665

665

то он сам здесь был гостем. Простота в одежде, в разговоре, в поведении. У меня сложилось впечатление, что ему очень хотелось выговориться.

– Я расстегнул все пуговицы! – сказал он мне, передавая «Дневник» для печати.

Папки, тетради, ксерокопии, машинопись, «от руки»… Куча материалов! Что в них?

«Со смешанным чувством печали и освобождения я вновь и вновь испытываю чувство полнейшей безнадежности - времени, личной судьбы, грядущего. Все ясно до конца. Никаких спасительных иллюзий» (1968).

Последняя весна Нагибина. 1994 год. Готовим текст к печати.

– Ну вот, дожил! – воскликнул Нагибин.- В издательстве «Книжный сад» при жизни с «Дневником» напечатаюсь! – И добавил:- Что-то тут «Вишневым садом» попахивает.

Я сказал, что если бы определяли лучшего русского писателя, то я бы назвал Чехова. А лучшее произведение XX века – его рассказ «Архиерей» (1902).

– Чехов был недобрый писатель. Его абсолютно не понимали,- сказал Нагибин.- Я пользуюсь этим словом только для того, чтобы подчеркнуть, что он не был добряком. Это был очень суровый писатель… Гораздо более суровый, чем Достоевский и Толстой, которые, в общем-то, были на слезе. А Чехов говорил, что писать надо совершенно холодной головой и холодной душой. Холодным сердцем! И он был прав. Он так писал сам, конечно. Но не был холодным человеком в самой своей сути, потому что из холода ничего не рождается, на льду и снегу трава не растет. У него была внутренняя боль за людей, за самого себя, за судьбу свою и окружающих, но этого он не высказывал никогда впрямую. Боялся громкой фразы! Боялся пастозных красок! И вот этой суровостью пронизаны не только его гениальные рассказы, но и его драматургия. Суровый смех. Придумал этот самый вишневый сад как некий символ насмешливости…

– «Книжный сад» еще более суров и насмешлив!- с улыбкой сказал я, листая рукопись.

– Ну, если Чехова упрекали в том, что вишневых садов вообще не существует, то книжных – тем более! – поддержал Нагибин и рассмеялся.

Искра понимания проскользнула. А что, если Чехов был прав – и вся-то наша жизнь есть только шутка?!

Просторный кабинет на втором этаже, под крышей, в мансарде, широкое окно с видом на березу и скворечник.

666

Собственный дом, построенный на собственные средства. Письменный стол, размером с двуспальную кровать. Напротив – небольшой круглый столик. Сидим возле него в креслах.

Старческие мешки под глазами. Седые волосы причесаны назад по моде шестидесятых. Говорит быстро, заразительно. «Вавакает», где надо «лалакать»: «моводость… свадкий чай…»

– Вот Бунин говорит, что книга есть неконтролируемое добро,- сказал он.- Это обычное писательское пустословие. И ничего эти слова не значат. Я могу сказать, что книга – контролируемое зло! Это те афоризмы и те утверждения крайние, которые почти ничего не стоят. Что говорить, если ты хочешь изображать жизнь, значит, ты должен изображать ее такой, какая она есть.

– Почти каждый писатель чаще всего исходит из идеи добра, все же, а не зла,- сказал я.

– Но опять-таки какая-то идея может прийти через зло,- сказал Нагибин.

«Я стал куда злее, суше, тверже, мстительнее. Во мне убавилось доброты, щедрости, умения прощать. Угнетают злые, давящие злые мысли на прогулках, в постели перед сном. Меня уже ничто не может глубоко растрогать, даже собаки. Наконец-то стали отыгрываться обиды, многолетняя затравленпость, несправедливости всех видов. Я не рад этой перемене, хотя так легче будет встретить смерть близких и свою собственную. Злоба плоха тем, что она обесценивает жизнь. Недаром же я утратил былую пристальность к природе. Весь во власти мелких, дрянных, злобных счетов, я не воспринимаю доброту деревьев и снега. В определенном смысле я подвожу сейчас наиболее печальные итоги за все прожитые годы. Хотя внешне я никогда не был столь благополучен: отстроил и обставил дачу, выпустил много книг и фильмов, при деньгах, все близкие живы. Но дьявол овладел моей душой. Я потерял в жизненной борьбе доброту, мягкость души. Это самая грустная потеря из всех потерь» (1965).

– Не надо стремиться быть добрым в литературе,- продолжил Нагибин,- это не цель писателя, не задача писателя. Надо стремиться к одному – быть адекватным самому себе. То есть выражать свою суть…

Суть – в стол. А что в печать? Теперь можно – все. А тогда?

– Сталина вы пели? – спросил я для разнообразия.

– Сталина я не то что пел, но в какой-то момент своей

Данный текст является ознакомительным фрагментом.