Я. Девочка, как тебя зовут?
ДЕВОЧКА (лет двенадцати, русская, в школьной форме). Лена.
Я. Ты не знаешь, кто изображен на этом постаменте?
ДЕВОЧКА. Извините, не знаю. Мы здесь всего месяц живем. Извините. (Уходит.)
Я (приближающейся киргизской девочке того же возраста). Ты не знаешь, кто изображен на этом постаменте?
ВТОРАЯ ДЕВОЧКА. Ой! Не знаю! Стыдно, правда? Ой! (Ушла.)
Я (приближающемуся старшему лейтенанту милиции – киргизу). Скажите, пожалуйста, кто изображен вот здесь?
СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ (отдав честь, на ходу). Меня это не интересует!
Но самое некрасивое в этой истории – то, что автор этих строк уехал из города, так и не узнав, кто на постаменте. А мог бы быть понастойчивее! Поэтому: «Неча на зеркало пенять, коли рожа крива».
Я. Дедушка, скажите, пожалуйста, как раньше назывался ваш город?
ДЕДУШКА. Ленинабад. Всегда била Ле-ни-на-бад.
Я. И до революции был Ленинабад?
ДЕДУШКА. Ленинабад всегда била Ленинабад.
Я. И пятьсот лет тому назад – Ленинабад?
ДЕДУШКА. Всегда, всегда, и тысяча лет назад – Ленинабад!
Я. Спасибо.
Дедушка отходит от меня на несколько метров. Останавливается, поворачивается.
ДЕДУШКА. Э-ээ-э! Приходи сюда! (Я подхожу.) – Сейчас на базаре я слышал, что новые власти хотят новое имя дать Ленинабаду, кажется Ходжент.
Я. Спасибо, спасибо, дедушка. Дай Бог тебе здоровья.
Дедушка ушел.
Слава Аллаху – гора с плеч. Ходжент, конечно, Ходжент. Город, связанный со славой Александра Македонского.
Резюме народного артиста РСФСР Никиты Подгорного: «Самое смешное то, что ты разговаривал с самим Александром Македонским!»
Перед спектаклем стараешься не есть: на пустой желудок играть легче. И естественно, после спектакля очень хочется сесть за обильный стол.
Малый театр на гастролях в Тбилиси.
Буквально за пятнадцать минут до закрытия влетаю в кафе на четырнадцатом этаже гостиницы «Иверия».
– Ради Бога, извините, что так поздно… Только что закончился спектакль.
– Что ви, что ви! – успокаивает официант, молодой красавец грузин. – Ви дорогие наши гости. Вот вам меню, выбирайте, пожалуйста, что хотите. Пожалуйста…
– У вас какая-нибудь зелень есть?
Смеется:
– Зелень – это трава, она растет на земле, а здесь четырнадцатый этаж.
– Понятно. Тогда дайте кусочек сыру.
– Ой-ой-ой, дорогой! У нас не гастроном: пришел, взвесил, скушал. У нас был во-о-от такой кусок сыра утром, ваши скушали за завтраком.
– Тогда, если можно, традиционный шашлык!
– Ой, и-и! Вам не везет! У нас давно мангал не работает…
– Тогда дайте, пожалуйста, жалобную книгу! Никаких записей я делать в книге не собирался.
Решил сострить: дескать, съем на ужин эту книжку. Официант шутки не понял. Он на какое-то мгновение чуть опешил… Но довольно быстро нашелся:
– В таком случае один шашлык я вам, наверное, найду… Как-нибудь…
– Тогда вы, может быть, и сыр найдете?
– Конечно! Большой кусок возьмем – маленький отрэжем!
– Ну вот видите. Значит, у вас наверняка и зелень есть?
– Конечно! Во дворе растет. Сметанкой польем, дорогой мой друг!
– Оказывается, у вас все есть?!
– В Грузии все есть! Жалобной книги нет у нас!
– А что, если попадется вам недобрый клиент и действительно напишет жалобу на вас?..
– Нет, этого не может быть. Мой папа врач. Он говорит: «Не надо кушать на ночь, это вредно… Так всем и говори, а если клиент будет скандалить – пожалуйста, дай ему покушать, что хочет – дай. Пусть сам себя убивает. У тебя совесть чиста будет – ты предупредил…» Так что? Принести вам шашлык?
– Нет, не надо. Мне салатик – и все. Жить хочу… Привет папе!
Тбилиси. Пожилой грузин продает цветы. – Сколько стоят ваши чудесные цветочки?
– Три рубля дэсяток.
– Нет-нет, сколько стоит один цветок?
– Одын цветок в Грузии ничего не стоит.
– Можно взять?
– Нэльзя!
Скорый поезд Тбилиси – Москва. Возвращаемся с гастролей. В моем купе – трое мужчин и миловидная дама. Выхожу в коридор покурить. У окна – милиционер.
– Товарищ милиционер, у нас в купе трое мужчин и одна дама. На почве ревности могут разгореться страсти, может дойти до поножовщины. Вы вмешаетесь?
– Нэт.
– Почему?
– Я в отпуску.
Шестидесятые годы. Латвия. Дзинтари.
Местный житель знакомит меня и артистов Малого театра Бориса Горбатова и Геннадия Сергеева с достопримечательностями чудесного курорта: «Это дача знаменитого писателя, вы видите забор с национальным орнаментом, ему уже 120 лет, это очень красиво, правда? Мы очень гордимся такими красотами – это наше, национальное! Вот костел старинный – это типично наше…»
Подходим к железнодорожному вокзальчику: «Этот вокзальчик типично нашей архитектуры… А вот ларечек с национальным орнаментом на крыше… Это все наше… И пиво в ларечке… вкусное-вкусное… наше пиво!»
Наливают нам по кружке пива. Заходим за ларек, чтобы не мешать другим… На земле валяются обгрызанная вобла, несколько рыбьих голов, рваные пакеты, окурки, пустые пачки из-под сигарет и даже использованный резиновый противозачаточный «препарат»… Наш гид холодно сказал: «А это – ваше…»
а) Лев Николаевич Толстой (1828–1910), русский писатель:
«Самый лучший человек – тот, кто живет преимущественно своими мыслями и чужими чувствами, самый худший сорт человека – который живет чужими мыслями и своими чувствами». (Если это так, то толстовская концепция – простейшее доказательство пагубности политических партий и их дисциплины. – Е. В.).
b) Иоганн Вольфганг Гете (1749–1832), немецкий писатель:
«Перед Великим умом я склоняю голову, перед Великим сердцем – колени».
(Идеал: склонить и голову и колени! – Е. В.).
c) Тель-Авив. Пляж. Тонет мальчик. Никто из пляжников не двинулся с места…
Плавает женщина на расстоянии 20–25 метров от берега… На берегу – маленькая собачка, чрезвычайно осторожно наблюдающая за хозяйкой, очень смешно подпрыгивая на задних лапках…
Женщина удаляется от берега чуть дальше – собачка тревожно скулит и лает, пытается броситься в море, но не может – ее выбрасывает на берег безжалостная и сильная волна…
Я склоняю и голову, и колени перед… собачкой!
а) Перикл (ок. 490–429 до н. э.), афинский стратег:
«Довольно, граждане! Мы слишком долго занимаемся пустяками!»
Бенджамин Дизраэли (1804–1881), премьер-министр Великобритании:
«Жизнь слишком коротка, чтобы растрачивать ее на пустяки!»
Юридический закон:
«Закон не занимается пустяками».
b) Дейл Карнеги, ученый:
«Пустяки лежат в основе большинства несчастных браков. Почти половина уголовных дел, разбираемых в судах, начинается с пустяков: бравада в баре, домашние пререкания, оскорбительные замечания, неуважительное слово, грубый выпад – это именно те пустяки, которые ведут к нападению и убийству».
с) Уильям Джеймс (1842–1910), американский философ и психолог:
«Согласитесь принять то, что уже есть. Примирение с тем, что уже случилось, – первый шаг к преодолению последствий всякого несчастья».
50-е годы. В филиале Малого театра – спектакль «Богдан Хмельницкий». В главной роли – знаменитый народный артист Николай Николаевич Рыбников, у которого в его семьдесят с гаком лет остались две роли: упомянутая выше и князь Тугоуховский – на основной сцене.
Разговорившись за кулисами с ведущим спектакля, помощником режиссера Иваном Александровичем Толокиныц Николай Николаевич чуть не прозевал свой выход, но, спохватившись, слава Богу, вышел на сцену с пятисекундным опозданием и разволновавшийся до такой степени, что, забыв, какую роль играет, вышел в шикарном красочном костюме Хмельницкого, шаркая ногами, покашливая, сгорбившись, держа руку около уха, то есть в образе князя Тугоуховского… Помощник режиссера, увидев оплошность артиста, зашипел из-за кулис: «Коля! Коля! Хмельницкий! Хмельницкий!» Доковылявший до середины сцены Николай Николаевич, услышав шипение, мгновенно разогнулся во весь свой великолепный рост, лихо расправил пышные усы, отчеканил шаг и буквально «заржал» в полный голос. Зал оценил артистическую метаморфозу громкими аплодисментами и приписал ее оригинальному характеру Богдана Хмельницкого.
Студент прославленному русскому актеру Мамонту Викторовичу Дальскому (1865–1918):
– Студенчество ждет вас в актовом зале университета! Пожалуйста, не разочаруйте ваших поклонников – обязательно выступите!
– Не могу, – ответил великий артист, – никак не могу, хриплю, температурю… Вот мой приятель выручит меня! Споет вам! Чудесный голос! Бас!
Перед выходом на сцену студент спросил приятеля Дольского:
– Как вас объявить?
– Федор Шаляпин.
– А я – Василий Качалов, – представился студент.
Станиславский, играя в «Трех сестрах» Вершинина, представился на сцене артисту Лужскому, игравшему Андрея Прозорова: «Прозоров!»
…Лужский поперхнулся и ответил сдавленным голосом: «Странно! Я тоже – Прозоров»…
Станиславский, играя Аргонта в «Мнимом больном», поправляя отклеивающийся нос, приговаривал на глазах у публики: «Вот беда, вот и нос заболел, надо же! Это, наверное, что-то нервное…»
Сара Бернар играла роль нищенки. Ее монолог кончался словами:
– Дальше идти нет сил, я умираю от голода…
– Продай золотой браслет, что у тебя на руке, – ехидно крикнул из зала зритель.
– Ой, я хотела его продать, – не растерялась великая актриса, – но он оказался фальшивым!
В провинциальном русском театре на роль статиста, лежащего в гробу, наняли отставного солдата с пышными усами… По бокам гроба горели две свечи. Воск одной из свеч капал ему на усы. «Покойник» сел в гробу, загасил свечу, сказал: «Извините» и снова улегся в гроб! Зал гоготал! Объявили антракт…
Во МХАТе шел «Юлий Цезарь» Шекспира. Статист, выносивший свиток и передававший его Станиславскому, игравшему Брута, куда-то исчез. Немирович-Данченко приказал переодеть рабочего сцены и дать ему вынести свиток. Рабочий вышел на сцену и громким голосом возвестил:
– Дорогой Константин Сергеевич! Тут вот вам Владимир Иванович передать чевой-то велели!
…Все обошлось. Вот только Немировичу-Данченко стало плохо и был вызван врач. Но и это обошлось…
(Рабочий до конца своей жизни рассказывал, как он играл вместе со Станиславским на сцене прославленного МХАТа).
1950-е годы. Ялта. На съемках картины «Отелло».
Когда постановщик фильма С. И. Юткевич уставал на съемках, он объявлял маленький перерыв и каждый раз просил позвать ассистентку художника картины…
ЮТКЕВИЧ. Мария Иосифовна, что вы сейчас делали?
М. И. Я пульвиризировававлавараривала…
ЮТКЕВИЧ. Замечательно! Продолжаем съемку!
И ободрившийся Юткевич продолжал творить…
В ответах Марии Иосифовны были вариации в зависимости от задававшегося вопроса:
ЮТКЕВИЧ. Под солнцем выцвела вот эта часть декорации. Что делать?
М. И. Я сейчас подпуливизировывалававаю…
ЮТКЕВИЧ. Скажите, как называется ваша основная обязанность на съемках?
М. И. Пульвиривизаватория…
ЮТКЕВИЧ. Вы куда идете?
М. И. Пульвиризивоварививаривать…
И так далее, и так далее… Для Юткевича Мария Иосифовна была стимулятором энергии!
50-е годы. Ялта. На съемках картины «Отелло».
Постановщик фильма народный артист СССР Сергей Иосифович Юткевич. Я – в роли Родриго. Снимается сцена гибели моего героя, которого прокалывает шпагой Яго – Андрей Попов.
Текст Шекспира:
РОДРИГО. Проклятый пес, Яго! (Умирает.)
Я решаюсь заменить запятую точкой, а восклицательный знак на вопросительный.
РОДРИГО. Проклятый пес. Яго? (Умирает.)
Юткевич, очень довольный, скомандовал: «Снято» и подарил мне бутылку шампанского… Подобные жесты мало вязались с манерой жить и характером мастера, поэтому подарку не было цены…
Все дело в том, что в чисто шекспировском изложении предсмертной реплики Родриго читается свершившееся его предположение… А в моей трактовке текста исключается всякое предположение поступка Яго, поэтому лишь в самое последнее мгновение жизни он потрясен поступком Яго, что лишний раз подчеркивает чистоту, наивность, честность, жизненную неопытность Родриго: спасибо Юткевичу за поддержку моей находки.
а) Владимир Галактионович Короленко (1853–1921), русский писатель:
«Ценность художественного настроения, художественная искренность вся целиком зависит от гармонии между образом и сознательно и бессознательно присутствующей в душе художника концепцией природы и мира!»
b) «Всякое художественное произведение должно быть ВЕРНО с действительностью, но не все, что ВЕРНО передает действительность, – художественно!»
c) «Основным законом искусства всегда будет простота».
В Малом театре в 50-е годы роль Городничего играл артист Ст. К-в.
…Открывается занавес. Чиновники ждут появления градоначальника. Большая пауза… Наконец появляется. Подходит к столу и долго-долго молчит, глядя в одну точку… И наконец, произносит текст, отсутствующий в пьесе Н. В. Гоголя:
– Бдень…
Всеобщее замешательство… Кто-то робко спросил:
– Что вы сказали?
– Бдень! – повторяет исполнитель заглавной роли и продолжает смотреть в одну точку, держась за стол…
Артисты тревожно переглянулись: что, дескать, делать?
В Малом театре у каждого ведущего артиста отдельная гримуборная, и что там перед спектаклем делает артист, никому не известно… А то, что артист Ст. К-в был подвержен широко распространенному русскому «жидкому греху», было общеизвестно, поэтому артисты, мгновенно оценив степень физической «усталости» артиста Ст. К-ва, взяли инициативу в свои руки…
– Вы пригласили нас для того, чтобы сообщить нам пренеприятнейшее известие? Да?
– Бдень, – глубокомысленно ответил артист.
– О том, что к нам едет ревизор? – спросил другой артист.
– Бдень, – уверенно подтвердил Городничий.
– Из Петербурга? – спросил третий.
– Бдень, – заверил всех «физически» уставший.
И партнеры таким образом проговорили весь текст Городничего… Герой, кроме загадочного слова «бдень», ничего не произносил… пару раз тяжело вздохнул и все… Первый акт не доиграли – дали занавес. Объявили антракт, который длился 45 минут. Врачи колдовали над «физически сникшим», колдовали, колдовали и привели его в чувство… Он с трудом доиграл спектакль, ошибаясь в тексте, но все же произносил его в почти полном соответствии с тем, который написан великим драматургом.
На следующий день героя нашего спросили:
– Что такое «бдень»?
– Какой «бдень»? Ничего не помню, братцы, или вы меня разыгрываете, а?
На следующий же день герой был уволен из Малого театра. Трагедия. И самое печальное во всей этой истории: Ст. К-в был хорошим артистом…
Артист Вл. Г., член КПСС (речь пойдет о 70-х гг.) – человек оригинальный, у которого, например, «идеологическая платформа» была удивительно гибкой!
Почти ежевечерне, после поглощения примерно 250–300 граммов «зеленого змия»: «Охо-хо-хо-хо… тяжело честному человеку наблюдать всякого рода незаконные действия твоей родной партии, вплоть до ужасающих нарушений прав человека (наливает себе еще 150 граммов)… Иной раз думаешь о том, что ведь непродуманный я шаг сделал, вступив в эту партию! Охо-хо-хо-хо! тяжело, выпью-ка я еще стопочку (выпивает полстакана, после паузы выхватывает партбилет из внутреннего кармана пиджака и, что есть силы, бросает его на стол, точно так же, как бьют специальной лопаткой по назойливым мухам)… Нате… Нате… возьмите этот проклятый билет! Он мне всю жизнь испортил! нате, нате!.. (как правило, после этого взрыва появлялись слезы на глазах, а присутствовавшие на этом мини-спектакле организовывали доставку члена КПСС домой, сдавали его на руки родным (весил он 135 кг) – и им же отдавали злополучный партбилет.
Наутро заслуженный артист звонил каждому, кто участвовал в доставке его тела по месту жительства:
– Здравствуй, дорогой мой. Ну? Ты, надеюсь, понял – все, что вчера было за столом, – шутка, шуточка, понял? Да? Ну спасибо, милый мой! До свидания.
Свидания ждать приходилось недолго, наступал вечер, после определенной уже знакомой дозы горячительного повторялась – зеркально! – знакомая сцена, с «хлопанием по мухам»…
…За вечером наступала ночь, а затем утро и, снова обзванивались все, доставлявшие «мухобоя» до дому, до хаты!
Тем не менее любитель покритиковать родную партию аккуратнейшим образом платил взносы, посещал все политзанятия, предсказывавшие «светлое будущее», пунктуально выполнял партпоручения, вплоть до задания вовлекать молодежь в ряды КПСС, но… затем наступали вечера и без сбоя срабатывал механизм – «Перпетуум-мобиле»… вечер – утро, утро – вечер, вечер – утро… и т. д.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.